Руководство для одиноких сердец

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

НИНА

На Svaha.com мне не удалось найти подходящего мужчину, поэтому я переключилась на сайт Cupidon.com. Но достойного кандидата не оказалось и там. Во всем списке ни одного приличного парня. Мне пришлось носить в кармане особый камешек и сотню раз в день, поглаживая его, произносить заклинание: «Я прекрасно обхожусь без Картера. Я стала лучше и сильнее. Я забыла его, я забыла его, я забыла его».

Возможно, надо было завести еще два камешка — чтобы перестать скучать по Индиго и Тайлеру тоже.

У сына Мелани начались колики, потница, какой-то круп. Мелани жаловалась, что ей больно кормить, — малыш беспощадно кусал сосок, и я уже опасалась, что она объявит: разочарована, мол, и считает ужасной ошибкой, что завела ребенка. Так далеко молодая мать не зашла, однако во время жары не считала нужным качать на руках сынишку, поэтому носила его по квартире туда-сюда на вытянутых руках и смотрела в его неулыбчивые синие глаза и суровый ротик. В квартире же не было кондиционера, и в тот день, когда двухмесячному Ноа сделали прививку, температура достигала тридцати двух градусов, и мальчик всю ночь надрывался от плача. Поэтому в полтретьего мне позвонил Джон Пол, я приехала и укачивала одновременно и младенца, и Мелани. Ребенок в конце концов угомонился, но Мелани была безутешна.

— Что, если я ужасная мать? Я подозревала, что так может быть! — подвывала она. Потом прошептала: — У меня нет к нему никаких чувств, Нина.

— Ты просто устала, — успокаивала ее я. — Давай я уложу тебя спать.

Я отвела подругу в спальню, сняла с нее тапочки, взбила подушку и заставила лечь в постель, хотя она плакала и твердила:

— Не могу, не могу.

А я говорила:

— Можешь, можешь.

Потом я включила вентилятор, чтобы Мелани не слышала шума, подоткнула под ней одеяло и поцеловала в щеку. Она еще не закончила фразу о том, что мне, наверное, надо быть на работе, когда я тихонько прикрыла за собой дверь. Не стоило ей напоминать, что на дворе глубокая ночь.

Ноа захныкал в своей кроватке, дрыгая ножками и сжимая кулачки возле ушей. Я взяла малыша на руки и стала носить по комнате, напевая какие-то глупые песенки. Он смотрел на меня не отрываясь своими синими глазками, я улыбалась ему и качала на руках — туда-сюда, туда-сюда.

— У тебя уже есть реснички, — говорила я ему. — И это существенно улучшит твою жизнь, потому что они будут защищать глазки от частичек пыли. А какие у тебя восхитительные пухленькие щечки и пушистые волосики! Многие младенцы рождаются лысыми, как Уильям Фроули, — это актер, который играл в сериале «Я люблю Люси». Теперь этого фильма нигде и не увидишь, кроме как на ретроканале. Но, думаю, ты очень правильно сделал, что с самого начала заказал себе прекрасные темные волосики!

Ребенок шевелил ручонками, как будто хотел коснуться меня, но, конечно, еще не знал, как управлять частями своего тела. Тогда я сказала ему, что, хотя сейчас он, наверное, чувствует себя как узник в оболочке собственного тела, совершающего произвольные движения, очень скоро он всему научится.

— Все изменится к лучшему, малыш.

Ему, кажется, понравилась эта новость. Ноа лежал у меня на руках и разглядывал мое лицо, поэтому я рассказала ему все, что знала, о том, как используют руки, ноги, локти и колени и как весело бегать и петь, но сейчас ему достаточно просто сосать молоко и как можно больше спать — и, конечно, наблюдать за миром.

— Нужно быть внимательным, — заговаривала я ему зубы. — Не буду вдаваться в подробности насчет отношений мужчин и женщин, потому что это будет для тебя очень сложно, просто скажу, что женщины очень любят внимательных мужчин.

Он уснул.

Я была как в дурмане.

Джон Пол сообщил мне, что его сотрудник, с которым они хотели меня познакомить перед тем, как я встретила Картера, недавно расстался со своей девушкой, и поинтересовался, не хочу ли я с ним поужинать.

