Русская Америка. Сухой закон

Глава 2 Все грандиозные планы рождаются на кухне

Я присмотрелся к газете, которую развернул бомж. На ней крупными печатными буквами виднелось название: «The New York Times». Странно, я ведь был в Вашингтоне. Почему меня «закинуло» в другой город? Или это просто газета оттуда? Покопавшись в воспоминаниях своего реципиента, я понял, что я всё-таки в Нью-Йорке. Это Бронкс. Одно из самых бедных боро. Так называются районы в городе.

Забрав газету, я поплёлся на автопилоте домой, положившись на память реципиента и обдумывая — что теперь делать? Иногда почитывал книги про попаданцев — не без этого. Но чтобы самому стать таковым — и представить себе не мог. Что логика, что интуиция подсказывала, что вряд ли кто-то сможет отправить меня обратно. Эта мысль несколько шокировала. Да, ТАМ у меня не осталось родственников или семьи, но всё же…

Любопытство историка периодически брало верх. Фактически сейчас для меня весь мир — огромный музей под открытым небом. Я рассматривал невысокие задания вокруг. Почти все — обшарпанные, а некоторые выглядят так, словно побывали в бомбёжке. А ведь если это мой мир, а не какой-нибудь параллельный, то этому району чуть больше двадцати лет. Однако бедность дышала практически отовсюду. Из более высоких массовых ночлежек, двухэтажных доходных домов, покосившихся заборов и от одежды большинства населения. Много латиноамериканцев, азиатов и прочих эмигрантов — тут уже полная солянка из европейцев. Это позже русские начнут заселять Брайтон-Бич, когда из курортного района в Великую Депрессию он станет трущобами, куда будут приезжать следующие волны мигрантов.

Движение на узких улочках было не оживлённым, большой поток машин тут только на паре федеральных дорог, которые пронзают нищий Бронкс в направлении сердца Нью-Йорка — Манхэттена. Почти все машины тут — дешёвые Виллисы или вообще неузнаваемые «колесницы» середины нулевых, когда они появлялись и исчезали в ходе конкуренции за пару лет. Один раз проехался сверкающий хромом Оверленд. Полностью закрытые борта, тяжёлые двери, красивая форма. Это авто приковывало опасливые взгляды местных прохожих. Мало ли кто там сидит позади шофера, скрытый от чужих глаз мягким пологом. Остальная часть авто — дешёвые грузовики «Шевроле Т» и знаменитые «Жестяные Лиззи». Или, по-другому, «Форд Модель Т». Практически все — чёрные. Генри почти сразу начал экономить на покраске, как только запустил свой конвейер. Разница была в кустарных примочках на фарах, крыльях и доработке крыши. Тут уж кто на что горазд. Выделиться хотели все.

Я свернул на маленькую улочку и зашёл во двор. Всё типично, колонка, бельё на верёвках, деревянные лестницы, ведущие на наружные коридоры-балконы. У каждого выход на такой «коридор». А вот примыкающее здание представляло собою чёрные, обугленные развалины, да хаос из посеревших, обгоревших досок. Крыша провалилась полностью.

Сердце сжалось. Мои мысли уже неплохо синхронизировались с воспоминаниями реципиента. Именно в этом здании находилась лавочка отца, на открытие которой он взял у ростовщика эти злосчастные семьсот долларов. Теперь уже восемьсот… И именно тут он, задохнувшись, сгорел, пытаясь потушить пожар, пока мы с сестрой были на празднике. Теперь всё это, наверное, разнесут окончательно, а землю выкупят. Здание уже непригодно. От него остался только подвал, который не стали разгребать.

— Алексей! — взволнованный женский голос застал меня врасплох.

По ступеням одной из лестниц ко мне спешила высокая девушка. Даже простая бедная одежда не могла скрыть её красоты. Наверное, опять стирала соседям за грошовый приработок — вся раскраснелась и косынка сбилась набок, отпустив на волю золотистый локон.

Тоня — моя старшая сестра. Мне — почти восемнадцать, а ей — двадцать лет.

— Что с тобой? Кто это сделал? — моё лицо оказалось в тёплых руках сестры. Это было приятно. В детстве я всегда хотел сестру, даже просил родителей. Да так и не сложилось у моих родных стариков в том, другом времени. Тем более что они рано ушли в мир иной.

Тоня покрутила меня за подбородок и нахмурилась:

— Быстро наверх. Нужно обработать ссадину. Господи! Только бы не было сотрясения. Что произошло, тебя ограбили? Я же говорила Мише, чтобы он отпросился с работы и сходил с тобой отдать часть долга.

