"В" - значит вторжение

26

Вернон Уэйбел оказался немножко дружелюбнее соседа Мелвина с третьего этажа, который захлопнул дверь у меня перед носом. Как и Доунсу, Уэйбелу было за пятьдесят. У него были темные брови и темные глаза. Его седые волосы редели, и он сбрил их, как будто в ожидании облысения. Подобно пациенту, нуждающемуся в химиотерапии, он взял ответственность за потерю волос в свои руки.

Его лицо было коричневым, кожа на шее сморщилась от долгого пребывания на солнце.

На нем был хлопковый свитер в серо-коричневых тонах, бежевые брюки и мокасины без носков. Даже его ноги были коричневыми. Удивительно, как он умудрился загореть, если редко выходит из дома. Я не заметила никакиех признаков инвалидности, но это было не мое дело.

Я прошла через обычные «здравствуйте-как — поживаете».

— Надеюсь, я вам не помешала.

— Смотря, чего вы хотите.

— Я слышала, что мистер Доунс уехал. Вы не знаете, куда он направился?

— Вы-коп?

— Частный детектив. Он должен был стать свидетелем по поводу автотранспортного происшествия, и мне нужно его найти. Он ни в чем не обвиняется. Нам просто нужна его помощь.

— У меня есть немного времени, чтобы поговорить, если хотите зайти.

Я подумала о правиле Хуаниты Вон насчет запрета женщинам находиться в комнатах жильцов за закрытыми дверями. Мы с ней теперь стали такими хорошими подругами, что я решила рискнуть вызвать ее неодобрение.

— Конечно.

Он отступил, и я вошла. Его комната была не такая большая, как у Доунса, но была чище и имела жилой вид. Интерьер был дополнен личными предметами: два растения в горшках, диван с подушками, лоскутное одеяло на кровати. Он указал на единственное кресло.

— Садитесь.

Я села, а он устроился на простом деревянном стуле поблизости.

— Это вы распространяли листовки о нем?

— Вы их видели?

— Да, мэм. Я видел, и он тоже. Могу сказать, он занервничал.

— Поэтому он уехал?

— Он был здесь, а теперь его нет. Решайте сами.

— Мне очень не нравится думать, что это я его напугала.

— Ничего не могу сказать, но если вы здесь, чтобы задавать вопросы, можете начать.

— Как хорошо вы его знали?

— Не очень хорошо. Мы вместе смотрели телевизор, но он никогда много не говорил. В любом случае, ничего личного. Мы оба любим каналы, где показывают старые фильмы.

«Лэсси», «Старый брехун», «Олененок», в таком роде. Истории, которые трогают сердце.

Это почти все общее, что между нами было, но этого хватало.

— Вы знали, что он уезжает?

— Он со мной не советовался, если вы это имеете в виду. Ни один из нас не искал друга, просто кого-то, кто будет смотреть с тобой один канал, и не даст другим переключить.

«Шейн», еще один фильм, который он любил. Времена, когда мы оба сидели и ревели, как младенцы. Стыдно, но так оно и бывает. Хорошо иметь причину выпустить все наружу.

— Как давно вы его знаете?

— Пять лет, с тех пор, как он здесь поселился.

— Вы должны были что-то о нем узнать.

— Только поверхностные вещи. У него были золотые руки. Телевизор сломался, он возился, пока он снова не заработал. Он мог починить любую механику.

— Например?

Вернон немного подумал.

— Дедушкины часы в гостиной остановились, и миссис Вон не могла найти никого, чтобы пришел взглянуть. У нее была пара телефонов часовщиков, но один умер, а другой вышел на пенсию. Мелвин вызвался посмотреть. Не успели мы оглянуться, как часы пошли. Не уверен, что он оказал нам хорошую услугу. Среди ночи я слышу, как они бьют. Если у меня бессонница, я могу сосчитать каждый удар. Четыре раза в час — достаточно, чтобы свести меня с ума.

— Чем он зарабатывал на жизнь?

— Самому интересно. Он не рассказывал о таких вещах. Я живу на пособие по инвалидности, так что, может быть, он думал, что мне будет обидно, что он работает, а я — нет. Ему платили наличными, это я знаю, так что, возможно, это было что-то неофициальное.

— Кто-то предположил работу в саду или мелкий ремонт в доме.

— Я бы сказал что-то, требующее бОльших способностей, хотя не знаю, что именно.

Бытовые приборы, электрика, что-то в этом роде.

— Что насчет семьи?