— Нет, — ответила я. Потом сказала: — Да. — Потом: — Ну, может быть. Не знаю. А стоит? Наверное.

Джон Пол засмеялся.

— Видимо, нужно подождать, когда совещание голосов в моей голове придет к единому мнению, и довести его до твоего сведения, — предположила я.

Он выглядел озадаченным. Теперь, когда мы с ним оба находились на передовой, я стала отдавать ему должное. Оказалось, что у него хорошее чувство юмора, что он очень любит Мелани, совершенно по-детски обожает своего чудесного маленького сына и благодарен мне за помощь. Я всегда приносила погремушки и одежонку и предлагала присмотреть за младенцем, чтобы родители могли днем вздремнуть.

Однажды вечером, когда мы поиграли с малышом, выпили пива и Мелани ушла спать, я призналась Джону Полу:

— Я тоже этого хочу, — и сама удивилась, что произнесла эти слова вслух.

— Чего? — спросил он. — Иметь ребенка и жить в кондоминиуме?

— Да. Двух детей и кондоминиум. Хотя не возражала бы и против дома.

И тут Джон Пол сказал нечто настолько мудрое, что я не поверила своим ушам:

— Ну, если ты действительно этого хочешь, то надо совершать какие-то шаги. Нельзя же сидеть и ждать, когда счастье свалится с неба. Его надо поискать.

Я лишь хмыкнула.

— Если ты готова, я позвоню своему приятелю. Думаю, он мечтает жениться и завести детей.

Итак, после этого разговора у меня появился новый друг.

Черт возьми, почему бы и нет? Его звали Мэтью Смит. Он, конечно, был не Картер Сэнборн, но, может, это и к лучшему. Милый, ничем не примечательный Мэтью Смит.

Он отвел меня в итальянский ресторан, мы сидели на террасе, пили красное вино и ели лазанью. Он рассказывал мне о том, что его мать и сестра все время ругаются и как тяжело быть единственным мужчиной в семье. Я не упомянула, что меня вырастили приемные родители: мне надоело всем рассказывать эту историю и наблюдать, как люди реагируют. Вместо этого я поведала о том, что, когда укачиваю Ноа и прижимаюсь к его головке подбородком, она напоминает нагретый солнцем персик.

И Мэтью, прочистив горло, проговорил:

— Я тоже люблю детей.

Я стала внимательно рассматривать его, словно изучала интересный экземпляр. Темно-русые волосы, короткая стрижка, аккуратная модная бородка и голубые улыбающиеся глаза. Длинный заостренный нос, который, однако, его не портил, густые брови. Длинные тонкие пальцы. Он был высоким и худощавым; я заметила это, когда он, увидев меня, встал с барного стула. Я еще предусмотрительно выставила вперед руку для рукопожатия, чтобы он ненароком не предположил, что я намерена целоваться при встрече.

В жизни бывают вещи и похуже, чем замужество с человеком вроде Мэтью Смита, даже если придется проводить Рождество в компании вечно грызущихся между собой свекрови и золовки. С этим нетрудно смириться. Здесь можно разглядеть даже что-то хорошее — наблюдаешь за скандалистками и думаешь: «Какое счастье, что моя мама не хочет иметь со мной ничего общего! По крайней мере, мы не выносим друг другу мозг».

Нина Смит. Если я захочу поменять фамилию, то эта — весьма подходящий вариант. Такая безликая. И это уже буду совсем не я.

Мэтью работал вместе с Джоном Полом и тоже носил униформу (он, вероятно, придерживается традиционных взглядов на распределение семейных обязанностей, так что мне, без сомнения, придется стирать его одежду и аккуратно складывать ее в шкаф, но это меня не пугает — я не против стирки), и мы купим симпатичный домик, обставим его по своему вкусу, заведем детишек и, вероятно, милого золотистого ретривера, поэтому лучше, если двор будет огороженным и просторным, чтобы поместились качели и собачья будка. Но это не значит, что пес будет жить в ней, просто там он сможет прятаться от детей, когда ему надоест, что его таскают за уши. Наверное, и Ноа станет с удовольствием заходить к нам поиграть, вот будет здорово: Ноа и две мои девочки. Джон Пол и Мэтью жарят барбекю, переворачивают бургеры на огне, а мы с Мелани, потягивая вино, режем салаты и болтаем о том, надо ли поощрять детские проказы и в какую школу отдавать отпрысков.

