Разорванный круг

ГЛАВА 31

На собраниях и совещаниях, если не обязывало служебное положение, Брянцев выступал редко, а уж если выступал, то, как правило, с чем-нибудь существенным — с конкретными мыслями, с конструктивными предложениями. Он не был мастером словесной эквилибристики, и его возмущали люди, которые могли разглагольствовать сколько угодно по любому поводу и в итоге не сказать ничего, а еще больше возмущали штатные ораторы, постигшие искусство варьировать один и тот же материал, всякий раз перемешивая его заново, как перемешивает для «обновления» незадачливый буфетчик залежавшийся винегрет. Речь такого не перескажешь — все лишено содержания, все расплывчато, ползуче, и произносят ее только затем, чтобы напомнить о себе и увидеть потом свое имя в газете в списке активистов. Эти ораторы напоминали Брянцеву детей, которые из одних и тех же брусочков составляют несложную мозаику.

А вот на районной партконференции пришлось выступить — Тулупов потребовал сделать информацию о положении дел на заводе.

Уже задолго до выступления Брянцева настроение делегатов сложилось явно не в его пользу. Досужие ораторы, обнародовав историю с предоставлением квартиры Заварыкину, причем интерпретировали ее самым неожиданным образом. Получалось все наоборот: заслуженного рабочего бесстыдно обманул директор, а его жена исправила ошибку, отдала обиженному человеку две лучшие комнаты в своей квартире. Таисия Устиновна выглядела этаким ангелом-хранителем, а ему прилепили ярлык чинуши и бюрократа.

Развеивать миф о прекраснодушии своей жены не входило в намерения Брянцева. Всякое его оправдание прозвучало бы и надуманно и фальшиво. К тому же унизительно было признаваться в том, что Таисия проворачивала свои дела за его спиной. А вскрыть истинную роль Карыгина в этой истории… В подобных случаях руководителя не украшают ссылки на неблаговидные действия своих подчиненных. Каждый будет вправе спросить его: «А ты куда смотрел?», «А тебя для чего поставили?» Выступили бы так на заводском собрании, он дал бы справку, не ограничивая себя никакими соображениями. Здесь же он рискует быть непонятым, потому что далеко не все делегаты знают его достаточно хорошо. К тому же обвинения в адрес начальства, как правило, считаются справедливой критикой, ее нужно одобрять и поддерживать, а оправдательные слова — демагогия.

Обвинение в задержке пуска новых вулканизаторов, выдвинутое против него, тоже трудно опровергнуть. Предусмотрительный Гапочка нейтрализовал возможные возражения, заявив, что директор безусловно сошлется на плохое качество агрегатов, но куда он смотрел, принимая их, за что платил деньги? И украсил финал своего выступления сочной украинской поговоркой: «Бачилы очи, що купувалы, ишьтэ хоч повылазьтэ». Аудитория поддержала его смехом и аплодисментами.

Несмотря на сложившуюся обстановку, Брянцев решил не менять характера своего выступления, сказать все, что считал нужным и полезным.

— Меня беспокоят три вопроса, — размеренно начал он, покинув свой стул в президиуме и выйдя на трибуну. — Прежде всего — это помощь шинному заводу. Удельный вес его в промышленности города очень велик, он выпускает весьма дорогую продукцию. И естественно, стоит заводу чуть-чуть захромать, как сразу же находятся охотники помочь ему. Чем? Как? Не делом, конечно. Все, кому не лень, спешат направить свои комиссии, причем большей частью в конце месяца, когда дорога каждая минута. И всем комиссиям обязательно нужен директор или, в крайнем случае, главный инженер, и не на час, а на день, на два, на три. Да еще отделы готовят вороха всевозможных сведений. Так вместо помощи создаются сплошные помехи. А вот вникнуть, в чем именно нуждается завод, никто не пытается, потому что, если вникнуть, нужно предпринимать что-то конкретное. Мне хочется довести до вашего сведения следующее: в основном все наши беды происходят по вине поставщиков — сажевого завода и «СК» — завода синтетического каучука. На эти предприятия я просил райком и горком партии обратить особое внимание.

Из зала послышались недовольные голоса:

— Разве мы мало даем сажи?!

— Мы выполняем план по каучуку, и нечего нам втыки делать!

— Выполняете, но часто подводите с ритмом поставки и особенно с качеством, — ответил Брянцев. — А качество, как известно, переходит в количество.