— Когда-то он был женат, потому что упоминал жену.

— Вы знаете, откуда он родом?

— Нет. Он говорил, что у него есть сбережения, и он хотел бы купить грузовичок.

— Я не знала, что он водит машину. Почему же тогда он ездил на автобусе?

— У него были права, но не было машины. Поэтому он и собирался ее купить.

— Звучит так, что он планировал уехать.

— Возможно.

— Что насчет татуировки у него на руке? Что там такое?

— Он был чревовещатель-любитель.

— Не вижу связи.

— Он мог менять свой голос, как этот сеньор Венсес в старом шоу Эда Салливана. Он прикладывал большой палец к указательному и делал, чтобы они двигались, как рот. Красное между пальцами было губами, а две точки на суставе — глазами. Как будто это была его маленькая подружка, по имени Тиа, тетушка по-испански. Они разговаривали друг с другом.

Я видел это только один раз, но это было очень смешно. Я сам начал разговаривать с ней, как будто она была живой. Наверное, у каждого есть свой талант, даже если это представление, которое вы украли у кого-то еще.

— Он сидел в тюрьме?

— Я спросил его об этом однажды, и он признался, что отсидел, но не сказал, за что.

Он поколебался, кинув взгляд на часы.

— Я не хочу быть невежливым, но скоро начнется моя передача, и если я не спущусь вовремя, парни займут все места.

— Думаю, что это примерно все. Если вспомните что-нибудь еще, не могли бы вы позвонить?

Я нашла в сумке визитку и протянула ему.

— Конечно.

Мы обменялись рукопожатием. Я перекинула сумку через плечо и пошла к двери. Он обогнал меня и раскрыл дверь, как джентльмен.

— Я провожу вас по коридору, раз уж сам иду в ту сторону.

Мы почти дошли до площадки, когда он сказал:

— Хотите мое мнение?

Я повернулась и посмотрела на него.

— Могу поспорить, что он не уехал из города.

— Почему?

— У него здесь внуки.

— Я слышала, что ему не разрешают с ними встречаться.

— Это не значит, что он не нашел возможности.

Как оказалось, следователем из агенства по предотвращению жестокого обращения со стариками была та самая Нэнси Салливан, с которой я говорила по телефону. Я узнала об этом, когда она появилась в моем офисе в пятницу днем. Ей должно было быть немного за двадцать, но выглядела она едва на пятнадцать. У нее были прямые волосы до плеч. Она выглядела очень серьезной, слегка наклонившись вперед, сидя на стуле, ноги поставлены вместе. Ее жакет и юбка до середины икры выглядели так, будто их заказали по каталогу для путешествеников, из немнущейся ткани, которые можно носить часами в самолете, а потом постирать в раковине отеля. На ней были практичные туфли на низком каблуке и плотные чулки, под которыми проступали вены. В ее возрасте? Это вызывало жалость. Я попробовала представить ее разговаривающей с Соланой Рохас. Солана была настолько старше, умнее и мудрее во всех отношениях. Солана была коварной. Нэнси Салливан казалась искренней, проще говоря, ни о чем не имела понятия. Никакого сравнения.

После обмена любезностями она сказала, что замещает одного из следователей, который обычно занимается случаями подозрений в издевательствах. Разговаривая, она заправила прядь волос за ухо и откашлялась. Потом продолжила, рассказав, что говорила со своим начальником, который попросил ее провести предварительные беседы. Все последующие вопросы, если необходимо, будут переданы одному из обычных следователей.

До сих пор все звучало осмысленно, и я вежливо кивала, как игрушечная собачка на приборной доске автомобиля. Потом, словно экстрасенсорным восприятием, я начала слышать фразы, которых она не говорила. Я почувствовала небольшое дуновение страха.

Я знала, как давно установленный факт, что она собирается меня чем-то ошарашить.

Нэнси достала из портфеля папку, открыла ее на коленях и начала перебирать бумаги.

— Вот что мне удалось найти. Прежде всего, я хочу сказать, как высоко мы ценим ваш звонок…

Я поморщилась.

— Это плохие новости, правда?

Она засмеялась.

— О, нет. Далеко от этого. Извините, если я дала вам повод так подумать. Я подробно поговорила с мистером Вронским. Обычно мы наносим неожиданный визит, так что у присматривающего лица нет возможности, так сказать, срежиссировать сцену. Мистер Вронский не ходил, но был оживленным и общительным. Да, он казался эмоционально хрупким и временами растерянным, что не удивительно для человека в его возрасте.

