Разорванный круг

ГЛАВА 6

Изобретательством Илья Михайлович Целин заболел давно, с первых дней своей работы на Ленинградском заводе «Красный треугольник». Попав в технический отдел, молодой инженер, к неудовольствию начальства, не стал копаться в бумагах, а целыми днями пропадал в цехах.

Еще в студенческие годы, на производственной практике у него родилась интереснейшая идея, которой долго не смел поделиться, дабы не вызвать глумливого смешка скептиков. Со временем эта идея захватила его целиком.

В начале тридцатых годов автомобильные шины собирали по слоям на надутой резиновой камере, укрепленной на вращающемся кронштейне — «журавлике». Тяжелый, трудоемкий и весьма примитивный способ. Подбирали для этой работы «дядьков» роста огромного, силы медвежьей, каждый делал за смену три, три с половиной покрышки — норма по тому времени высокая. Через десяток лет такой верзила получал искривление позвоночника и вынужден был перейти на легкую работу.

Техническая идея Целина была на удивление проста: собирать шину в виде широкого кольца на плоском барабане и, уже сняв со станка, придавать ей нужную форму. Удобно и просто. Но именно эта простота отпугивала специалистов, когда Целин заикался о таком методе сборки.

Набравшись смелости, он решил обратиться к своему непосредственному начальнику. Выслушав инженера, тот долго изучающе рассматривал его сквозь толстые стекла очков и наконец изрек:

— Я был лучшего мнения о ваших умственных способностях, товарищ Целин, возможно, потому, что пока чуши от вас не слышал. Заберите свои прожекты на память. Будете настаивать — поставлю на обсуждение, но в таком случае приготовьтесь к серьезным баталиям и, очень может быть, ко всеобщему осмеянию.

Илье Михайловичу не оставалось ничего другого, как подать заявку в бюро изобретательства. И опять тщетно. Ее рассмотрели и вернули, мотивировав отказ абсурдностью замысла.

Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы мнение сведущих людей, да еще выраженное в категорической форме, не сбило тебя с толку. Заколебался и Целин. Но прошло время и, снова скрупулезно проанализировав предлагаемый метод, он утвердился во мнении, что осуществить его труда не составит, и взбунтовался, написал резкое письмо в Резинообъединение. Не дождавшись ответа, попросил отпуск и укатил в Москву.

Его предложение разбиралось в кабинете начальника Резинообъединения в присутствии трех десятков специалистов, и все они обрушились на изобретателя, утверждая, что замысел его несостоятелен, и негодуя на то, что зеленый, еще не оперившийся инженер потревожил бывалых и весьма авторитетных людей, заставив зря тратить драгоценное время. На всю жизнь запомнилось Илье Михайловичу выступление красивого импозантного человека, говорившего с великолепным пренебрежением:

— Во время мировой войны четырнадцатого года один англичанин посоветовал повесить над Лондоном сетку, дабы защитить его от неприятельских бомб. Предложение, патриотичное по своей сути, было фактически идиотичным. Такой пример патриотического идиотизма рассматриваем мы с вами сегодня. Мы не сомневаемся в добрых порывах новоиспеченного Эдисона, но нелепость его утверждений для всех очевидна.

Целин ушел с совещания уничтоженный и опустошенный. Он утратил способность мыслить и чувствовать, потерял веру… Нет, не в себя. В человечество.

В таком состоянии вернулся он в Ленинград под тяжеловесное крыло своего начальства.

Но молодость на то и молодость, чтоб дерзать, упорствовать, идти в наступление, преодолевать преграды. Отряхнулся Целин от пережитого, отдышался и решил снова ударить в набат.

И вот беспартийный инженер появился у секретаря партийного комитета завода. Старый рабочий долго слушал, еще дольше прикидывал, что да как. Слесарь по специальности, он слабо разбирался в шинном производстве, но обладал неоценимым качеством: никогда не делал вид, что понимает, если не понимал. И он признался честно:

— Я тебе верю. Но пойми меня: я всего-навсего слесарь. Касалось бы предложение механики — тут я бы не спасовал. А в этом деле… И вдруг его осенило: — Слушай, Илья, обратись-ка ты к Серго Орджоникидзе. Хочешь — препроводиловку напишу. Человек он доступный, примет — чего доброго, окажешься на коне.

Илья Михайлович заготовил письмо, дал машинистке перепечатать. Получилось без малого тридцать шесть страниц.

Взвесив в руке толстую стопку, секретарь парткома не сдержал кривой ухмылки.

— Да ты, Илья, что дитё малое. Нарком-то у нас на всю тяжелую промышленность один, а таких, как ты, писучих пруд пруди. Разве у него достанет времени каждое письмо прочитать и что к чему сообразить? Нет, милок, ты напиши на одной страничке, но так, чтоб легко суть схватить можно было. А все остальное — в приложение. Серго прочитает письмо, распорядится действовать, и тогда другие, у кого времени поболе, займутся приложением.

