Руководство для одиноких сердец

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ФИБИ

Воистину матери, которые отдают своих детей учиться музыке и пению, — просто удивительные женщины, но кто бы знал, до чего же они надоели Фиби.

Она называла их Благонамеренные Мамы. Совершенно новая порода матерей. Во-первых, они носят спортивную одежду — тренировочные брюки и яркие фуфайки с капюшоном — в любое время дня и ночи. Потом убирают длинные тонкие волосы в неряшливый, лохматый узел на затылке — настолько небрежно, словно делают это намеренно и где-то даже ханжески. И вообще, как можно завязывать собственные волосы в узел? Почему больше никто не пользуется резинками? Но главное — все они такие серьезные, страшное дело. До невозможности. Словно кто-то поручил им отвечать за судьбы мира. Хоакин достаточно занимается! Как успехи у Дарси! Как будто в этом и есть смысл жизни: двигаться вперед, вычеркивать задачи из списка, заставлять детей развиваться, развиваться, развиваться.

Мир совсем сошел с ума. Все эти судорожные потуги! Полоумные мамаши с вытаращенными глазами, вечно понукающие отпрысков, словно это не дети, а цирковые собачки, готовые исполнить следующий занятный номер. Всегда со стаканчиком кофе и смартфоном в руках, как будто вечно находятся в ожидании Самого Важного в Мире Звонка, а кофеин держит их в тонусе, чтобы с должным вниманием принять этот звонок.

Слушайте, хотелось Фиби сказать им, это музыка. МУ-ЗЫ-КА. Она создана для удовольствия. Наплевать на упражнения и успехи. Пусть ваши дети просто играют и наслаждаются. Не пошли бы вы погулять со своим энергетическим карамельным мокко-латте-капучино (о да, Фиби наслушалась этих названий!), а я буду их развлекать, разрешу долбить по клавиатуре или сползти на пол и подавить на педали, чтобы посмотреть, какой будет звук. Сколько времени вы не давали детям передышки? Когда в последний раз никто не требовал от них что-то изучать, развиваться и тому подобное?

Но этот серьезный подход из серии «Никаких глупостей» еще не самое худшее. Хуже всего было то, что, доставив ребенка на занятие, сумасшедшие мамаши не знали, что им делать с собой. Просто не имели понятия, как выйти за порог, хотя Фиби раз за разом повторяла, что предпочитает во время урока оставаться с учениками наедине. Поэтому часто родительницы просто стояли над душой, пока Фиби не прогоняла их, но было поздно: они уже успевали оглядеться, оценить ее образ жизни: скудную, тесную, небогатую квартирку, трагически маленькие невыразительные комнаты, то есть все то, что не предназначалось для чужих глаз.

Они смотрели на нее как на древнюю старуху, как минимум такого же возраста, как их бабушки, а между тем она была еще вовсе не старой. Обвисшая кожа, морщины, пигментные пятна — Фиби знала, что дамочки, скорее всего, считают все это последствиями приема наркотиков. Ведь всем известно, что рок-звезды всегда по ночам устраивают оргии, где кайфуют и предаются разврату. С точки зрения этого неутомимого, не в меру серьезного поколения, характерная картина для восьмидесятых — сплошь раздутые портфели акций, распущенные рок-звезды, длинные лохматые волосы и смерти от передозировки.

Но это ошибка, злая шутка. Фиби даже не была рок-звездой, но объяснить это кому-либо стало теперь трудно. Юные мамаши считали, что ее молодость пришлась на легендарные времена. Потому-то и приводили своих отпрысков к ней на уроки. Об этом однажды обмолвилась Лейла Конуэй: «Учиться у Лулу — это престижно. У вас есть фотография вместе с „Детьми звезд“? Вы — местная знаменитость!»

«О, — говорили ей иногда, а если честно, то частенько, — можно мы принесем вам вечером ужин? Вам нравится латте? Или, может быть, мокко? Я наварила целую кастрюлю куриного супа с киноа, мы с вами поделимся. Вот буханка хлеба. Я заметила, что на кухне у вас…»

Фиби мотала головой: нет, нет, нет.