Я задавала ему много вопросов о его взаимоотношениях с миссис Рохас, и у него не было никаких жалоб, скорее, наоборот. Я спросила его о синяках…

— Солана присутствовала при этом?

— О, нет. Я попросила ее дать нам побыть одним. У нее были дела, так что она занялась ними, пока мы беседовали. Позже я поговорила с ней отдельно.

— Но она была в доме?

— Да, но не в этой комнате.

— Приятно слышать. Надеюсь, вы не упоминали мое имя.

— В этом не было необходимости. Она говорит, что вы сказали ей, что это вы позвонили.

Я уставилась на нее.

— Вы шутите, правда?

Она поколебалась.

— Вы не говорили ей, что это вы?

— Нет, дорогая. Я должна была сойти с ума, чтобы сделать такую вещь. Не успела она рта раскрыть, как уже повесила вам лапшу на уши. Она сделала предположение, а вы подтвердили. Бинго.

— Я ничего не подтверждала, и конечно, не сказала ей, кто звонил. Она упомянула ваше имя в разговоре, потому что хотела рассказать, как все было на самом деле.

— Я не понимаю.

— Она сказала, что между вами произошла ссора. Она говорит, что вы не доверяли ей с самого начала, постоянно за ней следили, приходили без приглашения, чтобы ее проверить.

— Во-первых, это чушь. Я делала проверку ее прошлого, что дало ей возможность получить эту работу. Что еще она вам наговорила? С удовольствием послушаю.

— Возможно, я не должна этого повторять, но она упомянула, что в тот день, когда вы увидели синяки мистера Вронского, вы обвинили ее и пригрозили подать жалобу на плохое обращение.

— Она выдумала эту историю, чтобы меня дискредитировать.

— Возможно, между вами возникло недоразумение. Я здесь не для того, чтобы судить. Это не наша работа, вмешиваться в такие ситуации.

— В какие ситуации?

— Люди иногда звонят, когда возникают вопросы по уходу за пациентом. Обычно, это несогласие между родственниками. В попытке предотвратить…

— Послушайте, не было никакого несогласия. Мы вообще никогда не говорили на эту тему.

— Вы не ходили в дом мистера Вронского неделю назад, чтобы помочь вытащить его из душевой?

— Ходила, но я ни в чем ее не обвиняла.

— Но разве не после этого случая вы позвонили в агенство?

— Вы знаете, когда это было. Я разговаривала с вами. Вы сказали, что разговор конфеденциальный, а потом дали ей мое имя.

— Нет, я не давала. Миссис Рохас сама о вас заговорила. Она сказала, вы ей говорили, что пожаловались на нее. Я этого не подтвердила. Я никогда не нарушаю конфеденциальность.

Я ссутулилась, мое вращающееся кресло заскрипело в ответ. Я влипла и знала это, но сколько можно об одном и том же?

— Ладно, пропустим. Это глупо. Давайте дальше. Вы поговорили с Гасом, а потом?

— Потом я побеседовала с миссис Рохас, и она сообщила мне некоторые детали его физического состояния. Она, в частности, говорила о его синяках. Когда он был в больнице, ему поставили диагноз «анемия», и, хотя его анализы улучшились, синяки до сих пор появляются. Она показала мне результаты анализов, которые соответствуют ее заявлениям.

— Так что вы не верите, что над ним издеваются физически.

— Если вы послушаете, я к этому приду. Я также поговорила с лечащим врачом мистера Вронского и с хирургом, который лечил его после травмы плеча. Они говорят, что его физическое состояние стабильно, но он слаб и не может жить в одиночестве. Миссис Рохас рассказала, что когда ее наняли, он жил в такой грязи, что ей пришлось заказать мусорный контейнер…

— Какое это имеет отношение?

— Еще есть вопросы о его умственной компетентности. Он месяцами не платил по счетам, и оба врача говорят, что у него не хватает способности подробно рассказать о своем самочувствии для последующего лечения. Еще он неспособен видеть свои ежедневные нужды.

— И поэтому она способна его использовать. Неужели вы не понимаете?

Выражение ее лица стало чопорным, почти суровым.

— Пожалуйста, дайте мне закончить.

Она нервно перелистала какие-то бумаги. Ее искренность вернулась, как будто она двигалась к какой-то гораздо более светлой ноте.

— Чего я не поняла, а вы, может быть, сами не знали, это что ситуация мистера Вронского уже привлекла внимание суда.

— Суда? Я не понимаю.