— Как это понимать? — насторожился Тулупов.

— Очень просто. Повысить качество шин, вдвое увеличить ходимость — это все равно что вдвое увеличить их количество. А с точки зрения экономики — даже лучше: затрат меньше, — объяснил Брянцев. — Я понимаю, что выступление мое не самокритично. Но что толку бить себя в грудь и каяться: у меня это плохо, у меня то нехорошо. Плохо — устраняй, а не плачься. Но внешние беды мы устранить не можем и потому просим вашей помощи. Не болтовней, не комиссиями, а делом. Теперь второе. Как нам, а вернее, как вам поднять качество сажи и каучука? Никакие временные комиссии тут не спасут. Нужен постоянно действующий фактор — организованное и направленное творчество масс, а если конкретно — нужны такие общественные институты, как наш.

Брянцев подробно рассказал о поисках и находках рабочих-исследователей, назвал фамилии лучших, привел цифры достигнутой экономии. Немного цифр, но они впечатляющи, и слушали его с напряженным вниманием. Те, кто полагал, что он будет отвечать на нападки, оправдываться, обманулись в своих ожиданиях.

— Товарищи эсковцы, — обратился Брянцев к делегатам завода «СК», — разве вы не знаете, что каучук быстро стареет, что через три-четыре месяца хранения на складе он теряет половину своих драгоценных свойств? И других нерешенных проблем у вас тьма. Так почему бы вам не создать институт рабочих-исследователей? Первая поисковая тема напрашивается сама собой — разработка антистарителя для каучука. Неужели это вас не вдохновит?

И снова реплики из зала, уже восторженные:

— Это задача первейшей важности!

— Неисчерпаемая тема!

— Вы знаете, кто нам помог найти антистаритель для резины? Нефтяники. Они и вам помогут. А мы передадим опыт создания общественного института. Может, вы такую форму работы не приемлете? Может, считаете, что только на шинном заводе собрались гении, а вы творчески бесплодны? В это никто не поверит. Так за чем же дело стало? Разве мы не жаждем получить от вас защищенный нестареющий каучук? Да и другие заводы тоже. Вдумайтесь: сотни общественных институтов организовались в разных концах страны, а здесь, в городе, где родилось это замечательное движение, — всего-навсего один институт — наш. Почему? Вторыми быть не хочется? Первооткрывателями не назовут? Да разве в этом дело? Создайте нестареющий каучук — и вам памятник при жизни поставят.

Тихо в зале. Только нет-нет и переглянутся люди. В самом деле, почему в городе никто не подхватил этот ценнейший почин?

— Я считаю, что на крупнейших предприятиях необходимо создать общественные институты, — продолжал Брянцев. — Насаждать их в приказном порядке не стоит. Если есть вера в свои творческие силы, рабочая гордость, желание искать новое — сами создавайте. Ну, а если кто ждет указаний сверху, могу открыть секрет: есть такие указания.

— Ин-те-ресно, — протянул кто-то загадочно.

— А кем они даны? Когда? — посыпались недоуменные вопросы.

— Двадцать вторым съездом партии, принявшим новую Программу партии.

Брянцев взял стакан с водой, стал пить мелкими глотками. В президиуме перешептывались, до его слуха донеслось:

— Ишь как повернул… Вместо обороны — в наступление. Хитер.

И похвала:

— Хитрость — неотъемлемая составная ума.

— Но самое главное, из-за чего я поднялся на трибуну, — это и самое грустное, — говорил Брянцев. — Мы допустили диспропорцию в развитии зависимых друг от друга предприятий. Нефтеперегонный завод дает мало газа заводу «СК», а тот, в свою очередь, мало каучука шинному. Цепь рвется по звеньям. И как ее соединить, никто не знает. У меня создалось впечатление, что в горкоме ждут, пока этим займутся те, кто повыше. Но верхам тоже нужно подсказывать. А мы с вами сейчас ничего подсказать не можем, потому что проблемами химии в нашем городе серьезно не занимались. Пора городскому комитету партии мобилизовать инженерно-техническую общественность на решение этой узловой задачи. Если не удастся найти выход, то надо серьезно бить тревогу. Шинное производство должно возрасти почти вдвое, и не думать о том, как обеспечить ему тылы, — это не просто беспечность, товарищи, это недопустимое ротозейство!