Впервые познал Илья Михайлович сложность краткого изложения мыслей. Тридцать шесть страниц текста заняли у него четыре дня, а злополучная страница далась только через неделю.

Прочитав ее, секретарь парткома одобрительно кивнул и взялся за перо.

Плохо слушались пальцы, привыкшие к тискам и молотку, и буквы ложились на бумагу такие, что машинистка через два слова на третье приходила спрашивать, что написано, но получилось письмо прямое и честное, как сам секретарь.

«Дорогой товарищ нарком Серго Орджоникидзе! Так собирать покрышки, как это мы сейчас делаем, нельзя. Товарищ И. М. Целин предложил способ мотать покрышки на барабане. Человек он хороший, и партком на него рассчитывает. Хотя спецы говорят, что из этого ничего не выйдет, попробовать надо. Американцы нам станков не продают, одна надежда на свои мозги.

Секретарь парткома Лобода».

Письмо отправили в Москву, и, понимая, какая громадная почта у наркома, Целин рассчитывал получить ответ не раньше, чем через месяц-полтора. Но пришел он намного скорее.

В субботний день, когда Целин, по своему обыкновению, торчал на сборке покрышек, в цех прибежала запыхавшаяся курьерша.

— Илья Михайлович, главный инженер вас вызывает!

Целин похолодел. Доселе он главного инженера в глаза не видел. Слышал только, что человек он крутонравый, не в меру строгий. Решил: наверно, начальнику чем-то не угодил, надо обмозговать, как вести себя.

Приемная была до отказа заполнена народом, но, когда в сопровождении курьерши Целин протиснулся к секретарю, тот без промедления впустил его в кабинет.

Пожилой инженер с сухим впалощеким лицом аскета, в пенсне, тотчас отпустил посетителя и вежливым жестом предложил Целину расположиться в кресле. Коротенький, щуплый, Илья Михайлович сел в мягкое шевровое кресло и как провалился. Одна голова оказалась сверху.

— Напрасно вы ко мне сами не зашли, — заговорил главный инженер с задушевной интонацией. — Мы с вами, уверен, нашли бы общий язык. Признаться, молодые специалисты не часто попадают в наше поле зрения, но, поверьте, злого умысла тут нет. Руки не доходят, текучка заедает. Ну и… Добрая русская пословица гласит: «Дитя не плачет — мать не разумеет».

Не успел Илья Михайлович прийти в себя от сердечного приема, как вошедший секретарь подчеркнуто корректно доложил:

— Все в порядке, Вячеслав Гордеевич. Комната товарищу Целину выделена. — Положил на стол ордер, добавил: — Второй этаж, солнечная сторона, вид на Неву.

Главный инженер стал расспрашивать Целина, как ему живется, как работается и освоился ли он уже с Северной Пальмирой. А в душу облагодетельствованного человека невольно закрадывалось подозрение, что либо его не за того принимают, либо тут разыгрывается какой-то фарс.

Кончилось все неожиданно. Главный инженер открыл папку, на которой стоял штамп «Весьма срочно», достал из нее телеграмму.

— Поезжайте в Москву, Илья Михайлович. Вас вызывает народный комиссар тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе.

— Это, очевидно, по поводу моего предложения о новом способе производства шин, — высказал догадку Целин.

— А-а! — обрадовался главный инженер, полагавший, что Целин жаловался наркому на плохое отношение к молодым специалистам. — Ну, вот и хорошо! — Вызвал секретаря: — Билет товарищу Целину готов?

— Готов, Вячеслав Гордеевич. Мягкий вагон, нижняя полка.

Первый раз в жизни ехал Илья Михайлович Целин в мягком вагоне. Долго сидел у окна, всматриваясь в непроглядную темень, испытывая удовольствие от мерного покачивания вагона, а заснув, то и дело с тревогой просыпался, как будто мог проехать Москву.

В приемной наркома снова неожиданность. Вместо приторно-вежливого секретаря — кряжистый, косая сажень в плечах, мужчина с рубленым лицом, в тельняшке, выглядывавшей из-под расстегнутого ворота рубахи, верный помощник Серго матрос Семушкин. Встретил он приезжего грозно.

— Ты что это разные фантазии пишешь? Думаешь, у наркома без тебя работы мало? — Увидев, что Целин растерялся, молвил с подмигом: — Ну, ну, не привыкай робеть смолоду! Сейчас доложу. Только уговор: Серго — человек вежливый, так что смотри, больше пяти минут не засиживайся. Я уже машину ему вызвал, на «Серп и молот» ехать должен. Знаешь про такой завод?