— Всё нормально, Тоня, я же сам отказался от его помощи, — порылся я в памяти реципиента, заходя вслед за сестрой домой.

— Тогда кто это тебя так? — меня усадили на старый стул посреди просто обставленной комнаты. Вся мебель была сделана вручную. Сколачивали всё нехитрое убранство я да отец.

Тоня достала жестяную коробку, в которой хранились наши скудные медикаменты. Промокнула лоб, затем смочила в спирту вату.

— Они сами меня встретили… — процедил я, терпя жжение на лбу.

— Кто?

— Денни-Пёс и Пит МакКарри.

Сестра отошла на шаг назад. В глазах её застыл испуг:

— Это они тебя так?

— Они. Вышло небольшое недопонимание. Деньги они забрали, — не скажу сейчас, узнает от кого-то другого в красках.

— Недопонимание? Ты себя видел? Вот гады! Это точно этот бугай Барбос!

— Пёс… — на автомате поправил я.

— Неважно! Что с долгом папы?

Я напряг извилины, чтобы раздобыть нужную информацию в голове реципиента. Интересно, я всегда так буду шарить по его мозгам, словно в библиотеке, или это пройдёт со временем. А может, удар по голове так всё тормозит? Оказывается, после нашего переезда, отец сменил несколько работ и в итоге всё-таки решился полгода назад взять в долг семьсот долларов для того, чтобы снять помещение и начать своё дело. Оно более-менее работало, помогал даже мой младший брат…. Ого, у меня есть ещё и десятилетний братишка!

Однако три месяца назад случился тот злополучный пожар. Ещё через месяц пришло время отдавать треть денег, а у нас их не было. Сто долларов, часть из которых мы совместно заработали семьёй — теперь забрали в качестве «штрафа». Получаю я пятнадцать зелёных, работая грузчиком. Кстати, физический труд с раннего возраста и генетика подарили мне неплохое тело. Но этого очень мало. Тем более, я мигрант, который не прожил и года в Америке, да ещё несовершеннолетний в придачу. И этим активно пользуются. Даже нянечка-американка, проживающая с хозяевами, или горничная — имеет в среднем восемнадцать-двадцать долларов и премиальные. В довесок они получают полные пансион-питание и комнату. Моя сестра — прачка получает примерно как и я, плюс-минус. Маме платят двадцатку и взяли продавцом в магазин — повезло, потому что она довольно неплохо знала язык. А я говорю с акцентом, пусть и не очень заметным. Что-что, а в языке Алексей преуспел — полгода в англоязычной среде сыграли положительную роль. Прибавим мои «знания», и, думаю, этот барьер мы преодолеем быстро. Не зря же именно меня университет послал в ту злополучную поездку.

И всё же. Восемьсот долларов за два месяца. Да врач-американец получает столько за год. Единственные места, где можно заработать такие деньги — лотерея, ставки или криминал. Причём первые два варианта отпадают. Ставить нечего. Сто долларов у меня забрали. А познания в спорте Америки этого времени у меня скудные — ограничиваются лишь самыми громкими событиями. И ближайшее из них нескоро. Хотя… Тут надо повспоминать и подумать. Коррупционные скандалы этого десятилетия я тоже в своих статьях когда-то затрагивал…

Засада. Но сестру надо успокоить.

— Всё нормально, — ободрил её я, — Сто у меня приняли, ждут остальное частями.

Да, я соврал. Можно сколь угодно мне ставить это в вину, но от знания всего этого дома никому легче не будет.

— Ну что ж, уже хорошо, — горько улыбнулась сестра, — Я приготовлю ужин, скоро мама должна вернуться.

И она ушла за занавеску, отгораживающую крохотную кухню, оставив меня держать компресс на голове и лихорадочно продумывать дальнейшие действия.

За дверью послышался топот. Она распахнулась, и внутрь влетел друг моего реципиента. Я сразу распознал его яркий образ в памяти Алекса. Тоже эмигрант из России. Мишка Рощупкин. Иностранцы его постоянно зовут Майклом. Тёмные глаза и волосы, чубатый на манер казака, хотя его семья не имела никакого к ним отношения.

— Привет! Так и знал, что застану тебя, — возбуждённо затараторил он, не видя моих предостерегающих жестов, — Восемьсот гринбэков до декабря! Это же бред! Я встретил Дэнни и Пита! Уроды. Сказали, что ждут и мой долг. А ещё, что нужно «пинать» тебя почаще, чтобы «работал получше» и выплатил свой.

Твою же за ногу! Ну как всё нормально шло…

— Ого, это они тебя так отделали? Сволочи! — сжал здоровенные кулаки мой коренастый друг. Среди нашей компании он всегда отличался физической силой и здоровьем.