— Заявление о назначении временного опекуна было подано неделю назад, и после срочного слушания был назначен личный профессиональный опекун, чтобы заниматься его делами.

— Опекун?

Я чувствовала себя, как полоумный попугай, повторяя ее слова, но я была слишком поражена, чтобы делать что-нибудь еще. Я выпрямилась и наклонилась к ней, ухватившись за край стола.

— Опекун? Вы с ума сошли?

Могу сказать, она заволновалась, потому что половина бумаг из ее папки выскользнула на пол. Она нагнулась и торопливо собрала их в кучку, не переставая говорить.

— Это как законный защитник, кто-то, кто следит за его здоровьем и его финансами…

— Я знаю, что это слово значит. Я спрашиваю, кто? Потому что, если это Солана Рохас, я застрелюсь.

— Нет, нет. Вовсе нет. У меня вот здесь записано имя этой женщины.

Она взглянула на свои бумажки, ее руки тряслись, когда она переворачивала страницы, пытаясь навести в них порядок. Она послюнила палец и листала страницы до тех пор, пока не нашла нужную. Она показала ее мне и прочитала имя.

— Кристина Тасинато.

— Кто?

— Кристина Тасинато? Она профессионал…

— Вы это говорили! Когда это случилось?

— В конце прошлой недели. Я сама видела бумаги, и им дали правильный ход. Мисс Тасинато действовала через юриста и подписала договор, как положено по закону.

— Гасу не нужен чужой человек, который будет вмешиваться в его жизнь. У него есть племянница в Нью-Йорке. С ней говорил кто-нибудь? У нее должны быть свои права.

— Конечно. По закону родственники имеют приоритет, когда назначается опекун. Миссис Рохас упоминала племянницу. Очевидно, что она звонила ей трижды, описывая его состояние и умоляя ее помочь. Мисс Оберлин не нашла времени. Миссис Рохас чувствовала, что мистеру Вронскому необходим опекун…

— Это полная чепуха. Я сама разговаривала с Мелани, и не было ничего похожего. Конечно, Солана ей звонила, но никогда не говорила, что у него неприятности. Если бы Мелани знала, она бы сразу прилетела.

Снова чопорно поджатые губы.

— Миссис Рохас говорит другое.

— Разве не должно быть слушания в суде?

— Обычно, да, но в срочных случаях судья может просто назначить судебное расследование.

— О, правильно. И, наверное, суд проделал такую же замечательную работу, как вы. И что теперь будет с Гасом?

— Не нужно переходить на личности. Мы все хотим, чтобы ему было лучше.

— Человек может говорить сам за себя. Почему это было сделано за его спиной?

— Согласно заявлению, у него проблемы со слухом, в придачу к периодам дезориентации.

Так что, даже если это было бы обычное слушание в суде, он недостаточно компетентен, чтобы участвовать. Миссис Рохас говорит, что вы и другие соседи не понимаете, в каком он состоянии.

— Ну, теперь уж мы точно знаем. Как эта Тасинато вообще узнала обо всем?

— Возможно, с ней связались из дома престарелых, или один из его врачей.

— Итак, как бы это ни случилось, теперь она его полностью контролирует? Финансы, недвижимость, лечение? Все это?

Мисс Салливан не ответила, что меня взбесило.

— Что вы за идиотка! Солана Рохас провела вас, как полную дуру. Она нас всех провела. И посмотрите на результат. Вы отдали его на растерзание стае волков.

Лицо Нэнси Салливан залилось краской, она опустила взгляд.

— Я не думаю, что нам стоит продолжать разговор. Может быть, вы предпочтете поговорить с моей начальницей. Мы с ней обсуждали это дело сегодня утром. Мы думали, вы почувствуете облегчение…

— Облегчение?

— Извините, если я огорчила вас. Может быть, я изложила все неправильно. Если так, прошу прощения. Вы позвонили, мы проверили и убедились, что он в надежных руках.

— Я абсолютно несогласна.

— Я не удивлена. Вы были настроены враждебно с той минуты, когда я вошла.

— Прекратите. Просто, прекратите. Это меня бесит. Если вы сейчас же не уберетесь, я начну кричать.

— Вы уже кричите, — сказала она сквозь зубы. — И, поверьте, это будет отражено в моем отчете.

Пока она засовывала бумаги в портфель и собирала свои вещи, я заметила слезы, катившиеся у нее по щекам.

Я закрыла лицо руками.

— Черт. Теперь я — злодейка в пьесе.