Разорванный круг

ГЛАВА 5

Распоряжение директора, переданное в самой категоричной форме, потрясло главного инженера, сравнительно недавно занявшего этот пост. Что и как скажет он рабочим? С начальником цеха разговор будет короткий: прикажет — и тот выполнит, тем более что Гапочка в поисках антистарителя прямого участия не принимал. Но попробуй объяснить всем остальным мотивы, побудившие Брянцева сдать позиции, если сам не мог понять их. Завтра исследователи валом к нему повалят, от них общими, ничего не значащими словами не отобьешься. И на кой черт приучил их директор входить в кабинет без доклада независимо от того, кто у него находится. Такой возможностью, что правда, то правда, они не злоупотребляют, но в экстренных случаях не только пользуются ею, но и бравируют этим. Бывало даже, что Брянцев прерывал беседу и с сотрудниками исполкома, чтобы выслушать желания, требования и соображения рабочих-исследователей.

Однажды в ожидании, пока директор разберется с резиносмесильщиками, у которых застопорилось исследование, битый час просидел у него управляющий отделением Госбанка.

Когда рабочие ушли, тот раздраженно сказал Брянцеву:

— Я бы тебе посоветовал эту… — он выразительно покрутил в воздухе пальцами, но так и не подобрал приемлемого ядовитого словца, — эту систему поломать. Я человек свой, перетерплю, но ведь руководители и повыше к тебе приезжают.

— Ничего, и они терпят, — осадил ортодокса Брянцев. — И представь себе, не то что возмущения не выказывают, даже с интересом слушают — ведь они с рабочим людом только мимоходом сталкиваются. Прошел в кои веки по цеху — здравствуй-прощай — и все общение. Ну, еще на собрании иногда послушают. А вот за одним столом с ними посидеть, за ходом их рассуждений проследить, горячности поучиться, деловитость позаимствовать… И почему это рабочий должен ждать, пока ты со мной разговор закончишь? Ты зарплату за это время получаешь, каждую минуту тебе копейка капает — и когда папиросу закуриваешь, и когда про похождения на последней рыбалке рассказываешь, а он безвозмездно исследования ведет. Понимаешь — без-воз-мездно! За спасибо, и то если не забудут сказать, время и силы тратит. Так уж изволь подождать его.

«Завтра работать не дадут, — с раздражением думал Бушуев. — От рабочих-исследователей отбоя не будет. Как им там удалось сломать Брянцева, вынудить его капитулировать?»

Набрал номер домашнего телефона Гапочки. «На заводе он», — отозвалась жена. Позвонил в кабинет — никакого ответа. Наконец-таки обнаружил в диспетчерской, передал распоряжение директора.

— Что-о-о? — раздался грозный рык Гапочки.

— То, что слышали!

— Я этого не слышал!

Гапочка повесил трубку, и больше дозвониться в диспетчерскую Бушуев не смог. «Ну и стервец! — подумал о нем зло. — Мало того, что сам трубку не берет, так еще и диспетчеру запретил».

Разъяренный Бушуев (а он, случалось, ярился по поводу и без повода — сказывалась фронтовая контузия) пулей помчался в цех.

Он не собирался сегодня в подготовительное отделение, а потому, уходя из дому, надел светлый, отнюдь не рабочий костюм, белоснежную рубашку, пестрый галстук. Можно было накинуть халат, но сгоряча забыл о том, точно так, как забыл и о том, что в подготовительном отделении всегда плавает в воздухе сажа.

Походил по цеху — Гапочка как сквозь землю провалился. Спросил одного, другого — руками разводят — вроде домой ушел. От нечего делать стал наблюдать за Салахетдиновым, который как раз загружал резиносмеситель, — задал натуральный каучук, следом искусственный, всыпал мешок сажи, потом… Взяв с нижней полки несколько брикетов антистарителя, положил рядом на стол. «Ага, значит, собирается в смесь кинуть».

Взбешенный Бушуев подскочил к рабочему:

— Ты знаешь, что антистаритель отменен?

— Ну, допустим, знаю.

— Так какого же черта!..

Рабочий уставил на Бушуева свои угольно-черные с косинкой глаза.

— Указание это неправильное, — спокойно ответствовал он с едва уловимым восточным акцентом. И внезапно взвился: — Выпускать качественно худшую резину я не буду, и никто не вправе толкать меня на это преступление!

Потеряв самообладание, Бушуев беспорядочно замахал руками:

— Вон из цеха!

Цыганисто-смуглое лицо Салахетдинова стало багровым, резче обозначились скулы.

— Кому сдать агрегат? Может, вы за меня отработаете?

Главный инженер сразу остыл — заменить Салахетдинова было некем — и, круто развернувшись, быстрым шагом направился к выходу.

В диспетчерской он снова позвонил на квартиру Гапочки.

— Слушаю, — как ни в чем не бывало отозвался тот.