После ужина Мэтью предложил прогуляться, мы остановились под декоративным фонарным столбом, и он поцеловал меня. Это был обыкновенный, шаблонный первый поцелуй: сухой, без языка, — рука, которой он привлек меня к себе, невесомо лежала на моей пояснице. Мило. Никакого взрыва эмоций. Никаких вспышек молнии, которые заставили бы нас рвануть к первой попавшейся машине, помчаться к нему или ко мне домой и там сорвать друг с друга одежду.

— Я бы хотел снова тебя увидеть, — прошептал он.

— Было бы замечательно, — ответила я. — Мне тоже этого очень хочется.

«Вот видишь? — говорила я себе по пути домой. — Вот как это делается. Спокойно, размеренно, медленно, расчетливо. И все, кроме тебя, всегда это знали».

Итак, начиналась моя настоящая взрослая жизнь. Я почти увидела себя со стороны в образе зрелой женщины. Все выходные я показывала клиентам дома, вела все дела в агентстве, чтобы Мелани могла посвятить себя ребенку, каждую свободную минуту бегала к Индиго, Хлое, Рэззи и Дэйви. Особенно ко мне привязался Рэззи, а Хлоя непременно хотела примерить мою обувь и серебряные браслеты. Она открывала мою сумку, доставала оттуда вещи, устанавливала игры на мой телефон, красилась моей помадой и смотрелась в мое зеркальце. Она обязательно замечала мои новые туфли и оценивала прическу. Короче говоря, Хлоя была моим стилистом.

Однажды я принесла с собой купальник, чтобы окунуться в бассейне во дворе дома Линди, — поскольку меня приняли в семью, я могла пользоваться бассейном когда угодно, — и Индиго подплыла ко мне и застенчиво сказала:

— Можно я поеду с тобой на концерт?

— Благотворительный? — Я расслабленно легла на воду. — Конечно. Я сама хотела позвать тебя.

— А моего отца ты пригласишь?

— А как он, кстати?

Она испустила свой лукавый смешок.

— Я уже говорила тебе: я не буду для тебя шпионить!

Я тоже засмеялась и брызнула в нее водой.

— Послушай, плутовка, раз ты просишь меня пригласить твоего отца, то, по крайней мере, могла бы сообщить мне, как он поживает. Можешь сказать: «У него все хорошо» или «После пожара и крушения самолета мы ходим вокруг него на цыпочках». Придумай что-нибудь. Не шифруйся.

Она в ответ тоже плеснула в меня водой, и мы увлеклись веселой борьбой, мне даже пришлось уйти ненадолго под воду, чтобы заставить ее прекратить брыкаться. Вынырнув, я спросила:

— А как вы с Майей, все еще дружите?

— Не особо. По утрам я хожу в летнюю школу, потому что… ну, ты знаешь, и иногда ее брат забирает меня.

— Этот взрослый парень?

— Нина! Ему двадцать, и он выглядит гораздо моложе.

— Отстает в эмоциональном развитии? — съязвила я. — Как, говоришь, его зовут?

— Марко.

— Как Марко Поло? Он твой бойфренд?

— Я тебе говорила: мне не нужен бойфренд. Не верю я во всю эту чушь.

— Почему ты так враждебно настроена? Откуда эта агрессия?

— Не знаю. — Индиго отвела глаза. — Майя зависает с новыми друзьями, и вообще она стала готом, а я не хочу быть готом, так что она больше в мою сторону и не смотрит. Моя страница в «Инстаграме» никому не нравится. Никакие новые общественные акции в голову не приходят. Скучно.

— А как же список «Как стать оторвой»?

Она удивленно хихикнула:

— Ты что, знаешь о нем?

— Да, я как-то на него наткнулась. Видела, как ты вычеркиваешь оттуда пункты. Ты бросила эту затею?

— Ну, кое-какие задумки пришлось пустить побоку.

— Какие? Я серьезно.

Она пристально посмотрела на меня:

— Ну, я так и не решилась переспать с тем, кого не люблю.

