Разорванный круг

ГЛАВА 7

Нелегко складывалась жизнь у Ксении Федотовны Чалышевой. Кончила школу — и заметалась: куда поступить учиться? Ни к чему особого призвания у нее не было. Четыре года подряд держала она экзамены в разные учебные заведения, гуманитарные и технические, пока наконец не поступила в химико-технологический институт. Ее одноклассники к этому времени уже заканчивали вузы, встречи с ними были тягостными, и Ксения Федотовна избегала таких встреч. Даже на традиционные ежегодные сборища не приходила. Ей претили люди, прочно ставшие на ноги, завоевавшие какое-то положение. Даже защитив диплом инженера, она не позволяла себе встретиться с бывшими однокашниками. Не знала, не решила, что делать дальше. На завод идти не хотелось: шумно, грязно, многолюдно. Людей она не любила, потому что завидовала им. Особенно тем, кто обзавелся семьями и был счастлив. А еще не умела она удивляться чему-либо, воодушевляться и радоваться. Даже смех на улице вызывал у нее вспышку злости, словно весь мир должен был скорбеть о ее незадачливой судьбе. Единственной ее мечтой было забиться в какой-нибудь кабинетик и корпеть одной над незамысловатой работой.

Но судьба улыбнулась ей, она была зачислена научным сотрудником в институт резины и каучука. С трудом. Помог отец — у него обнаружился в институте друг детства. В тридцать лет она стала есть хлеб, заработанный собственным трудом. Но хлеб этот был горек: ее грызла зависть. Зависть к людям, которые работали с рвением, что-то искали, что-то создавали, за что-то боролись. Даже среди этой кипучки она оставалась спокойной и бесстрастной, как камень на дне потока, омываемый со всех сторон водой, но застывший в неподвижности.

У нее были достоинства, за которые ее ценили: педантичность, скромность и честность. Порученную работу она выполняла со скрупулезной тщательностью и ни на какие лавры не претендовала. И для диссертантов, которым помогала, она была сущей находкой — к каким бы неожиданным выводам ни приводили добытые ею данные, никто не подвергал их сомнению — так уж поставила она себя. И повелось: самую точную, самую кропотливую черновую работу стали поручать Чалышевой. Но добывала она, по существу, лишь голые цифры. Выводы, заключения, обобщения делали другие. Ни разу ни одна собственная техническая мысль не шевельнулась в ее голове.

Так могло продолжаться бог весть сколько, да случилось, что от научных сотрудников потребовали самостоятельную работу. Уцепившейся за свою должность Чалышевой не оставалось ничего другого, как заняться диссертацией.

И Ксения Федотовна Чалышева заметалась. На какой из предложенных институтом теме остановиться? По существу, ее не увлекала ни одна. Но дерзнуть было нужно, и она придумала довольно незамысловатый, пожалуй, даже ученический способ выбора. На отдельных полосках бумаги написала названия тем, скрутила полоски, перемешала и наугад вытащила. «Исследование морозостойкости шин в условиях Крайнего Севера».

Тема не понравилась. Взявшись за нее, предстояло на время покинуть Москву, а пойти на такую жертву она способна не была.

Отбросила бумажку, вытащила другую. Тема с конструкторским уклоном, тоже не то — конструирование ей вовсе не по плечу. И Ксюша заартачилась, решив для себя: «Будь что будет, а над диссертацией работать не стану».

Так и не изменила бы она своего решения, да вмешались силы извне. Ее вызвал к себе профессор, с детства знавший ее отца.

— Ксения Федотовна, поговорим по душам, — доверительно заговорил он. — Вам не обидно? Сколько черновых материалов готовили вы разным лицам для диссертаций, а сами до сих пор не имеете ученой степени.

— Нет, не обидно.

— А завидно? Хоть немного.

Это был удар в больное место.

— Завидно, — без заминки ответила Чалышева, хотя сама об этом никогда не задумывалась — очень уж расположил ее профессор к чистосердечному признанию. Мало людей принимало участие в ее делах, и к тем, кто хоть в чем-либо помог ей, она испытывала что-то похожее на нежность.

— Ваша откровенность заслуживает похвалы, — одобрительно молвил профессор. — А теперь объясните, как это у вас сочетается: не обидно и — завидно?

