Руководство для одиноких сердец

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

НИНА

В день премьеры Индиго сказала мне, что нам нужно приехать пораньше, потому что у нее есть дело, которое надо выполнить после начала спектакля, но до антракта. Девочка убеждала меня не волноваться и обещала не пропустить выход Тайлера. Она справится до того, как брат появится на сцене.

— Но Найсли выходит в самом начале, — заметила я. — Куда ты собралась?

Она приняла лукавый и загадочный вид.

— В кабинет биологии.

— Индиго!

— Может, я хочу извиниться перед мистером Хамре за то, что взяла Бейонсе. Он придет смотреть спектакль.

— Если ты жалеешь о своем поступке, почему бы тебе не вернуть свинку?

— Но я не жалею. И мистер Хамре хочет… дать мне дополнительное задание, чтобы я смогла загладить свою вину. Так что не переживай, ладно? Я знаю, что делаю, и мне надо быть в школе до начала спектакля. Хорошо?

— Что ты задумала?

— Слушай, просто привези меня в школу пораньше. Я сяду рядом с тобой в зале, посмотрю начало, а когда надо будет, встану и выйду. Вот и всё. Если отец спросит, куда я пошла, скажи, что не имеешь представления. Скажи — в туалет.

— Ладно. Но что ты будешь делать?

— Отстаивать свое мнение.

— О господи, Индиго. О чем ты говоришь?

— Я тебе потом объясню. Обещаю.

— А ты вернешься досмотреть спектакль?

— Конечно! Как же иначе! Не сомневайся!

Забыв о своих подозрениях, я подготовила к продаже два дома, потом показала квартиру приятной пожилой супружеской паре, уставшей убирать снег и сгребать листья в собственном дворе, а потом к оговоренному времени поспешила забрать Индиго, чтобы отвезти ее в школу. Виновник торжества Тайлер был уже там на последней репетиции в костюмах.

Картер прислал сообщение, что зашивается на работе с каким-то невменяемым клиентом. Оказалось, что владельцы яхт, такие вальяжные в своих белых брюках, голубых рубашках с расстегнутым воротом, с загорелыми руками, поднимающими в воздух коктейли, так же, как и все остальные, выходят из себя и гневаются, если им вовремя не доставляют заказы с безделушками. Поэтому Картер смертельно устал, беспрестанно извинялся и обещал постараться не опоздать на спектакль, а если вдруг не успеет, то обязательно посмотрит постановку в следующие два уикенда. Он был очень благодарен мне за то, что я присутствовала на премьере. Он у меня в неоплатном долгу — так он выразился.

Школьные актовые залы всегда вызывали у меня глубокую тревогу, поскольку в моей беспутной юности, когда я пела в хоре, часто становились местом моего унижения. Поэтому, высадив Индиго, я некоторое время посидела в машине, внутренне настраиваясь. В зале суетились родители, некоторые заговаривали со мной — я ведь была «родственницей» Тайлера, — и все судорожно стискивали руки и уверяли себя и других, что спектакль пройдет отлично. Потом зазвучала увертюра, а Картера все не было, так что я заняла свое место. Влетела Индиго; глаза ее сияли, как два тлеющих уголька.

— Все готово, — сообщила она. — Это будет фурор.

— «Парни и куколки» всегда производят фурор, — сказала я. — Трудно найти лучшую романтическую историю с недостойным героем-любовником.

— Да не спектакль, — прошептала она. — То, что я приготовила. — Я бросила на нее тревожный взгляд, и она сжала мою руку. — Ты будешь мной гордиться.

Потом погас свет, зрители расселись по местам, и вскоре сцена наполнилась гангстерами и азартными игроками, и среди них был наш собственный Найсли — обаятельный, старательно выводящий свою партию. Я увлеклась действом, как вдруг Индиго тронула меня за плечо, бросила «Пора» и побежала по проходу.

Через несколько минут появился Картер, проталкиваясь мимо ряда сидений и бормоча извинения, сел рядом и чмокнул меня в щеку.

— Тайлер бесподобен, — сказала я.

— А где Индиго?

— У нее какие-то дела. Обещала вернуться. — По спине у меня пробежали мурашки, но ради Картера я их проигнорировала.

Он взял мою руку и прошептал:

— У тебя ледяные руки. Волнуешься за моего сынишку на сцене? — Он снова поцеловал меня в щеку. — Это очень мило с твоей стороны.

— Нет, он молодец. Но я…

И вдруг на сцене кто-то завизжал.

Аделаида и ее девушки заметались по сцене, похожие на огромных кукол, которых кто-то швырял туда-сюда, они истошно кричали и перепрыгивали с одной ноги на другую. Зал поначалу расхохотался нервным смехом, который постепенно достиг крещендо, но, поняв, что происходит, все разом умолкли.

Сцена кишела лягушками.

Они были повсюду. Зеленые, скользкие, скачущие лягушки. Девочки стали убегать за кулисы, народ в зале заорал и заверещал, потом на сцене появились взрослые, и занавес упал.