— Ах да, помню этот безумный план. Я думала, это я тебя отговорила. Разве не я произнесла блестящую речь о том, каким чудесным может быть секс по любви и каким ужасным без нее?

Девочка засмеялась:

— Ты пыталась.

— В твоем списке есть посещение концерта Лулу?

— Нет, конечно, — ответила она. — Я просто хочу увидеть твою мать.

Но потом произошло нечто поразительное: когда уже приближался день концерта, отец запретил Индиго ехать. Она умоляла меня позвонить ему и попытаться переубедить, что я и сделала весьма неохотно, однако Картер был непреклонен.

— Но почему? — осведомилась я. — Она поедет со мной и Линди, мы за ней присмотрим. Это концерт в школе, а не рейв где-нибудь на складе.

Картер нервно хохотнул:

— Просто я не хочу, чтобы она во все это ввязывалась.

— Под «всем этим» ты имеешь в виду мою жизнь?

— Нет, я имею в виду придуманный тобой фантастический мир, где бросившие детей матери мечтают снова обрести потерянных чад. Я считаю, Индиго это не пойдет на пользу.

— Ты так говоришь, будто речь идет о какой-то афере! — воскликнула я слишком громко. — Извини, но что плохого в том, что я хочу отыскать мать и узнать про свою семью?

— Плохого ничего. Просто, на мой взгляд, история слишком затянулась. И моей дочери эта катавасия добра не принесет. Достаточно того, что ты таскала ее с собой, чтобы припереть к стенке дружка твоей мамаши. И даже не спросила моего разрешения.

— Но она ездила в свое рабочее время, — пыталась оправдаться я.

— Честно говоря, я думал, что ты с этим уже покончила. Нашла сестру — это прекрасно, но зачем так безжалостно преследовать старую женщину, которая явно не хочет, чтобы ее беспокоили? Когда ты только угомонишься? Я считаю, что ты подаешь плохой пример моей дочери. Она девочка впечатлительная, и у нее тоже сложные отношения с матерью.

Я автоматически нажала на отбой. Если хотите знать, одна из огромных потерь современного мира — невозможность швырнуть трубку. Нужно обязательно изобрести приложение, имитирующее звук брошенной на рычаг трубки, чтобы человек на другом конце провода знал: его собеседник взбешен. Я пришла в такую ярость, что чуть не перезвонила Картеру и не крикнула что-нибудь обидное — да кто он такой, чтобы судить меня! Но самое противное: пока мы жили вместе, он проявлял просто дивное участие и понимание, когда дело касалось поисков моей матери; был так счастлив за меня. А теперь оказывается — он осуждал меня? Считал, что я веду себя недостойно?

Я с трудом удержалась от того, чтобы снова не набрать номер Картера и не гаркнуть: «И кстати, она ничуть не старая! Она твоего возраста, если ты запамятовал!»

Я повернулась к Индиго:

— Прости, дорогая. Папа стоит на своем.

— Ну и ладно, — бросила девочка и пошла куда-то.

— Все будет хорошо! — крикнула я ей вслед. — Пятнадцать — самый трудный возраст, потом будет легче. Вот увидишь!

Индиго обернулась и взглянула на меня. В ее глазах ясно читалось: твой собственный пример красноречиво говорит о том, что лучше не будет. Наблюдая за моей жизнью, подросток может вообще передумать взрослеть.

Итак, мы с Линди поехали вдвоем, и только когда мы добрались до Элленбери, я перестала кипеть от злости на Картера, и то лишь потому, что Линди в конце концов заявила: она не желает больше слышать ни слова о мужчине, с которым я даже не встречаюсь.

— Если бы ты оставалась с ним, — сказала сестра, — тогда ладно, мы бы на законном основании перемывали ему косточки. Но мы с ним вообще никак не связаны!

— Не совсем. Его дочь работает у тебя.

— Ну и что? Ты же не хочешь, чтобы я уволила Индиго, потому что ее отец не одобряет твои поиски матери? — Линди засмеялась.

К школе мы подъехали уже в сумерках, и, когда нашли Эй-Джея, он сообщил, что концерт перенесли на футбольное поле, — зрителей оказалось так много, что ни актовый, ни спортивный зал не могут вместить всех желающих.

— Неужели она так популярна? — удивилась я.

