Разорванный круг

ГЛАВА 15

Таисия Устиновна не знала теперь покоя ни днем ни ночью. При всей своей общительности она не выносила обстановки коммунальной квартиры. Она привыкла чувствовать себя хозяйкой в доме и никак не ожидала, что ее налаженная жизнь может так резко измениться.

Целый день открывались и закрывались двери, приходили «на минутку» какие-то женщины и подолгу простаивали с Заварыкиной на кухне, болтая о всяких пустяках. Шестилетний Коська, невзирая ни на какие увещевания, без конца шнырял по натертому паркетному полу в коридоре, натаскивая с улицы песок и грязь. Вдобавок Заварыкина любила стряпать. На стряпню она не жалела ни труда, ни времени, отдавалась этому занятию с упоением, с утра до вечера толклась в кухне, жарила, тушила, пекла, квартира постоянно была наполнена запахами, острыми и едкими. Раздражало Таисию Устиновну и то, что Заварыкина не считала жизненной необходимостью ежедневно протирать пол в подсобных помещениях и чистить раковины, а оба мальчугана, привыкшие к вольному житью, почти никогда не спускали воду в унитазе. В довершение всех бед грудной ребенок Заварыкиных, мирно отсыпавшийся днем, истошно орал по ночам и его ничем нельзя было угомонить.

Таисия Устиновна не скандалила, но удержаться от нравоучений не могла и, случалось, доводила Заварыкину до истерики.

В тот день, когда Брянцев отправил жену посмотреть, в каких условиях живет семья Заварыкиных, она вернулась домой с горьким чувством раскаяния. Ей стало ясно, что доброта может обернуться злом и что с добротой нужно быть осторожной. Пожалела Приданцева — обездолила Заварыкиных. Но теперь, когда она вкусила все прелести совместного проживания с большой, беспокойной семьей, от ее раскаяния не осталось и следа.

В молодости Тася знала радость самопожертвования, а с возрастом стала просто доброй, и то если это не требовало особых усилий. Самопожертвование соединило ее с Алексеем, доброта поддерживала этот союз. Под минометным обстрелом, изрешеченного осколками, без признаков жизни, вынесла Тася его с поля боя и приволокла в госпиталь. Чтобы спасти тяжелораненого, нужно было сделать переливание крови, но консервированной крови не оказалось, и хирург полевого госпиталя, посмотрев на крупную, пышущую здоровьем девушку, спросил коротко:

— Медсестра, какая группа?

— Вторая.

— Кровь отдашь?

— Берите.

— Много крови надо.

— Я же сказала — берите.

Крови пришлось отдать столько, что Тася не смогла вернуться к своему трудному делу, и ее, как и Алексея, отправили в Альтенбург, в тыловой госпиталь.

Встав на ноги, Тася принялась ухаживать за ранеными, но больше всего уделяла внимания Алексею Брянцеву. Частенько засиживалась у его койки, вытирала то и дело покрывавшееся испариной лицо, смачивала пересохшие губы. Алексей платил ей признательностью. То посмотрит ласково, то шепнет сквозь стон что-то непонятное, но трогающее. А ожил малость — разговаривать в охотку стал. Тася взахлеб рассказывала о своем городе Темрюке, что на берегу Азовского моря, о родных, о подругах своих, о длинношерстном ирландском сеттере, областном медалисте, любимце всей семьи, — какой он понятливый и умный, как был привязан к ней. Точно к концу занятий прибегал к медицинскому техникуму и мгновенно находил ее среди множества студентов. Непосредственная болтовня Таси взбадривала Алексея, у него теплело на душе, а в глазах загоралась улыбка, даже когда донимали боли.

Боли донимали его основательно. Хирург задался целью извлечь из своего подопечного все осколки, «расфаршировать», как он выражался и, едва заживали одни раны, клал Алексея на очередную операцию.

Трогательно-лирические отношения между Тасей и Алексеем не укрылись от зоркого глаза хирурга, и как-то, погладив девушку по голове, он подлил масла в огонь:

— Тася — твоя единокровная, Алексей. Начнешь ходить — на колени перед ней стань. Ты ей жизнью обязан.

Алексей поднял на доктора удивленные глаза.