У профессора круглая, как шар, почти лишенная волос голова, миролюбивое лицо. Глаза небольшие, глубоко запавшие, но лучистые-лучистые. Не от молодости духа — от доброты. И даже нос добрый — небольшой такой, приплюснутый.

Чалышева молчала — не привыкла открывать тайников своей души. Она знала истинную цену себе. Знала также, что работа, которую выполняла, была ей по плечу, а другая… Вот откуда родилась зависть без обиды. Обида порождается несправедливостью, зависть — превосходством других над тобой.

— Ладно, не буду требовать откровенности, если это вам неприятно, — пошел на уступки профессор, выводя Чалышеву из тягостной нерешительности. — Но позвольте сказать, что я о вас думаю. Далеко не все способны к научной работе, но одних спасает упорство — не отступлю от задуманного — и баста, — других… простите, нахальство. У вас нет ни того, ни другого. Между тем знаете, чем вы награждены с избытком? Честностью. И за это я вас ценю. Работу, которую другой выполнит за неделю, не особенно заботясь о качестве, вы делаете месяц, но делаете безупречно, на совесть. Вот такая у вас репутация. Ей-богу, это не так уж мало.

Впервые посторонний человек говорил с Ксенией Федотовной Чалышевой сочувственно, да и вообще это был единственный человек, который по-настоящему старался помочь ей.

По выражению ее глаз, обычно отрешенно-спокойных, а сейчас словно подернутых туманной пленкой, профессор понял, что Ксения растрогана, и сам растрогался. Такова уж закономерность: мы с нежностью, а то и с любовью относимся к тем, кому делаем добро.

— Вам надо браться за диссертацию, Ксения. — Голос профессора уже зазвучал требовательно, а слабо намеченные брови нахмурились. — Все мы не вечны, вот и мне на седьмой десяток потянуло. Кто позаботится о вас? Скажите, вы не интересовались проблемой старения резины? Чрезвычайно заманчивое дело.

Нет, не интересовалась Чалышева этой проблемой, как не интересовалась никакой другой, хотя много знала, много читала из того, что полагалось знать и читать. Даже на всех защитах диссертаций присутствовала. Ее удивляли свежие, взлетные суждения, неожиданные выводы, смелые решения диссертантов, а бывало, скудоумие и наукообразная банальность мышления. Однако ни то, ни другое не пробуждало в ней желания заявить о себе. Одним не могла уподобиться, другим — не хотела.

— Не интересовалась, — одеревенело призналась Чалышева.

— А теперь заинтересуетесь.

— Но этой темы в плане нет…

— А-а, деточка, — профессор лукаво прищурился. — Планы составляются и изменяются. Я эту тему, представьте себе, для вас приберег. Внес бы в план — за нее тотчас ухватились бы. А так получится будто вы самостоятельно ее облюбовали.

— Семен Мефодьевич… — только и смогла вымолвить Чалышева, взволнованная таким бескорыстным проявлением человеческого участия. Испытав щемящее чувство благодарности, прижала руку к сердцу — жест, на который до сих пор способна не была.

Профессор отпер огромный сейф, взял из него пакет, аккуратно перевязанный шпагатом.

— Здесь бесценные для вас материалы, — переходя на шепот, сказал он. — Исследование антистарителей, произведенное одним институтом. Несите домой и — ни одна живая душа знать не должна. Черпайте из этого манускрипта все, что потребуется, пригоршнями.

Растрогавшись от собственной душевной щедрости, профессор пожелал Чалышевой успеха, даже поцеловал по-отечески в лоб и со словами «В добрый путь» проводил до двери.

Не было до сих пор у Ксении Федотовны дня столь радостного, как этот. Она возвращалась домой, переполненная благодарностью, бережно неся пухлый том, насыщенный тысячами цифр и данных, думая о том, что воскреснет теперь из небытия и, чего доброго, пригодится еще в этом мире, пока что обрекшем ее на никчемное существование. У нее появилась цель в жизни и, главное, цель, которую не так уж трудно будет достигнуть. Нет, она не примет на веру готовые данные. Она основательно проанализирует их, проведет исследования. Но канва у нее в руках. Это все равно что решать задачу, имея схему решения, больше того, готовый ответ. Ко всему прочему привлекла и сама тема. Она вполне соответствовала ее возможностям. Открытия тут не требовались, а вот сравнительные исследования разных зарубежных антистарителей и выбор наиболее эффективных и экономичных она проведет на совесть. Придется, конечно, немало потрудиться над общей частью, над историей вопроса, продемонстрировать глубину теоретических познаний, но это уж можно делать по трафарету.