Мимо нас текла толпа людей — старые, молодые, родители с колясками… Из репродукторов лилась музыка, на поле стояла наспех сколоченная касса. Все-таки этой школе необходима модернизация. Вообще-то, большинство билетов продали по почте, но поток публики всё не иссякал.

— Фиби здесь любят. Она и твой отец пользовались авторитетом в классе. Трудно поверить, потому что оба не блистали ни в спорте, ни в чем-то другом, просто были отличными ребятами. Прикольными.

— А вот я никогда не была прикольной. — Из моей груди вырвался вздох. — Неужели у меня такие родители? Моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе…

Эй-Джей хохотнул:

— Ну, я тоже не был прикольным, но мне повезло дружить с ними. Мы собирались поздно вечером, болтались по улицам, пили, курили… Балбесы были. Тилтон всегда пытался стащить материнский БМВ…

Вдруг он резко замолчал, точно кто-то воткнул ему в рот кляп. Глаза его потемнели.

— Извините, мне надо помочь с билетами. У вас, девушки, места для особых гостей, в первом ряду. А после концерта не уходите, ладно? Оставайтесь там, пока не увидите меня.

— Она здесь? — Я оглядывала стадион. Временная сцена под футбольными воротами, украшенная двумя колоннами в греческом стиле, еще не освещалась. Там стояли высокий стул, микрофон и софит. Линди взяла меня за локоть, и мы сели на свои места прямо у прохода.

Я не знала, что и думать. Меня трясло как в лихорадке, нервы ходили ходуном.

Потом на сцену выскочила ученица и рассказала о программе драмкружка, об актовом зале, которому нужен ремонт, и о самой знаменитой выпускнице школы Фиби Луизе Маллен, прославившейся в восьмидесятые под именем Лулу.

— Я еще слишком молода, чтобы помнить Лулу, но мои родители всегда слушали ее песни, а папа говорил, что она горячая штучка! — Публика засмеялась, и девочка сделала книксен. — Даже моя мама не обижалась на слова отца, наоборот, соглашалась с ним. Это было само собой разумеющимся. Итак, Лулу покинула этот город много-много лет назад, но сегодня она снова с нами! ФИ-И-ИБИ МАЛЛЕН! ЛУЛУ ИЗ ГРУППЫ «ДЕТИ ЗВЕЗД»!

Толпа одобрительно заревела, на сцену направили прожектор, бросивший на помост круги безумных цветов, и… ничего не произошло.

— Лу-у-улу-у-у!

Ничего.

— Представляешь? — прошептала я на ухо Линди. — Наверно, она узнала, что мы здесь.

Зрители начали скандировать:

— ЛУ-ЛУ! ЛУ-ЛУ!!!

Линди уронила голову на руки. Я заметила, что она похлопывает себя по ноге.

— Что это ты делаешь? — полюбопытствовала я.

— Отстань, пожалуйста. Я концентрируюсь, чтобы вызвать ее на сцену.

Мужской голос выкрикнул:

— ЛУЛУ, ВЫХОДИ, НЕ БОЙСЯ! — И все засмеялись.

Это возымело действие. Рыжеволосая женщина в леггинсах и красном блестящем платье не спеша вышла на сцену, держа руку над глазами козырьком, чтобы видеть зрителей.

— Надо же, как вас много, — произнесла она, откашлялась и подстроила высоту микрофона.

Заиграла мелодия ее хита «Не бросай свою крошку», но Фиби решительно повела рукой, и скоро музыка прекратилась. Лулу сказала:

— Я ужасно давно здесь не была. Не потому, что не хотела. Просто не знала, могу ли вернуться. Для человека с сомнительным прошлым вроде меня существует много запретов.

Толпа была настроена бушевать и потому бушевала. Мне пришлось тоже уронить голову на руки. Сердце мое неслось вскачь.

— О боже! — ахнула Линди.

— Я думала, когда совершаешь большие ошибки и бежишь от позора, на этом все заканчивается. Ты уже не можешь вернуться домой. Но вот я снова здесь. Привет, Элленбери! Спасибо! Обещаю уйти сразу, как только вы соберете достаточно денег на актовый зал!