— О черт, — сказала я Картеру.

— Бесспорно, интересная постановка. Забавно, что Тайлер ни слова не сказал о лягушках.

Тут на сцену выбежала Индиго, ее волосы в свете софитов казались ярко-синими. Она что-то выкрикивала, и толпа наконец притихла, чтобы услышать ее.

— ЭТИ БЕСПОМОЩНЫЕ НЕВИННЫЕ подопытные существа ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПОГИБНУТЬ НА УРОКАХ БИОЛОГИИ от руки ВАШИХ ДЕТЕЙ! НО ТЕПЕРЬ ОНИ СВОБОДНЫ! Наслаждайтесь продолжением спектакля, зная, что ваши налоги не пойдут на убийство животных!

Потом кто-то вышел на сцену и увел ее.

Воцарилась тишина, как будто вокруг нас с Картером возник вакуум, и он повернулся ко мне и спросил:

— Мне это не почудилось?

Индиго лишили права посещать школу до конца учебного года. Хотя и оставалось всего полтора месяца, но все же это было равносильно исключению. Происшествие рассматривали на педсовете, заседании родительского комитета, еще на каких-то совещаниях. Картер говорил, что мне необязательно ходить вместе с ним, но я понимала, что нужна ему, поэтому ходила. «Ты знала, что она затеяла?» — раз сто спрашивал он у меня, и я отвечала «нет», но глубоко в душе думала, что ответ, наверно, не вполне честный.

Я знала кое-что.

Просто не догадывалась, что новоявленной активистке взбредет в голову выпустить лабораторных животных в тот самый вечер. Она обязана была это сделать, объяснила Индиго отцу, мне и по «Скайпу» — Джейн.

— Этих лягушек собирались убить, — втолковывала нам она. — Мы должны были препарировать их на уроках биологии. Вы знаете, что это такое?

— Но почему, черт возьми, это надо было делать во время представления мюзикла? — хотел знать ее отец. — Ведь в «Парнях и куколках» не препарируют лягушек? Так зачем же ты угробила спектакль, к которому твой брат так тщательно готовился?

Я никогда не видела Картера таким ошеломленным, даже в ту ночь, когда он объяснял мне, что он хороший, разумный отец и не заслужил, чтобы его воспитательные методы ставили под сомнение.

— Я подумала, что все родители должны знать об этом, — спокойно проговорила Индиго. — И вы не заставите меня пожалеть о том, что я сделала. Я выразила свою позицию. Я проработала вопрос, изучила условия и предприняла действия, основанные на своих убеждениях. И я ни о чем не жалею.

В последующие недели Картер то и дело тер лоб и разговаривал с руководством школы, выказывая должную степень потрясения и почтительности. Часто он обсуждал произошедшее с Джейн по телефону — эти беседы нередко оканчивались гневным шепотом. Я заметила, что под глазами у него появились мешки, а седых волос прибавилось. Он хмуро выписывал чеки, возил Индиго к психотерапевту, нанял ей репетитора, приходившего на дом. И однажды он мне сказал:

— Знаешь, пожалуй, я был не прав. В отличие от граффити на стене, в отличие от употребления наркотиков или занятий сексом, — а она не делала ни того ни другого, — это был прекрасный поступок. Индиго заботилась о жизни животных. Ею руководила любовь.

— Ты серьезно? — удивилась я. — Потому что, по мне, лягушки не выглядели особенно счастливыми, когда оказались на сцене среди кричащих и бегающих людей.

— Да, но, по крайней мере, их не убивали.

— Часть из них в суматохе наверняка затоптали. Понимаешь, школьная программа составлена не просто так…

— Что плохого в том, что девочка сочувствует животным?

— Плохо, что она не ощущает ни малейшей вины, — ответила я. — Разве нет других способов выразить свою позицию?

— Боже, — вздохнул Картер, расхаживая кругами по комнате. — Я только сейчас понял, что не знаю, как к этому относиться. Черт знает что! Я уже ничего не знаю. Я в растерянности.

— Я думаю, Картер, тебе надо внимательнее наблюдать за дочерью. Ты хочешь быть детям другом, и это прекрасно, но подросткам нужна жесткая рука. Поговори с Индиго и заставь ее понять, что так поступать нельзя. Она буквально умоляет тебя об этом!

— Ничего подобного. Я знаю ее лучше, чем ты. У нее доброе сердце…

— Эта выходка продиктована не добрым сердцем, — продолжала увещевать его я. — Да проснись ты наконец! Это крик о помощи! И, могу добавить, очередной.

— Нина, — произнес Картер, и я отметила про себя, что он не назвал меня Попкинс. Мелочь, а какая неприятная. Но потом он повторил мое имя, положив руки мне на плечи: — Нина, я не могу сейчас выслушивать твое мнение. Не могу.

— Картер, мы с Индиго все время разговариваем. Ей грустно, одиноко, она все на свете ставит под сомнение. Я купила ей платье — можешь ты это представить? Ты хотя бы знал об этом? И она хочет, чтобы Линди сделала ей новую прическу. Она думает о мальчиках, и ей нужно с кем-то это обсудить. Но я — не член семьи, я ей не отец и не мать. Не отворачивайся от меня. Ты должен это услышать.