Их дети были очень милыми существами, пока еще без капли раздражающей благонамеренности: любознательные, жизнерадостные, они садились за пианино, неуклюже стучали по клавишам согнутыми пальцами, и Фиби разговаривала с ними мягко, нетребовательно. Она очень любила, когда подворачивался повод взять их руку в свою и провести по клавишам, осторожно касаясь крошечных неокрепших пальчиков, которые учились извлекать из инструмента звуки.

И все они напоминали ей ручки Кэт.

Кэт.

Разве могла она знать, что будет так безумно тосковать по ней? Кто-то должен был предупредить ее, когда Фиби подписывала документы. Она не просто отказалась от сегодняшнего или завтрашнего ребенка, но и от ручек дочери на клавиатуре пианино через несколько лет, маленьких пальчиков с крошечными складками, и сладкого запаха макушки, и нежной кожи с обратной стороны коленей, и пухленьких лодыжек. И да, конечно, ты будешь скучать по значительным большим событиям в жизни девочки: дням рождения, выпускному балу, свадьбе и тысяче ежедневных ритуалов (с точки зрения Фиби, гораздо более важных, чем любые выпускные и свадьбы) вроде мытья рук, или расчесывания волос, или укладывания спать. Это должны были напечатать на бланке заявления об отказе: Тебе отвели только пятнадцать месяцев, и надеемся, ты насладилась ими, потому что твое время истекло.

Мокрые от слез ресницы Кэт.

«Мама, не-е-ет! Мама! Мама!»

Проклятие, были наркотики — вот что она хотела сказать Благонамеренным Мамам. «Да, я принимала чертовы наркотики! Мне пришлось! Внутри меня что-то гнило, там поселился сгусток ненависти такой смертоносной силы, что он мог бы поглотить весь штат Коннектикут. И всё из-за свалившихся на меня потерь». Ха! Она знала людей, которым до тридцати пяти лет не доводилось побывать на похоронах, а она лишилась всего уже к семнадцати годам. После того как осела пыль, остались только Мэри и Кевин, но и Мэри через несколько лет покинула ее: «Дорогая, я все равно тебе не нужна, ты все время на гастролях, и, после того как я развелась с Дереком, а ты уехала, у нас здесь нет дома, а родители Шелби в Оклахоме хотят, чтобы мы перебрались к ним, и я подумала, что для Кевина будет лучше начать все сначала, ему понравятся лошади, традиции южан. Почему бы тебе не приехать жить к нам? Шелби полагает, ты сможешь найти работу в продовольственном магазине, а если захочешь бросить свое нью-йоркское беспутство, то он познакомит тебя с хорошим парнем, хи-хи. Не обижайся, но ты всегда так горячишься по поводу своей так называемой рок-н-ролльной карьеры — кстати, добудь мне как-нибудь автограф Кита Ричардса, умираю как хочу его получить, — а если тебе не понравится работать в магазине, ты всегда сможешь стать учительницей музыки в школе. Ну ладно, надеюсь, мое предложение тебя не обидело!»

Сейчас десятилетняя Шиа Истон с маленькими белыми ручками с овальными розовыми ноготками подбиралась к концу пьесы. Фиби очнулась от раздумий.

Телефон и дверной звонок затрезвонили одновременно, и учительница с ученицей обе вздрогнули. Шиа засмеялась.

— Пришла твоя мама, — сказала Фиби и направилась к телефону. — Надевай скорее пальто. Увидимся в следующий раз!

Определитель номера высветил: «Эй-Джей Барнс».

Фиби схватилась рукой за горло. Шиа уже уходила, беспокойно оглядываясь на нее.

— Что с вами, мисс Маллен?

Фиби показала жестом, что девочка может идти. Со мной все в порядке. Просто в настоящем образовалась протечка, и оно наводняется прошлым.

Эй-Джей Барнс? Быть того не может.

— Иди, иди, иди! — поторопила она ученицу. — Не заставляй маму ждать. Вот твои ноты. Беги! — Она хлопнула в ладоши и подняла трубку.

— Ты звонишь, чтобы разбить мою жизнь? — спросила она. Конечно, это была шутка, но не стоило этого говорить.

— Насколько я помню, это как раз по твоей части, — ответил он.

Жестоко. Фиби повесила трубку.

Всю ночь она курила, глядя в окно.