— Знаю, — выдавил из себя Целин. У него перехватило дыхание от одной мысли, что вот так сразу, без всякой подготовки придется разговаривать с Серго.

Семушкин вошел в кабинет и тотчас вернулся.

— Валяй! — скомандовал он и угрожающе шепнул вдогонку: — Смотри, пять минут!

Целин перешагнул порог и остановился. На него в упор смотрел человек, которого хорошо знал по портретам. Орлиный взгляд, орлиный нос, гордая посадка головы.

— Проходи, проходи, — ободряюще произнес нарком.

И страх вдруг улетучился. Целин подошел к столу, пожал протянутую руку, большую, крепкую, теплую, чуть шершавую.

— Прочитал твое письмо, — приступил к делу Орджоникидзе. — Убежден в том, о чем пишешь?

— На все сто процентов!

— Вот и хорошо! Я, к сожалению, поговорить с тобой обстоятельно, как хотелось бы, не смогу. Извини, некогда. Но вот смотрю на тебя и вижу: человек ты — что надо. Правильный, одним словом, а раз так — широкая тебе дорога. У изобретателя какое преимущество перед остальными? Он поглощен своим делом и жаждет его осуществить. Поглощен и жаждет. Это великий стимул.

Нарком написал несколько слов на письме Целина и вручил ему вместе с объяснительной запиской.

— Поезжай с этим в Резинообъединение к начальнику.

— Так я уже был там, — не без робости обронил Целин, опасаясь, что, узнав о посещении начальника объединения, нарком, чего доброго, передумает.

Тщательно охорошив кончики усов, Серго снисходительно улыбнулся.

— Так то ты был один, а теперь мы с тобой вроде вместе будем.

Серго пожал Целину руку, пожелал всяческих успехов и проводил до двери.

— Главное — не остывай! Такая уж эта стезя — изобретательская. Не терпит уныния и отступления, — напутствовал напоследок.

Выйдя в приемную, Илья Михайлович не удержался, чтобы не прочитать резолюцию наркома. Она состояла всего из нескольких слов, но каких! «Если есть хоть небольшая толика надежды на успех — пробуйте!»

Вернулся он на завод с приказом незамедлительно изыскать средства и приступить к опытам.

Главный инженер с величайшим удовлетворением назначил Целина ответственным за проведение опытов, освободив от всех прочих обязанностей. Этим он снимал с себя всякую ответственность за дальнейший ход событий: если уж у самого изобретателя не получится, то с него тем более взятки гладки.

Прошел месяц. С примитивного деревянного барабана, обитого луженой жестью, сошла первая покрышка, а вскоре сборщик стал собирать восемнадцать-двадцать покрышек за смену. Восемнадцать-двадцать вместо трех! Постепенно тянувшие жилы «журавлики» были заменены станками с целинским барабаном. С тех пор в основе всех сборочных станков, спроектированных конструкторами, был барабан. Монолитный или разъемный, плоский или полуплоский, но неизменно барабан.

Из этой истории Целин сделал для себя непреложный вывод: если убежден в своей правоте, воюй до конца, до тех пор, пока не победишь. И принял за правило к отрицательным заключениям специалистов по изобретениям относиться с недоверием, ибо только изобретатель может оценить свое детище сполна. Разрабатывая замысел месяцами, а то и годами, он, естественно, неизмеримо лучше разбирается во всех связанных с ним тонкостях и куда яснее видит конечный результат, чем эксперты, затрачивающие на изучение новшества часы, а то и минуты. На их решение зачастую влияют и неприятие чужой идеи, поскольку она противоречит устоявшимся убеждениям, и предвзятость, а главное — безнаказанность отказа. Кого и когда привлекали к ответственности за шельмование того, что потом нашло признание? Особенно трудно, как ни парадоксально, пробивать изобретения простые. В таких случаях неизменно давит мысль: если все так просто, то, конечно же, до этого додумались бы раньше.

Со многими людьми случалось схватываться Целину, когда рождалась очередная новаторская идея.

Однажды, уже в Сибирске, куда занесла война, он занялся изучением шин в условиях эксплуатации. Очень уж быстро старели покрышки, покрывались трещинками. Сначала одиночные, трещинки постепенно распространялись, становились шире, глубже и в конце концов целая сеть трещин изрезала покрышку, как морщины стареющее лицо, только во сто крат быстрее. Даже на новых покрышках, хранившихся на складе, появлялся этот злополучный дефект. Но не только трещины являлись бедствием для покрышки. Со временем резина становилась твердой, жесткой, а стало быть, хрупкой и проходила в лучшем случае половину гарантийного срока.