Музыка снова заиграла, и Лулу начала петь, сперва неуверенно. Я волновалась за ее голос и самообладание, потом — за ее душевное состояние. Но она постепенно разогревалась, обретала уверенность. «Будешь ли ты любить меня завтра?» она исполняла уже в полную силу, раскачиваясь и закрыв глаза. Потом последовали несколько зажигательных номеров восьмидесятых; голос ее парил над стадионом, когда она танцевала на сцене, выбрасывая руку вперед, как делала на видео. Она представила нескольких участников своей бывшей группы, — они с удовольствием согласились выступить с ней на этом концерте.

Мы с Линди изумленно повернулись друг к другу.

— Как ты считаешь, нам следует поговорить с ней? — спросила я.

— Нет-нет, она слишком роскошная, — ответила Линди. — Она ни за что не станет разговаривать с такими заурядными женщинами, как мы.

Весь зал стоял, лицо Фиби раскраснелось после часового выступления. Она взяла микрофон, подошла к краю сцены и объявила, что следующую песню хочет посвятить двум особым людям в ее жизни. Она встала в простой белый столб прожектора и запела песню Боба Дилана «Все прошло, не грусти, малыш».

— Это для нас. — Линди схватила меня за руку. — Она знает, что мы здесь. Грустные малышки — это мы.

На стадионе стояла тишина, лишь хрипловатый взволнованный голос пел о том, что надо собрать вещи и уйти, потому что будущего нет.

— Это песня-отказ, — заключила Линди.

— Нет. Это песня-раскаяние. Она сожалеет о содеянном. О нет! Это еще хуже.

Дальше Лулу спела песню, которую назвала самой печальной на свете, — по словам певицы, она даже никогда не решалась ее исполнить, — «У любви нет гордости». Она сидела на краю сцены, озаряемая туманно-голубым светом софита.

Потом Лулу произнесла:

— Я начала с веселых композиций, а закончила грустными и не могу больше петь, а то разрыдаюсь. Но хочу поблагодарить всех вас за то, что пришли и поддержали программу драмкружка, потому что именно здесь я сыграла лучшие роли в своей жизни, кроме одной, говорить о которой не буду. Вы замечательные слушатели. Спасибо, что приняли меня назад! Теперь идите восвояси и не пытайтесь подходить ко мне, я хочу запомнить этот момент таким!

И она убежала со сцены туда, где, как я заметила, стоял Эй-Джей и протягивал к ней руки. Со своего места мы видели, как он обнял ее, потом они разделились, и он прошептал ей что-то на ухо. Аудитория завывала, просила песню на бис, дружно топала ногами, и вскоре Лулу вышла и исполнила новую композицию, которую недавно узнала и полюбила, — «Эммилу» группы «First Aid Kit».

Песня была об утрате любви и умении начать с чистого листа, и я промокнула глаза платком. Когда Лулу закончила, публика потребовала спеть еще, но на стадионе зажегся свет, а сцена, наоборот, погрузилась в темноту, и люди перестали аплодировать и начали расходиться. Мы с Линди остались на своих местах. Проверили телефоны. Немного подождали. И наконец, когда все зрители уже вышли, появился Эй-Джей и сказал:

— Ну что, девочки, она хочет вас видеть.

В такие моменты не грех врубить фанфары. Ты идешь к женщине в красном платье, своей матери, которую никогда не видела, которая только что развлекала топочущих ногами жителей провинции, заставляла их ритмично раскачиваться и утирать слезы, — но чувствуешь, что она больше принадлежит им, чем тебе. Тем не менее ты приближаешься к ней, как в мечтах, что лелеяла столько лет, и, когда подходишь, она вскидывает руки, будто желая остановить тебя.

— Хочу на вас посмотреть, — говорит она. Смотрит. Обходит вокруг, словно оглядывает машину, которую собирается купить, и улыбается в ответ на твою улыбку. «Все будет хорошо, — думаешь ты, — наплевать, что нет фанфар». Это только один миг в жизни, один из мириад, хотя картинка перед твоими глазами слегка подрагивает, и потом она обнимает тебя, и ты пытаешься обнаружить что-то знакомое в этом объятии. Что-то, что ты помнишь с пятнадцатимесячного возраста, когда она прощалась с тобой.