— Слушай, — сказал Эй-Джей, перезвонив через два дня. — Дай мне сказать два слова, а потом, если захочешь, вешай трубку.

— Если твои два слова начинаются с оскорбления, то я не хочу их слышать, — ответила она.

— С оскорбления?

— Мы оба знаем, что произошло. Зачем же ты ведешь себя как засранец?

— Сама подумай, Фиби. Мы не общались тридцать три года, и первое, о чем ты меня спрашиваешь, — не собираюсь ли я разбить твою жизнь? Что я должен на это ответить?

— Ну ладно. — Она помолчала. — Так почему я не слышала о тебе тридцать три года?

— Это ты мне скажи, Лулу.

— Я уже давно не Лулу.

— Откуда мне знать, кто ты?

— А откуда ты вообще знаешь про Лулу?

— Так тебе интересно, зачем я звоню?

— Сначала я хочу узнать, как ты поживаешь. Скрипишь помаленьку?

— Ну… да, помаленьку, — ответил он. — День на день не приходится.

— Ты жалеешь о том, что сделал? — мягко спросила она.

— Нет. Я никогда ни о чем не жалею.

— Фигня.

— Вижу, ты ни капельки не изменилась, Фиби Луиза Маллен. Все такая же злая. Это хорошо. А из меня всю злобу давно выбили.

Фиби прикрыла рот рукой, не в силах говорить. Справившись с волнением, она произнесла:

— Кем ты работаешь?

— Завхозом. В нашей школе. Удалось устроиться по знакомству. Директором сейчас Джо Гранжер, так что он вошел в мое положение. Тебе наверняка будет интересно узнать, что твой призрак бродит там вместе с призраком Тилтона. На днях я разговаривал с ним в комнате около подвала. Помнится, мы называли ее «трахариум» в честь ваших встреч и исключительных способностей к детопроизводству.

— Пожалуйста, веди себя прилично и прояви хоть чуточку деликатности. — Потом она сказала: — Меня призрак Тилтона тоже иногда навещает.

— Я всегда рад ему, а ты?

— Я тоже. Обычно привидения мне нравятся больше, чем реальные люди, с которыми я встречаюсь.

— Так что, малышка Фиби, жизнь действительно тебя не пощадила?

— Больно только тогда, когда об этом думаешь, — саркастически отозвалась Фиби. — А ты как?

— А я, похоже, заставил себя о многом забыть. Я работаю, у меня есть несколько приятелей, с которыми мы ходим в бар, а по субботам играем в покер… В общем, всё путём. — Барнс откашлялся, и Фиби почувствовала, как у нее стало покалывать руки. Он звонил не просто так. — Ты не поверишь, кто на днях приходил в школу.

— Теряюсь в догадках, — слукавила Фиби. Потому что прекрасно знала, что он скажет. Она имела в виду «Нет, не говори мне».

— Они так похожи на тебя. А в форме лиц есть что-то от Тилтона. Но цвет волос как у тебя, и глаза. Невероятное сходство.

— И как это они разыскали нашу школу? Фантастика!

— Век высоких технологий. А они приятные женщины. Безобидные.

— Не такие уж безобидные. Ты рассказал им что-нибудь?

— Назвал имя Тилтона. Они не знали, кто их отец.

— Какая неожиданность. А я думала, молодежь умеет достать информацию из-под земли.

— Они почти ничего не знают. Умоляли меня объяснить… что тогда случилось. Рассказать всю историю.

— Им нельзя об этом рассказывать, Эй-Джей.

— Расслабься. Ничего я им не выдал. Отправил их к миссис О’Мэлли.

— Да ты что! Шутишь! Как ты умудрился?

— Надо было что-то им сообщить, а то бы они не отстали. К тому же они бы и так ее нашли, зная имя Тилтона. Не беспокойся. Хелен не станет с ними разговаривать. Я часто с ней вижусь, она все та же. — Немного помолчав, он добавил: — Но, вообще-то, они имеют право познакомиться с бабушкой, Фиби.

— Когда-то я ее любила.

— А я тебя предупреждал, помнишь?

— Да, из-за своей ревности ты все время о чем-нибудь предупреждал.

— Девочки сказали, ты не захотела встретиться с ними.