Выслушать ему пришлось куда больше, чем за все годы работы в подготовительном отделении, и отнюдь не в том тоне, который считался приемлемым. Стоически выдержав атаку, больше из любопытства, нежели из уважения к главному, сказал:

— Станислав Венедиктович, заставлять рабочих делать то, что считаю в корне неверным и с чем не согласны они, я не могу. Не забывайте также, что Салахетдинов — не придаток к механизму, а рабочий высшей категории. Кроме того, три года исследовательской работы тоже кое-что да значат. Голову ему как угодно не повернешь. Убедить надо, а вернее, переубедить. Я не берусь. И вы не сможете.

Слух об отмене антистарителя молниеносно разнесся по заводу и всколыхнул людей. Тотчас после гудка в кабинет к Бушуеву повалили резиносмесильщики ночной смены. Пришел сборщик шин Дима Ивановский, крепкий, жилистый паренек, постоянно чем-то озабоченный и оттого выглядевший старше своих двадцати семи. Непосредственно поисками антистарителя он не занимался, но был одним из инициаторов рождения рабочего института и вникал во все дела. Появился Саша Кристич, сухощавый, подвижной, с тонким нервным лицом — главный закоперщик в резиносмесилке. Сегодня у него выходной, и выглядит он так, будто на рыбалке ночь провел: в затрепанной телогрейке, наброшенной поверх ветхой вылинявшей рубахи, в высоких сапогах. Видавшую виды кепку примостил в углу на сейфе, сам сел в другом углу, явно стесняясь своей одежонки. Инженер Целин, изобретатель антистарителя, ворвался к главному с таким видом, точно намеревался испепелить всех и вся, но мрачные лица собравшихся удержали его от истерической вспышки.

И — началось. Рабочие наперебой изливали свое возмущение, строили догадки по поводу неожиданно обрушившихся на них событий, тут же оспаривали их.

В разгар этой перепалки прозвенел междугородный звонок. На проводе был Хлебников.

— Главный?

— Да.

— В какое время перешли на старую технологию? — Тон Хлебникова хоть кого мог повергнуть в страх.

Бушуев промычал что-то нечленораздельное.

— Не слышу, не понял, — последовал ответ.

И главный инженер, почувствовав опору в людях, которые с надеждой смотрели на него, выпалил:

— Не перешли! И перейдем, когда вы лично, товарищ Хлебников, докажете нам, что наша резина хуже вашей!

Хлебников не обозлился, не вспылил, как можно было ожидать, — понял, должно быть, что горлом тут не возьмешь. Спокойно, терпеливо, словно несмышленому ученику, он принялся объяснять, что отмена антистарителя — мера временная, что как только в институте испытают шины на ходимость в естественных условиях и получат положительные данные, выпуск заводской резины будет возобновлен.

— Какая у вас в НИИРИКе норма пробега для испытательных машин в сутки? — поинтересовался Бушуев.

— Пятьсот километров, — ответил Хлебников.

— Стало быть, езды на полгода, — сделал вывод Бушуев. — Потом еще полгода будете дискутировать, научную базу подводить. А нам что? Выпускать все это время незащищенную резину? Так, что ли?

В трубке долго ничего не было слышно, потом Хлебников деловито осведомился:

— Значит, все вы там действуете вопреки распоряжению директора!

— Именно все! Все исследователи! — Набрав полную грудь воздуха, словно собирался нырнуть в неизведанную глубину, Бушуев дерзостно присовокупил: — И ваш покорный слуга, кстати, тоже!

На эту тираду ответа не последовало — Хлебников положил трубку.

В кабинете воцарилось настороженное молчание. От молодого, еще не оперившегося главного инженера никто не ожидал такого мужественного поступка и никто не мог поручиться, что он тут же не пожалеет о содеянном.

— Ну, теперь заварится каша… — предрек наученный жизнью Целин.

Бушуев оглядел соратников с видом победителя.

— Что ж, будем варить, пока не разварится!

Все сообща долго еще рассуждали о том, каким образом уломали в Москве Алексея Алексеевича, бескомпромиссного, твердого, никогда не сдававшего собственных позиций, взвесили, подвела ли директора их настойчивость или, наоборот, сослужила полезную службу, и гурьбой вывалились из кабинета, направляясь в помещение, отведенное для общественного института рабочих-исследователей, в ту самую комнату, которая была свидетельницей стольких вспышек, стольких горячих перепалок и бесконечных споров, в которых рождался новый препарат. Посовещавшись еще немного, пошли в резиносмесилку поднимать настроение остальным рабочим.

Целину очень хотелось побыть в одиночестве. Не так часто удавалось ему это. Его постоянно осаждали исследователи, а последнее время не было отбоя и от посланцев с разных заводов. Одни приезжали с намерением перенять опыт, другие — убедиться, что институт рабочих-исследователей — всего-навсего шумовой номер, разрекламированная организация и можно не отягчать себя излишними заботами, не затевать столь хлопотливое дело.

Невеселые думы овладели Целиным. У него было такое ощущение, будто висит он на тонкой веревочке, которая вот-вот оборвется, и он рухнет, да так, что больше не поднимется. Многоопытный и много битый, он лучше других понимал, что грозит Брянцеву. А без Брянцева и институт отомрет — как же, не оправдал себя! — и все поисковые работы канут в Лету.