Целин знал, что облагораживает резину, предотвращает от старения. Пчелиный воск. Удивительным свойством обладает он: выпотевая из резины, покрывает ее защитной пленкой, благодаря чему шина может храниться годы. Было время, когда русский завод «Треугольник» выпускал лучшие в мире покрышки и свято хранил свой производственный секрет. И «Красный треугольник» после революции тоже долгое время выпускал шины, которые почти не старели.

Так продолжалось до тех пор, пока шин было мало, а воска много. С временем это соотношение изменилось, и стойкость резин снизилась.

Иностранные фирмы разведали секрет «Треугольника», но не воспользовались им: пчелиный воск был дефицитен и дорог. Однако ему нашелся заменитель — кристаллические воска. И «Красный треугольник» изыскал эквивалентный заменитель — парафин. Он был хуже, намного хуже, чем пчелиный воск, — у парафина более крупные кристаллы, — и все же стойкость шин возросла. Но ведь и парафин весьма дефицитен.

И завертелись у Целина мозги — как бы обойтись без пчелиного воска и парафина, как заменить их таким препаратом, которого много и который стоит дешево.

Илья Михайлович засел за изучение литературы.

Он не разделял точку зрения американских изобретателей, предпочитавших эксперимент, иногда даже слепой, теоретическим поискам. Знаменитый Эдисон считал, что лучше провести тысячу опытов, чем искать определенную закономерность. Так же поступил и Гудийр, пытаясь улучшить свойства резины, — подмешивал в нее все, что попадалось под руку: соль, сыр, орешник, чернила, негашеную известь. В отличие от них сфера поисков Целина была строго определенной — его внимание привлек горный воск — озокерит. Но опыты с этим веществом не имели практического смысла, ибо запасы его оказались весьма ограниченными. В конце концов он остановился на церезине — продукте перегонки нефти. Церезин содержит в себе мелкокристаллический воск, были все основания полагать, что в резине он поведет себя аналогично пчелиному.

Но теоретические предположения остаются всего лишь предположениями, пока не проверены практикой. А вот охотников тратить на проверки время и средства не находилось. Работал Целин заместителем начальника сборочного цеха, административными способностями не отличался и был на плохом счету. Оттого на все его требования организовать опыты с церезином неизменно следовал отказ. Начальник цеха, да и другие руководители считали, что Целин, плохо справлявшийся со своим прямым делом, норовит выскочить на изобретательстве.

Что оставалось ему? Только одно: писать и писать в разные инстанции. Этим и занимался Илья Михайлович в редкие свободные вечера. Но куда бы он ни обращался, письма пересылались в НИИРИК — Научно-исследовательский институт резины и каучука, — единственную организацию в стране, которая разрабатывала проблемы старения резины, — и оттуда неизменно приходили отказы. На штампованность отказов пожаловаться было нельзя — мотивировки всегда разные. То «Ваши предложения противоречат современным научным представлениям», то «Опыты с предложенным церезином проводились и признаны бесперспективными». Было и «лирическое» заключение: «Горячо советуем Вам направить Вашу неуемную энергию на те проблемы, решить которые Вы в состоянии». В слове «неуемная» машинистка сделала опечатку, пропустила «е», получилось «неумную», правда, отсутствующая буква была исправлена от руки. Отказы, как правило, подписывала Чалышева. Руководители института менялись, а Чалышева оставалась. Сначала она подписывалась «научный сотрудник», потом прибавилось слово «старший» — у Чалышевой появилось звание кандидата технических наук, — и Целин со страхом ждал того дня, когда кандидат станет доктором.

Тяжело воевать одному, а Илья Михайлович Целин долгое время оставался один. И не потому, что чуждался людей, нет, — не было на заводе человека, который не знал бы о его замыслах, о планах на будущее. Просто не находил единомышленников, и в основном потому, что идея его многим казалась незамысловатой, а следовательно, недостойной внимания. Да и трудно было поверить, что рядовой заводской инженер, к тому же довольно незадачливый, неказистой внешности, печатью таланта с виду не отмеченный, стоит на верном пути в решении сложнейшей технической проблемы.

В конце концов Целину надоело пробивать лбом стену, и он ушел в проектный институт, который занимался проблемами шинного производства. Тему исследования церезина удалось вставить в план. Но когда план утверждали в Москве, на сцене снова появилась Чалышева, представила убедительные данные о бесперспективности темы, и ее закрыли. В довершение всех бед сменилось руководство проектного института. Директором стал тот самый начальник цеха, который невзлюбил Целина. Пришлось вернуться на завод. Его терпели из уважения к былым заслугам, из сочувствия. Целин по-прежнему писал гневные письма в разные инстанции и по-прежнему получал отказы за подписью Чалышевой. Из этого порочного круга ему никак не удавалось вырваться — жалобы направлялись на разбирательство не объективным людям, а тем, на кого жаловались.