— Так и есть.

— А почему, Фиби? У тебя осталось не так много близких. Почему бы не принять этих двоих?

— Не могу. — Она затянулась сигаретой.

— Собственно, с этим связан и другой повод, по которому я звоню.

Фиби молчала.

— Здесь появилась одна возможность, и я в первую очередь подумал о тебе.

— Я отвергаю любые возможности. Ненавижу это слово.

— Хорошо, а как насчет концерта?

— Второе слово, которое я ненавижу.

— Ладно. А если это поможет людям? Ты ведь еще занимаешься благотворительностью?

Немного подумав, Фиби произнесла:

— Внимательно слушаю.

— В нашей школе ты самая известная выпускница. Администрация устраивает крупное мероприятие для сбора средств на новый актовый зал. С самой современной звукоаппаратурой и новыми осветительными приборами, которые не будут мигать во время представления. На днях меня спросили, общаюсь ли я ещё с тобой и не сможешь ли ты приехать и спеть свои песни.

— Не может быть и речи.

— Для многих людей это стало бы удивительным событием, — продолжал уговоры Барнс. — Тебя любят, Фиби Маллен. Здесь никто не помнит твою грустную историю — и никто не связывает тебя с тем, что случилось с Тилтоном. Так что ты могла бы приехать, почувствовать любовь поклонников, а заодно сделать доброе дело для школы. Ведь школа так поддержала тебя, когда случилось несчастье. Сейчас ты можешь отдать ей долг.

— Нет. — Попыхивая сигареткой, она смотрела на очертания домов на фоне неба. В честь чего?

— То есть теперь ты взяла привычку всех от себя отталкивать, правильно я понимаю?

— Абсолютно.

— Это не та Фиби, которую я знал.

— Я уж точно больше не та девочка.

— Но некоторые вещи стоит сохранять неизменными, — сказал Барнс. — Мне так кажется.

Она молчала долго. Эй-Джей позволил тишине заполнить все пространство между ними. Потом прерывистым голосом Фиби произнесла:

— Я подумаю.

— Правда?

— Да. — Она вздохнула.

— Приятно… услышать твой голос. А еще я снова хочу услышать, как ты поешь.

— Голос у меня прежний, — сказала она. — Я потеряла все: грудь, скулы, хорошее зрение, гордость, — но голос остался при мне.

— Тогда мы начнем думать насчет даты, — пообещал Барнс. — Ты правда приедешь?

— Я сказала: может быть.

— Может быть.

Последовало очередное длительное молчание, и потом она не удержалась:

— Я хочу задать один вопрос. Он может показаться глупым, но мне очень нужен честный ответ. Я все кручу и кручу его в голове, и мне надо, чтобы кто-то ответил. И только ты сможешь это сделать.

— Ладно, — согласился Эй-Джей. — Валяй.

— Только не смейся.

— Обещаю.

— Скажи мне правду, но не будь слишком жестоким. Я была хорошей матерью? Потому что я запомнила о тех временах только плохое. Ты не помнишь, я хорошо заботилась о Кэт?

— Ты была лучшей матерью на свете, — тихо произнес он. — Ты обожала свою дочь.

— И Тилтон тоже это знал, правда?

— Конечно. Фиби, тебе нужно увидеться с ней. Она очень красивая. Обе девочки красавицы. Совсем как ты, Фиб.

— Жаль, что не я их вырастила. Как бы мне хотелось…

— Фиби, не надо…

— Та проклятущая ночь, когда я оставила Кэт с Мэри и улизнула из дома… Я все время переживаю ее заново.

— Фиби, прошу тебя.

— А ты? Ты не сказал им, что сделал?

— Нет. — Он тихонько засмеялся. — Я не имею права об этом рассказывать, это твоя история.

— Забавно: ничто не уходит, мы всё прокручиваем снова и снова. А кто-нибудь вообще умеет забывать прошлое?

Наступила такая долгая тишина, что Фиби уж подумала, будто Эй-Джей отключился. Затем он густым голосом произнес:

— Я сумел. Но ты сильнее, чем думаешь, Фиби. Мы смогли жить дальше. Мы спасли друг друга, разве нет? — Он попрощался и повесил трубку.