На кухоньке раздался звук упавшего жестяного половника. Мишка дёрнулся от неожиданности и застыл, вытаращив на меня глаза. В них читалась мольба о прощении.

— Ой дура-а-ак, — простодушно пробормотал я. А что ещё оставалось.

Тоня вылетела из-за занавески, как снаряд из гаубицы:

— Что значит восемьсот долларов?

— Тоня, прошу тебя, успокойся!

— Ты мне солгал?

— А что бы изменилось?

— Что бы изменилось? — возмущённо выдала сестра, и тут я понял, почему совершил оплошность.

Это я, у которого мысли и сознание мужика за сорок — уже воспринимаю денежную проблему «семьи», где две женщины и маленький брат — как свою личную. Поправлюсь, единоличную! И этому способствует та часть сознания, которая осталась от Алексея. Сестра же видит перед собою худого, побитого парнишку, которому платят пятнашку и не берут на серьёзную работу. И, конечно, воспринимает эти деньги как общую нагрузку. Более того, судя по тому, что я почерпнул из памяти реципиента — Антонина, как и я, считает это больше своей задачей, заботясь о матери. Замечательная девушка.

— Простите, — только и выдохнул Мишка. От меня при этом не укрылось, как он скользнул взглядом по Тоне.

— Всё нормально. Тоня, я обещаю, я решу эту проблему, — проговорил я.

— Да, как же интересно⁈ — взвилась сестра и в отчаянии отбросила в сторону столовую тряпку. Резко развернулась и возвратилась на кухню. Оттуда послышались всхлипы и ожесточённый стук другого половника в кастрюле.

Я повернулся к Мишке:

— А что у тебя за долг?

— Ты что, забыл? Сорок долларов. В начале месяца брал, когда отец слёг с пневмонией. На доктора.

— Да-да, извини, я как-то, — показав на голову, я сделал вид, что не в состоянии сейчас думать о чём-то или вспоминать, — Скажи, тебе про меня сами ирландцы растрепали?

— Нет, то есть да, но я ещё раньше узнал.

— Откуда? — удивился я.

— Да от Гарри. Я как раз шёл с работы, а он сидел, как всегда, какую-то ерунду чинил у Майки.

Я поморщился и покопался в памяти. Затем осенило:

— Это бомж, что ли?

— Кто? — не понял меня Мишка.

А, в этом времени ещё нет таких казённых сокращений, как «без определённого места жительства».

— Ну, бродяга.

— Да, он. Сидел, подрабатывал там. Я с ним поболтал немного. Вообще, чудной мужик. Я его поддатым вижу максимум раз в неделю, в отличие от остальных этих твоих «бомжей», — Мишка выделил новое для себя слово, — Короче, он за тебя волновался.

Я кивнул, «вспомнив»:

— Отец, пока работала его лавка, давал Гарри мелкие подработки и позволял мыться в подсобке. Вроде говорил, что он даже воевал. Но я как-то не расспрашивал.

— Да, батя твой — мировой мужик был, — вздохнул друг.

— Слушай, — я обратился к нему и многозначительно показал на кухню, понижая голос, — Тут видишь какое дело, давай завтра всё обсудим?

— Давай, — с облегчением проговорил он, хоть и с интересом повёл носом на запах супа, доносящийся до нас.

Уже когда он тянулся к дверной ручке, на пороге возникла мама. Её седоватые волосы были убраны под чепец. Усталое лицо выдавало тяжёлый рабочий день.

— Здравствуй, Миша, уже уходишь? А поесть?

— Да, Елена Михайловна, надо родителям ещё помочь, завтра забегу за Лёшкой по пути, хорошего вечера!

Мишка взъерошил непослушные волосы на голове моего младшего брата, который зашёл следом, и закрыл за собою дверь.

— Ого, Лёша, что это с тобой такое, — с детской непосредственностью выдал Саша, взгромождаясь на стул рядом и указывая на ссадину на моей голове.

Нда, тяжёлых разговоров, похоже, не избежать. Пристальный и встревоженный взгляд матери уже сверлил меня.

Неожиданно выручила сестра.

— Упал он. Таскали какие-то ящики на работе. Давайте-ка всё за стол. Сначала поужинаем и потом все разговоры. Мама, раздевайся, садись, — хлопотала уже вокруг стола сестра.

Мама присела рядом, не сводя с меня настороженного взгляда.

— Всё хорошо, — твёрдо сказал ей я.

— Он отдал часть денег, мама, — подыграла сестра.

— Сам упал? — явно было видно, что мать не верит мне, — Давай я посоветуюсь по работе с Виктором Васильевичем.