Выступивший затем секретарь горкома всыпал Брянцеву за отсутствие самокритики, добавил еще за то, что на заводе только один коллектив коммунистического труда, и то не цех, а общественный институт, но выступление его в целом было сдержанным — учел, что горячность может быть истолкована как обида за критику в адрес горкома. Под конец и вовсе съехал на тормозах, воздав директору должное и, по сути, перечеркнув все свои нападки.

— У Брянцева, — сказал он, — стало правилом расширять круг своих забот. Этот человек думает и беспокоится не только о том, что определено кругом его служебных обязанностей. Работал начальником смены, а думал о реконструкции цеха, работал начальником цеха, а воевал за автоматизацию всего завода. Сейчас его заботят проблемы промышленного узла в целом. Короче — у него государственное мышление, и этому следовало бы кое-кому поучиться.

Много новых друзей приобрел сегодня секретарь горкома. Обрушился бы он на Брянцева или, наоборот, безоговорочно согласился бы с ним — и то, и другое вызвало бы у людей внутренний протест. Но он все разложил по полочкам. Что у Брянцева плохо — за это следует пробрать, что хорошо — взять на вооружение.

В перерыве к Брянцеву подошел Гапочка. Поняв, что стрела, выпущенная им, пролетела мимо цели и что Брянцев все-таки остался на коне, Гапочка решил повиниться.

— Ты не сердись на меня, Алексей, Алексеевич, — проговорил, он заискивающе. — Это я для оживления, чтоб не сказали, будто на шинном критика зажата.

Гапочка был в обычной своей роли — не мог удержаться от обвинения в чей-либо адрес, даже понимая, что обвинения эти несправедливы, и тем самым блеснуть своей удалью — вот, мол, какой я независимый в своих суждениях и смелый. Но смелым он был лишь на людях. Потом, при встрече один на один, он юлил, вилял и всячески старался загладить свою вину.

Брянцев ценил Гапочку как работника, педантичного, напористого, дельного, а как человека не терпел.

— Для оживления аудитории я тоже мог бы, Савелий Никифорович, кое-что рассказать о вас, причем ничего не преувеличивая, чем погрешили вы, — ответил Брянцев. — Хотя бы о том, как старательно мешали вы рабочим-исследователям. Только к шутовским приемам я не прибегаю — щажу авторитет людей, с которыми работаю. Кто вас за язык тянул? Вы прекрасно знаете, что принимали мы эти агрегаты в закрытых ящиках, как кота в мешке, согласно документации, и иначе поступать не могли.

Виновато изгорбившись, Гапочка выдавил из себя заискивающую улыбку.

— Обиделись, Алексей Алексеевич?

— А почему бы и нет? Лягнул бы справедливо — другое дело. Но для чего так, потехи ради? Нехай-де и он мое копыто знает.

Гапочка не ожидал, что извинение его не будет принято. Потоптавшись от неловкости, он собрался было ретироваться, но тут как из-под земли перед ним вырос Саша Кристич и с места в карьер:

— Знаете, как вас за глаза называют?

— Не интересуюсь! — неприязненно бросил Гапочка, распушив усы.

— Королем пустословия.

Похожая на гримасу улыбка тронула на мгновение губы Гапочки, и оттого было особенно неожиданно, когда он гаркнул во всю глотку:

— Ты как смеешь, сморчок!

Кристич прикинулся простачком.

— Не я смею, Савелий Никифорович, — люди говорят, окаянные, что сегодня вы это в полную меру доказали. — И сбросил дурашливый тон: — О своих просчетах порассказали бы. Так ведь ни звука. Как язык проглотили. А их у вас…

— Ладно, в цехе договорим! — угрожающе процедил Гапочка.

После перерыва в зале появился Карыгин. Появился, когда уже все были на местах. Он важно прошествовал по проходу к сцене, горделиво неся убеленную сединой голову, отмечая каждый шаг стуком палки, и уселся в первом ряду, где было много свободных мест.

Огласили список рекомендованных в состав районного комитета партии. Председатель спросил, есть ли отводы. Брянцев встал и сделал себе самоотвод.

Из зала потребовали объяснить причину.

Алексей Алексеевич слегка растерялся. Что мог он объяснить? Что он расходится с женой? Что лучше останется рядовым членом партии, но не бросит тень на состав райкома? И он сказал самые ординарные слова, которые говорят люди, не желающие мотивировать свой отвод:

— Чувствую себя неподготовленным.