Фиби предложила посидеть за сценой в школьном актовом зале. Не в ресторане, не в баре. Это место подойдет куда как лучше других, потому что там она провела счастливейшие часы своей жизни.

Меня поразил ее грустный образ. Ростом ниже, чем я ожидала, и выглядит старше своих пятидесяти лет. Это из-за глаз, затуманенных глубокой печалью. Почти невыносимо смотреть в них, но и не смотреть невозможно. Брови полностью выщипаны, а вместо них нарисованы твердые темные линии. Да и в остальном в ней нет ничего мягкого; губы, накрашенные красной помадой, кривятся, словно ничего, кроме насмешки или грубости, с них никогда не слетало. Она, очевидно, пыталась защититься от нас, заранее обороняясь не только от всевозможных обвинений, но и от нашей любви. И все же, едва взглянув на нее, я почувствовала, что являюсь ее частью, и стали ясны ответы на некоторые вопросы, сидевшие во мне, я получила подтверждение того, о чем всегда интуитивно догадывалась.

На левой щеке у Фиби выделялся косой шрам, тщательно скрытый густым макияжем, который она хотела немедленно снять.

— Я выгляжу как черт знает кто, — сказала она. — Но слушайте, что за публика сегодня была на концерте! Такой горячий прием. Я никогда… просто не могу…

Ее группа уже уехала, и Эй-Джей провел нас в раздевалку за сценой, где имелись небольшие трюмо с рядами лампочек вокруг зеркал. Мы стояли вокруг нее, пока она снимала с лица макияж и расчесывала выцветшие рыжие волосы с густой проседью, обильно набрызганные лаком. Я заметила, что Линди ими очень заинтересовалась, но я молчала, ломая сцепленные за спиной пальцы и ощущая, как колотится сердце.

Эй-Джей принес складные стулья, и они вместе с Фиби начали вспоминать прежние времена, тогда как мы с Линди сидели, боясь пошевелиться, словно любым шорохом или неосторожным вздохом могли вынудить их замолчать. Мы точно вернулись в детство и, как случалось, засиделись допоздна, слушая разговоры взрослых, опасаясь, что нас заметят и пошлют спать.

Время от времени Эй-Джей встречался со мной взглядом и застенчиво улыбался, напоминая Фиби забавные истории, отвлекая ее шутками из прошлого. Похоже, в подростковом возрасте они были сорванцами. Уморительно проказничали. Бегали по улицам как неприкаянные. Оба жили в неблагополучном районе города, в двух шагах от стройки.

— Как ты там оказалась? — спросил Барнс. — Я никогда не знал.

Продолжая очищать лицо, Фиби на мгновение остановилась и посмотрела на нас в зеркало.

— Когда умерли родители, я переехала туда с сестрой, — начала она и осеклась. — Вы уверены, что хотите все это слушать? — Мы кивнули, и она продолжила: — Ладно, вкратце. Черт, я обещала себе никогда никому не рассказывать эту историю. Если у вас есть соображение, вы прямо сейчас встанете и уйдете. Бегите отсюда!

— Не-а, — помотали мы головами. — Расскажите нам.

— Ну хорошо. — Она заговорила необыкновенно быстро, словно не хотела задерживаться ни на чем, как будто, если она поспешит, каждое слово не будет причинять острую боль. — Когда я была маленькой, мы жили в Нью-Йорке — мама, отец, сестра и я, — имели дом, красивую мебель, все, что положено среднему классу. Мы с сестрой ходили в католическую школу, и все было прекрасно, пока у мамы не обнаружили рак легких. Она умерла, когда мне было тринадцать. Отец не смог этого перенести и покончил с собой. — Последние фразы она произнесла совсем скороговоркой.

— Какой ужас! — ахнул кто-то из нас. Может быть, я. Но она только глянула в мою сторону и пожала плечами, будто этот факт теперь уже не казался страшным.