— Почему жизнью?

— А ты что, не знаешь? С поля боя под огнем тебя вынесла, кровь свою дала. Столько дала, что самой пришлось в госпитале отлеживаться.

Когда хирург ушел, Алексей спросил Тасю:

— Что ж ты мне ничего не сказала?

— А с чего б это я выхвалялась? Не тебя одного спасла. Ты — семнадцатый. А кровь… Что тут такого? Я еще двум отдала.

— Но и мне… — Взяв крупную, по-деревенски сильную Тасину руку, Алексей поцеловал ладонь.

У Таси от такого душевного порыва перехватило дыхание, а к лицу подступила кровь. Всякое приходилось ей видеть от раненых, еще больше — от здоровых. Охотников поцеловать, прижать где-нибудь в укромном углу, а особенно потискать находилось множество. И вдруг этот, получивший право на мужскую ласку, руку поцеловал…

— Обжег ты мне сердце тогда, Алеша, — вспоминала потом Тася. — Словно пламенем взялось оно и как остановилось: ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Чуткий был человек хирург. Сумел сделать так, что в тот день, когда рядовой Алексей Брянцев был выписан из госпиталя и освобожден от воинской обязанности, демобилизовали и медсестру Таисию Соловьеву.

Увезла Тася Алексея, все еще слабого, изможденного, в свой Темрюк в Приазовье. Ее отец, заведующий конторой «Заготскот», привыкший все живое оценивать по степени упитанности, дочерний «военный трофей» не одобрил. — «Дохлятина» — было его резюме. Зато мать оказалась практичнее супруга. Она понимала, что дочери с ее внешностью выгодная партия не светит и выпускать из дома первого кандидата в мужья неразумно. Будущая теща с места в карьер повела на Алексея наступление, применив весь арсенал материнских ухищрений: сытно и вкусно кормила, отпаивала молоком, всячески ублажала, утром выпроваживала обоих на реку, вечером — в лесок, днем надолго исчезала.

Однако остаться в Темрюке Алексей не захотел. Решил вернуться в Ярославль, откуда взяли его в армию, и поступить в институт. Тасина мать — на дыбы: как же так, ел, пил, надежды подавал, а выходили — об институте размечтался! — но быстро смекнула, что раз уж Алексей в доме не останется, то надо, не теряя времени, на привязь брать — зарегистрировать брак в загсе и сыграть свадьбу. Так и заарканили раба божьего. Всякое бывало в этом городе, но такое, чтобы жених и невеста уезжали, не опохмелившись, произошло впервые, и многочисленные тетушки пророчили Тасе всяческие беды.

Но никаких бед не произошло. Жили Брянцевы ладно, и Таисия Устиновна считала, что родилась под счастливой звездой. Одно только омрачало ее: чрезмерная занятость мужа. Прожили они много лет, а если подсчитать, сколько за это время с глазу на глаз провели, с гулькин нос наберется. Часто, очень часто случалось, что уходил Алексей, когда жена еще пребывала в тягучей утренней дреме, а возвращался, когда уже спала.

Для большинства людей избранная профессия становится главной радостью, главным смыслом жизни. Такие люди умеют работать много, интенсивно и выкладываются, что называется, до конца. Даже выходные дни им в тягость. Алексей Алексеевич Брянцев был из их числа. Еще работая начальником смены со строго регламентированным рабочим днем, он проводил на заводе почти полсуток — приходил на час раньше, чтобы во все досконально вникнуть, проверить положение дел на подготовительных участках, и задерживался после смены, дабы убедиться, что смену сдал образцово и дальше дело пойдет без сучка без задоринки. Став начальником участка, он дневал и ночевал на заводе, пока не выровнял работу. Задерживаться на одном участке Брянцеву долго не давали. Выправит положение — перебрасывали туда, где не ладилось. А освоение нового дела всегда требовало много энергии, сил и, главное, времени. Вот почему для досуга, для дома времени у Брянцева никогда не хватало.

Последние годы, правда, он стал придерживаться железного распорядка. Обедал дома, случалось, и отдыхал минут десять-пятнадцать, не задерживался допоздна по вечерам. Но после того как в квартире поселились Заварыкины, снова стал возвращаться поздно — соседи утихомиривались не раньше одиннадцати.