Едва он опустился на стул, тем самым дав понять, что никакие другие объяснения засим не последуют, как поднялся Карыгин.

— Я очень уважаю Алексея Алексеевича Брянцева за ряд несомненных достоинств, которыми обладает, — начал он густым, нарочито приглушенным голосом, заставившим повернуть к нему головы. — И я лично всячески поддерживал его авторитет хозяйственника. Идеальных руководителей нет, и оценивать их надо, в зависимости от того, что в них преобладает — плюсы или минусы. Признаюсь, я через силу пришел на это собрание — нога разболелась.

«Опять куда-то гнет», — решил Брянцев и пожалел о том, что, выступая, не отдал должного «заслугам» Карыгина, дабы пресечь возможные выпады с его стороны.

— Пожалуйста, поменьше о себе и своей ноге, — нарушая прерогативы председателя собрания, предупредил Тулупов.

— Я постараюсь быть кратким, — повысив голос, пообещал Карыгин, но продолжал развивать свои мысли не спеша. — У нас установились разные критерии оценки руководителей хозяйственных и руководителей партийных. К партийным требования повышенные. Исходя из этого, я считаю, что товарищ Брянцев в роли члена райкома КПСС быть не может. Во-первых, по политическим признакам. На заводе, которым он руководит, нет цехов коммунистического труда. И не потому, что нет достойных. Нет удостоенных. Директор завода препятствует тому, чтобы партийная и профсоюзная организации присвоили это почетное звание цеху, которым руководит товарищ Гапочка. Почему? Да потому, что Гапочка, человек принципиальный, неизменно критикует директора, пусть иногда резко, но всегда справедливо, в чем вы убедились сегодня. Вот Брянцев и вымещает свои обиды на критику на нем и на коллективе его цеха. Не достоин Брянцев чести быть членом райкома и по признакам моральным. Он не научился держать слово, данное рабочим. Пример тут уже приводили. Обещал во всеуслышание на собрании дать квартиру великолепному каландровожатому фронтовику Заварыкину, который жил во времянке, а отдал человеку недостойному, дважды проштрафившемуся. На основании всего этого я отвожу кандидатуру товарища Брянцева. Миндальничать с ним было бы непростительной ошибкой.

Брянцев поднял руку, намереваясь объяснить, что Карыгин валит вину с больной головы на здоровую, но председатель, то ли не заметив его жеста, то ли по каким-то своим соображениям предоставил слово Василию Афанасьевичу, тоже тянувшему руку.

— Не знаю, что там насчет цехов коммунистического труда, — в этом пусть райком разбирается, — а вот насчет моральных качеств нашего директора сказать могу. — Василий Афанасьевич откашлялся, как показалось Брянцеву, многозначительно. — Нет человека на заводе, который бы держал слово, данное рабочему, тверже, чем Брянцев. А Заварыкина оставил без квартиры не Брянцев, а его помощники. За это он дал им нахлобучку, своими ушами слышал…

— Так отчего ж тогда он в рот воды набрал! — выкрикнул кто-то.

— А потому, что не привык прятаться за своих подчиненных, — ответил Брянцев, признательно посмотрев на Василия Афанасьевича.

Поддержал Брянцева и Пилипченко.

— Мы действительно не спешили присваивать цехам столь высокое звание, — заявил он. — И уверен, мы поступили правильно. А вот те, кто спешит, зачастую опрометчиво присваивают это звание и только дискредитируют его.

В зале между тем нарастал шумок. Брянцев обратил внимание на то, что из ряда в ряд сидящие с краю передавали какие-то фотографии, предварительно просмотрев их. Удивление, смущение, гнев, а то и злорадство читал он на лицах. Фотографии дошли до первого ряда, затем их передали Тулупову.

— Пусть Брянцев объяснит, что это значит! — потребовали из зала.

Поднялся Тулупов.

— У меня есть предложение, — сказал он, — самоотвод товарища Брянцева принять и поручить заводскому партийному комитету разобраться в этой ерунде. — Кивком он указал на фотографии, лежавшие на столе.

Однако из зала снова послышался голос:

— Пусть сейчас объяснит! Принародно! Нечего тут темнить!