Возвратясь домой, она стремительно кинулась к зеркалу, чтобы отыскать хоть какую-нибудь привлекательную черточку в лице, — может, чрезмерная придирчивость к своей внешности мешала обнаружить ее? Нет же, нет. Маленькие глаза, от которых пучками расходились — и куда? — больше всего к щекам — довольно-таки глубокие морщины от постоянной привычки щуриться, длинный с колдобиной нос, желтоватая, болезненного цвета кожа. Разве что зубы красивые, ослепительно белые и ровно пригнанные, но тонкие губы, тем более что смеяться она не умела, никогда не обнаруживали красоту зубов.

Выпив стакан кефира с овсяным печеньем, уселась за письменный стол.

Перелистывая страницы, Ксения Чалышева убедилась, какие поистине бесценные сведения оказались у нее в руках. В отчете не только была тщательно описана методика исследований, но и представлены чертежи озоновой камеры, в которой образцы подвергались разрушительному действию окислительной атмосферы. Были и другие весьма полезные данные.

Она просидела над томом до глубокой ночи и, только встав из-за стола, вспомнила, что не зашла в комиссионный магазин на Сретенке, где продавщица пообещала придержать кофейную чашку будто бы из сервиза князя Юсупова для коллекции, которую собирала еще покойница мать. Вспомнила без особого сожаления, потому что была переполнена окрыляющей радостью.

Долго не могла заснуть. Лежала и смотрела открытыми глазами в потолок, по которому все реже и реже скользили блики фар пробегавших мимо машин. Но мало-помалу спокойствие овладело ею, а с ним пришел и сон.

Трудно было найти в институте человека, который работал бы над диссертацией с таким рвением, как Чалышева. Ввиду важности темы ей разрешили начать исследования немедленно, параллельно с подготовкой к сдаче кандидатского минимума, дали в помощь лаборантов. Занята она была сверх всякой меры. Днем готовила смеси резин с различными антистарителями, испытывала их в озоновой камере, проверяла механические свойства, вечером зубрила немецкий язык, спецдисциплины, изучала трудно дававшуюся философию. Откуда только силы взялись в этом тщедушном теле.

Ни одной цифры в отчете, предоставленном профессором, Чалышева не приняла на веру. Если ее данные расходились с данными отчета, повторяла исследования и достоверными считала свои. Прикрепленных лаборантов она замучила — требовала, чтоб они работали с такой же тщательностью, с тем же старанием, с той же отдачей, как сама, и не прощала ни малейшей неточности.

Если до сих пор Ксению Чалышеву просто не любили, то теперь возненавидели. Она чувствовала это, но не реагировала — ненавидят тех, кого боятся, а ей было важно, чтоб ее боялись: боязнь понуждает выкладываться полностью.

Многие диссертации, ничего нового в науку и технику не вносящие, на практике не применимые, после защиты, увы, ложатся на архивные полки как бесполезные, никому не нужные. Научная же работа Чалышевой была крайне необходима. Как только она получила выводы, институт послал Внешторгу заключение, в котором утверждалось, что лучшим антистарителем является «Суперлюкс», производимый небезызвестной иностранной фирмой. Внешторг не замедлил оформить договор с фирмой на поставку антистарителя, за который платили валютой. Препарат применили на ряде заводов, и договор возобновлялся из года в год на все возрастающие суммы.

Защита диссертации прошла блестяще. Спорить было не о чем — результаты исследований внедрены в производство. Так Чалышева стала единственным специалистом по антистарителям, а раз единственным, то и крупнейшим. К ней теперь обращались за консультациями, ей присылали на экспертизу заявки на изобретение антистарителей.

Внешних перемен в Чалышевой не произошло. Она по-прежнему была отчужденная, замкнутая, немногословная. Но высказывалась теперь новоиспеченная ученая с непреклонной категоричностью, с полным сознанием собственного превосходства.

Наконец-то в душе Ксении Федотовны воцарились мир и покой. Она перестала чувствовать себя обойденной жизнью, а если кому и завидовала, то главным образом счастливым парам. Однако и эта зависть постепенно уходила глубоко внутрь и становилась все менее мучительной — одиночество стало в потребность.