В распоряжении Брянцевых осталась одна комната, притом небольшая. В ней стояли только диван, кровать да письменный стол меж ними. Больше ничего не вместилось. Как в гостинице. Вдобавок и покоя не было. Странное дело: в самолете под шум мотора Алексей Алексеевич засыпал мгновенно, в поезде тоже спал хорошо, а детский плач по ночам выводил его из состояния равновесия. Он узнал, что такое хроническое недосыпание, и ощутил на себе, как трудно работать, не восстановив силы. Таисия Устиновна понимала, что создавшаяся дома обстановка изматывает мужа, и принимала все меры, чтобы к его приходу в квартире воцарились мир и спокойствие.

Но сегодня так не получилось. Открыв входную дверь, Алексей Алексеевич услышал пронзительный голос Заварыкиной.

— Пропади она пропадом эта квартира! — кричала она. — Ни охнуть тут, ни вздохнуть! Каждой соринкой в глаза тычет, каждую царапину на полу считает! Лучше бы в преисподнюю провалиться!

«Выходит, Карыгин ничего не прибавил, — с тяжелым вздохом подумал Алексей Алексеевич. — Грызутся, да еще как!»

Возникло желание повернуться и уйти. Но куда? Было около двенадцати ночи, не возвращаться же в заводской кабинет. Он умышленно сильно хлопнул дверью, заявляя о своем прибытии, — понадеялся, что Заварыкина утихомирится. Какое там! Весь свой гнев разбушевавшаяся женщина обрушила на него.

— Угомоните свою супружницу! — завопила она пуще прежнего, не внемля душераздирающему реву ребенка. — Замучила! Полы ей вылизывай, кафель протирай, белье в кухне не вешай! Все не по-ейному! Да мне в том курятнике трижды лучше жилось, потому как там я хозяйкой была! В ванную бросила пеленки простирнуть, так она их оттудова… У, зараза! Дворянка столбовая!

— Успокойтесь, — не разжав зубы, — процедил Алексей Алексеевич, проходя в комнату.

Таисии Устиновны в ней не оказалось. Ткнулся в ванную — и ахнул. В ванне навалом лежал пух. Да что там в ванне. Был он и на полу, и в раковине, и на халате жены, даже волосы покрыл легкий налет.

— Вот это да! Что за пейзаж? — спросил недоуменно.

Таисия Устиновна сбивчиво объяснила, что надумала соорудить пуховую перину, такую, как у матери была. Поскольку пуха не достать, закупила подушек и делает пух из перьев. Прежде этим она не занималась — не хотела загрязнять квартиру, а теперь ей все равно.

— Значит, трест пух-перо, — мрачно заключил Алексей Алексеевич.

Таисия Устиновна почувствовала в интонации мужа осуждение и попыталась отшутиться:

— Скорее, кустарь-одиночка.

Отряхнув с себя пух, пошла в кухню разогревать ужин.

Алексей Алексеевич сидел один в своем «номере», как называл комнату, в которой теперь ютились, и думал о том, что хорошо было бы очутиться сейчас в другой комнате, ощутить теплоту Лелиного плеча, испытать то ни с чем не сравнимое состояние душевной приподнятости и покоя, которое неизменно возникало у него только от одного ее присутствия.

Повертелся в промежутке между кроватью и диваном, закурил, подошел к окну, стал вглядываться в темноту улицы, подчеркнутую редкими лучистыми каплями фонарей, и непроизвольный стон, протяжный, надрывный, вырвался у него.

Открылась дверь, вошла Таисия Устиновна.

— Звал, что ли?

Алексей Алексеевич ничего не ответил, чтобы не выдать своего состояния — с языка готовы были сорваться резкие слова.

Уже позже, в постели, просмотрев газеты, он сказал жене:

— Оставь ты ее в покое, не навязывай то, к чему она не привыкла. Человека не переделаешь.