Его глаза стали такими темными, что в них не было ни проблеска света. Я почувствовала себя так, словно лечу с горы на санках и они несут меня куда-то по произволу судьбы, а я совершенно беспомощна.

Картер снял руки с моих плеч, яростно потер лицо и вздохнул:

— Ах, Нина, думаю, лучше, если мы… если ты… Давай прекратим все это. Я больше не вынесу.

Я могла бы сделать вид, что он этого не говорил, повернуться и пойти на кухню, заварить чай, испечь черничный пирог, отправиться на прогулку или сделать еще что-нибудь, и, может быть, через час-другой все само собой наладилось бы. Вместо этого я стояла там и смотрела на него. Точно помню, что высоко подняла подбородок.

— Хорошо, — произнесла я. В ушах у меня стоял такой треск, словно там произошло короткое замыкание. — Речь идет о том, чтобы прекратить разговор или наши отношения?

Он долго не отвечал, потом устало сказал:

— Как угодно.

— Ясно. Что ж, тогда я соберу вещи.

— Ты этого хочешь?

Я подошла к гардеробу и дрожащими руками вытащила свой чемодан.

Он громко вздохнул.

— Полагаю, мы поторопились съезжаться, — сказал он. — Как ты всегда мне и говорила. Как все мне говорили.

— Вот именно. Не волнуйся. Я уже давно чувствовала, что этот момент приближается.

— Ты справишься? — спросил он.

— Я? Честно говоря, Картер, у меня такое ощущение, что меня выпускают из тюрьмы.

Это заявление показалось бы эффектным, если бы закончилось горьким смешком, но слова застряли где-то у меня в горле и прозвучали так, словно я подавилась чипсами. Я быстро отвернулась, пока он не увидел моих глаз.

Разойтись из-за лягушек. Такое со мной впервые. Наверно, когда-нибудь я над этим посмеюсь.

Спустя некоторое время, в дождливый день, когда Картер точно был на работе, я приехала попрощаться с детьми. Вошла в пальто в жарко натопленную, битком забитую прихожую, и Тайлер обнял меня и выразил надежду, что мы будем время от времени видеться. Сказал, что я потрясающая. Я пожелала ему удачи в колледже, и он заверил меня, что все будет хорошо.

Индиго поначалу не могла на меня смотреть, но потом вяло, словно смертельно больная, обняла меня. Взгляд намалеванных глаз был жалким.

— Тайлер говорит, это все я виновата, — прошептала она.

— Я такого не говорил, — возразил юноша. — Я сказал, что одинокому родителю трудно завести новые серьезные отношения, если в доме подростки.

— То есть я, — пояснила Индиго.

— Я тоже, — добавил Тайлер. — Черт, Индиго, что ты из всего раздуваешь трагедию! Перестань, блин, делать из мухи слона!

— Сам, блин, перестань! — рявкнула в ответ его сестра.

— Ладно, ладно, — вмешалась я. — Вижу, вы вовсю стараетесь, чтобы я по вам очень скучала.

Тайлер вздохнул, прошелся пятерней по волосам — жест, характерный для его отца, — и побежал, шагая через две ступеньки, наверх, в свою берлогу. Индиго снова посмотрела на меня, и выражение ее лица разбило мое уже надтреснутое сердце.

— Слушай, — сказала я, — между тобой и мной ничего не меняется. Я скучаю по тебе.

Она сложила руки на груди:

— Без разницы.

— Нет, так не пойдет. Что, если я буду заезжать за тобой каждую неделю и отвозить тебя к психотерапевту? Ты по-прежнему посещаешь доктора по вторникам? А после сеанса можем поехать ужинать. Ты и я. Как тебе такое предложение?

— Ладно, — согласилась она.

— Отец все еще очень загружен на работе?

— Нина, — сурово проговорила она, — я не собираюсь ради тебя шпионить за отцом. Я прекрасно знаю, как это делается: люди используют детей, чтобы добывать информацию.

Я захохотала:

— Это восхитительно, дорогая Индиго, ты просто нечто. Да будет тебе известно, я не пытаюсь собрать информацию о твоем отце. Я просто хочу знать, успевает ли он развозить вас, готовить обед и все такое.

— Ну вот опять, — сказала она. — Как тебе не стыдно?

— Рада видеть, что неприятности не поколебали твоей принципиальности.

Я крепко обняла ее и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук. Индиго выглядела настолько подавленной, будто с трудом стояла, но потом я заметила в ее глазах знакомый блеск — значит, она точно знала, что делает.

— Если тебе понадобится помощь, позвони мне, — предложила я. — Но в любом случае увидимся во вторник. Договорились?

Глаза девочки наполнились слезами, и она вытерла их.

— О милая, нет ничего зазорного в том, чтобы плакать, — сказала я. — Не грусти, все будет хорошо.