— Да. Он бросился под поезд. Написал, что не может без нее жить. — Фиби на секунду закрыла глаза. — И это правда, он действительно не мог. Он не отличался силой духа. Итак, Мэри — это моя сестра, ей исполнилось восемнадцать — осталась со мной на руках. Потом мы потеряли дом. Отец, царство ему небесное, был золотым человеком, честным, надежным, работал пожарным, прекрасно пел, однако не умел вести дела. Возможно, он потратил все деньги на лечение матери, не знаю, но банк отобрал у нас дом за долги. Мэри встретила одного парня и вышла за него замуж без любви, — в то время девушки часто так поступали, иногда обстоятельства вынуждали их, — и он пообещал заботиться о нас, но нам с ним пришлось переехать в Коннектикут. Так мы и оказались в том занюханном многоквартирном доме, пристанище бедняков.

Мы начали новую жизнь. Все складывалось неплохо. Иногда приходится забыть о несчастьях и жить дальше. Выручало во многом то, что я могла сама шить себе одежду, потом пошла в эту школу, где не служили монахини и никто не бил детей, поступила в драмкружок и узнала, что могу петь, танцевать, играть в спектаклях. Вот как я умудрилась ввязаться в большие неприятности. Я была бедна, умна, и мне нечего было терять. Наверно, можно сказать, что я выжила в катастрофе.

Она посмотрела на Линди и на меня. Без грима шрам на ее щеке стал очень заметным.

— И что случилось? — Я коснулась своего лица там, где у нее был шрам.

Она встретилась в зеркале глазами с Эй-Джеем. Тот кивнул и сказал:

— У меня в кладовке припрятано немного виски.

— Неси, — попросила она.

Когда он ушел, Фиби развернулась к нам лицом. Она вбирала нас в себя взглядом. Я чувствовала себя стаканом воды для умирающего от жажды. Глаза ее наполнялись слезами, и наконец она часто заморгала.

— Освещение слишком яркое для моих старых глаз.

— Вы, наверно, устали после концерта, — предположила я, и она ответила, что такие вечера, как сегодня, случаются раз в двадцать лет и придают бодрости.

— Такого выступления, как нынче, у меня уже не будет. — Потом она потянулась и зевнула. — Я уже притомилась рассказывать эту историю. Расскажите лучше вы о себе.

Я поведала ей о том, что работаю в агентстве недвижимости и что только что рассталась с мужчиной ее возраста. Фиби засмеялась и заметила:

— Это значит, что ты разделалась с комплексом Электры.

А я продолжила:

— Но я скучаю по нему, хотя он вовсе не идеален.

А она сказала:

— Все они не подарки, милая; вот почему мне теперь нравится жить одной. Я даю уроки вокала и игры на фортепиано, готовлю себе веганскую пищу, смолю сигареты, и мне не надо никому угождать и мириться ни с чьими странностями.

Потом она взглянула на Линди, и я объяснила, что Линди — самый занятой человек в мире, настоящий мастер своего дела. Она держит замечательный парикмахерский салон и СПА, где от клиенток отбоя нет. А как виртуозно она управляется с непослушными волосами — взгляните хотя бы на мои!

Линди слегка покраснела и проговорила:

— Если удается контролировать все на свете, тогда у меня все получается. Но я считаю предметы. Например, вы знаете, что вокруг того зеркала девятнадцать лампочек и двадцать семь плиток, а в комнате пять стульев на колесиках и семь складных?

— Ну ты даешь, — удивилась я.

— Интересно, чего только нам не приходится делать, чтобы справиться с жизнью, — заметила Фиби. — Чаще всего мы даже не знаем почему.

Я услышала, как по коридору приближается Эй-Джей, и спросила:

— Это он, тот парень с фотографии, да?

— Или на снимке наш отец? Мне кажется так, — подхватила Линди.

Фиби покачала головой:

— С ума сойти, как много вопросов. О господи! Да, на фото — Эй-Джей, мы стоим возле его машины. Нет, он не ваш отец. Ваш отец был совершенно потрясающим человеком. Невероятным. Он умер.

— Когда?! — в один голос воскликнули мы с Линди. — Как? Расскажите нам, пожалуйста.

Как раз в этот миг Эй-Джей открыл дверь. Он принес бутылку виски и четыре пластиковых стаканчика.

— Пришлось идти за ними в столовую, — сообщил он.

Фиби обратилась к нему:

— Эй-Джей, думаю, придется все им рассказать.

Он ответил:

— Как хочешь. Это всегда была твоя история.

— Только, — предупредила Фиби, — это очень скверная история.

— Но другой у тебя нет, — возразил Барнс.