— Тебе легко советы давать, — озлилась Таисия Устиновна. — Утром ушел — ночью пришел, живешь, как квартирант, ничего не знаешь, не ведаешь. А я — терпи. — И напустилась, дав волю накопившейся злости: — Где ты видел, чтоб директор свою квартиру отдал? Полсвета обойди — не сыщешь. Каждый, наоборот, старается как лучше для себя урвать. По три раза переезжают. И родственников еще обеспечивают. Вон Баюков какие хоромы заграбастал! Пять комнат! Встретилась с женой — так она расхохоталась мне в лицо. «Слышала, говорит этак ехидненько, ваш благоверный учудил… Все за славой гонится — вот я какой!» И правда учудил…

— Я не собираюсь уподобляться ни Баюкову, ни ему подобным. Совесть не позволяет.

— А держать жену в заточении позволяет?

— В этом ты сама виновата.

— Но ты директор. Все в твоих руках. Сделал глупость — исправь. Никто тебя не осудит.

— Я сам себя осужу.

— Ты эгоист! — Таисия Устиновна слегка всплакнула. — О себе только думаешь!

— О да! Ючусь в одной комнате, ни поспать нормально, ни отдохнуть…

— Вот, вот, опять ты. А я что, не в счет? На что ты меня обрек? Целыми днями бок о бок с этой…

— Иди работать. — Голос Алексея Алексеевича прозвучал твердо, с сухим накалом.

— Кем? Медсестрой? Ты что, в самом деле?..

— А почему тебя это так испугало? Считаешь работу медсестры зазорной для себя?

Таисия Устиновна не стала оправдываться. Как убеждал ее муж учиться, когда учился сам. Не лишь бы учиться, а тому, к чему душа лежит. Но у нее ни к чему душа не лежала. Даже к медицине, хотя после техникума и фронта поступить в медицинский институт труда не составляло — взяли бы и без экзаменов. Очень уж убедительным был для нее пример матери. Ничему не училась, а прожила за отцом счастливо. Так почему ей непременно нужно докторшей стать? И так проживет припеваючи.

— Право, я не понимаю тебя, — развивал наступление Алексей Алексеевич. — Я доставляю минимум забот, неужели тебе самой не хочется заняться чем-либо полезным?

— Дикое говоришь! — фыркнула Таисия Устиновна. — Молодая была — не работала, а сейчас… Людям на смех?.. Жена директора завода…

— Ах, вот оно что… Амбиция. Гордыня.

Таисия Устиновна почла самым благоразумным отмолчаться. Грузно, сотрясая кровать, повернулась к мужу спиной, пробурчала через плечо:

— Лучше растолкуй мне, почему тебя не любит городское начальство.

— Не любит? Откуда такие сведения? — Алексей Алексеевич почувствовал в вопросе жены не беспокойство о его репутации, а желание отплатить за то, что попрекнул бездельничаньем.

Таисия Устиновна не призналась, что была в исполкоме — выбивала путевку в санаторий для случайной знакомой — и невзначай услышала там неодобрительные слова о муже, брошенные каким-то третьестепенным чиновником по незначительному поводу.

— От жен, — поспешила она с ответом, чтобы избежать дальнейших расспросов. — Жены все знают. Слава о тебе нехорошая пошла. Будто ты никаких авторитетов не признаешь.

— Истинные признаю, а дутые… Что касается любви… Для меня важно, что начальство со мной считается. Ты же это отрицать не будешь.

Не хотелось Таисии Устиновне золотить пилюлю, но возражать против непреложного факта было нелепо, и она не стала лезть на рожон.

— Вот это главное, — продолжал Алексей Алексеевич. — А любовь мне в другом месте нужна. На заводе.

— А все-таки почему начальство тебя не любит? — Таисия Устиновна настойчиво домогалась ответа, решив, что загнала мужа в тупик.

Алексей Алексеевич ответил не сразу. Подумал, прежде чем объяснить, чтоб было вразумительно:

— Если не любят, то за упорство, за то, что позиции свои отстаиваю. Больше нравятся те, которые — «Чего изволите?». Не любят и за то, что прав оказываюсь чаще, чем они. Правота труднее прощается, чем вина. Но ничего, со временем все утрясется. Трансформируются в конце концов в их сознании недостатки в достоинства, произойдет, так сказать, переоценка ценностей. А если нет, то привыкнут.

Алексей Алексеевич погасил лампу и перевернул подушку прохладной стороной к лицу.

— Давай спать. Устал я.