Мельком взглянув на растерявшегося Брянцева, Тулупов поднял руку.

— Товарищи, вы прекрасно знаете, что все персональные дела прежде всего рассматриваются первичной партийной организацией. Не будем нарушать установленный порядок.

Брянцев продолжал ловить на себе изучающие взгляды и ничего не понимал, кроме того, что под него подвели торпеду. Но какую? И кто?

Когда счетная комиссия принялась подсчитывать голоса, а участники партийной конференции направлялись в зал смотреть кинофильм, Тулупов отыскал в фойе Брянцева и повел за собой. Они долго искали в коридорах Дворца культуры свободную комнату, но, как на грех, это оказалось не так-то просто. В студии изобразительного искусства шли занятия, из-за двери другой комнаты доносилось нестройное пение, в спортзале было шумно. Наконец-то обнаружили пустое служебное помещение, и Тулупов, заперев дверь, вручил Брянцеву таинственные фотографии.

— Для будущего семейного альбома, — пошутил мрачно.

Брянцев с удивлением принялся рассматривать фотографии. Он и Леля целуются у входа в Симферопольскую гостиницу. Он преподносит Леле гладиолусы в Ялтинском порту. Они в ресторане. Внизу ироническая фраза: «Директор шинного завода испытывает свои шины», с обратной стороны — прикрепленное скрепкой письмо. Пробежал глазами первые строчки. «Родной мой, единственный, произошли большие события…» Переметнул взгляд на конец письма. «У меня такое чувство, что нашла дело по сердцу. „Но стоит ли на время?“ — задашь ты законный вопрос. По-моему стоит, потому что неизвестно, сколько это время продлится. Мало ли какой очередной сюрприз приготовит нам судьба».

— Ну? — нетерпеливо спросил Тулупов.

Брянцев беспомощно развел руками.

— Вот что, Алексей Алексеевич, — продолжал Тулупов, — я вам мораль читать не собираюсь. В письмо я заглянул и понял, что это давно, серьезно и прочно. Надеюсь, не ошибся?

— Нет… Очень серьезно и очень прочно.

— Как вы мыслите дальнейшее?

Брянцев коротко поведал о семейных делах и заключил не без сожаления:

— Выпустили бы эту торпеду чуть позже, было бы в пустой след.

— Было бы, — согласился Тулупов. — А теперь станут говорить, что жена ушла, потому что муж уличен в измене. И тут ничего не докажешь. Руководителю недостаточно быть правым, надо еще уметь выглядеть таковым.

— Да-а, — огорошенно протянул Брянцев. — Бывают такие ситуации, что «истину, похожую на ложь, умей хранить сомкнутыми устами, иначе срам невинно обретешь».

— Шекспир?

— Данте. Но вот кто организовал слежку?

— Пожалуй, тут торчат уши Карыгина. Знаете, что мне кадровик сажевого сказал? У них фотографом работает племянник Карыгина, некто Харахардин. Две недели назад он как взбесился — потребовал срочную командировку в Ялту с тем, чтобы собрать якобы материалы об отдыхе рабочих на взморье. Не дали. Так он за свой счет рванул.

— Хара-хар-дин? — Брянцев напряг память. — Стоп, что-то знакомое. Так это ж он умудрился получить письмо для Карыгина! Ну и скорпионьи повадки…

— Об-мель-чал Карыгин. Вконец, — с брезгливой интонацией проговорил Тулупов. — Умный, казалось бы, мужик, а ощущение времени утратил начисто. Выстрел, который в не столь далекие времена мог сразить наповал, теперь способен разве что только ранить. Но рана, приходится признать, получилась рваная, так просто не заштопаешь. Ишь, додумался — по рядам пустил в расчете на широкую огласку. А у самого алиби — с невинным видом на глазах торчит в первом ряду. В первосути своей он все же мерзопакостная личность.

— Стоит ли штопать, Тихон Рафаилович? — устало обронил Брянцев.

— Стоит. Чтобы вы могли остаться на своем посту. Кто будет расхлебывать кашу, которую вы заварили с антистарителем? А с «чертовым колесом»? Кстати, оно еще вертится?

— Вертится.

— Ну вот. Кто все это будет доводить до победного конца? Кто? Да я трупом лягу, чтобы вы на заводе остались. Так что — никаких демобилизационных настроений. Ну, а что положено — получите сполна. Тут уж не взыщите…