Виктор Горский был из первой волны эмигрантов. Дела его, мягко говоря, были не совсем законны. И он был «в авторитете» в нашей части Бронкса. Однако это было бы глупо. Идти решать такую проблему к тому человеку, который запросит неизвестную цену. Которая может быть ещё хуже, чем долг ирландцам. Отец почему-то не хотел брать у него деньги и строго-настрого запрещал нам иметь дело с ним. Почему — никогда не говорил. Но у меня не было желания проверять причину такого поведения.

— Нет, не делай этого, пожалуйста, мама. Всё в порядке, — твёрдо попросил я, смотря на неё.

— Суп стынет! — подогнала нас Тоня, и мы молча принялись ужинать. Тишина была напряжённой. Все, кроме маленького Сашки, нахмурено смотрели в свои тарелки. Мы с Тоней не хотели пересекаться взглядом с мамой.

От неприятного разговора меня спасло то, что ей нужно было идти на ночную подработку няней. Маму заняла разговором сестра, а я усиленно делал вид, что мне чрезвычайно важно уделить внимание младшему брату, рассказывавшему о своих «приключениях» за день.

Мама ушла, и я, наконец-то смог пройти в комнату, где жил вместе с Сашкой. В соседней теперь обустроились сестра и мать. Маленькие клетушки, в которых помещались только кровати, сколоченные из досок от ящиков, да тумбочки. И крючки для одежды на стене. У женщин висело простое зеркало. Сашка быстро уснул. Я укрыл его одеялом и задумался. Из этого состояния меня вывел шорох около двери.

— Куда ты, Тоня?

— По делам. Обязательно выстави суп на… — в голосе сестры я услышал такие нотки, которые сразу заставили напрячься.

— Повернись-ка!

— Зачем, — сестра остановилась в дверях.

— Я прошу тебя, — сказал я как можно мягче. Нельзя в такие моменты давить на женщин. Только хуже будет.

Она обернулась. Глаза подведены чёрной дешёвой тушью. Прямо полностью вокруг, но даже для новой моды Нью-Йорка — это было чересчур. Бледное-бледное лицо, красные румяна. Волосы закручены в локоны и подхвачены обручем. Взяла остатки косметики мамы.

— Не ходи туда.

И тут её прорвало:

— А что ты ещё предлагаешь, Лёша? Как мы сможем выплатить такую сумму? Что ты будешь есть завтра? Как отправлять в школу Сашу? Восемьсот долларов! Я видела на прошлой неделе Пита. И он звал меня… на «работу»… Ты знаешь ещё какой-то путь? Идти к Горскому? Так там будет то же самое. Тем более придётся работать тут — в Бронксе. Как я буду потом ходить по улице? А ирландцы хотя бы далеко… — сестра сорвалась и всхлипнула. Слёзы покатились по её щекам. Она быстро стёрла их, — Твою… Сейчас тушь потечёт!

— Почему ты не сказала нам о том, что предлагал Пит?

— Зачем? Я же знала, что ты будешь против. Я и сама не собиралась до этого дня. Про маму и говорить не стоит. Ей всё равно не сказала бы. Так, я буду с утра, постараюсь прийти до того, как она вернётся. Сашка на тебе. Пойми, несколько месяцев и я отработаю этот долг. И всё снова станет нормально… Иначе будет хуже. Ты знаешь, это страшные люди!

— Ты в это веришь? — я старался говорить как можно спокойнее и твёрже, вкладывая в интонацию больше уверенности, — Пойми, это всё враньё и замануха. Ты видела хоть одну девушку, которая смогла выйти из этой «работы» просто так? Сразу скажу — нет.

Тоня опустила глаза вниз. На лице её была растерянность. Это хорошо. А то она больно уж решительно намылилась в публичный дом.

— И что ты предлагаешь, Лёш?

Я подошёл и взял её за плечи:

— Посмотри на меня. Пожалуйста. Поверь мне — я разберусь с этой проблемой. Я тебе обещаю. Не надо идти ни к какому Питу. Просто помоги мне.

Она снова всхлипнула:

— Чем?

— Сделай так, чтобы мама не беспокоилась и не задавала лишних вопросов. У тебя это получится лучше. И дай мне время. Работать… эм, сверхурочно.

Тоня подняла глаза и тихо затараторила:

— Что ты намерен сделать? Это законно? Ты задумал кого-то убить?

— Погоди. Ну что ты⁈ Я не собираюсь никого убивать. Это глупо. Просто доверься мне. Я тебя прошу. Мне нужна твоя помощь. Сделай, так чтобы дома всё было в порядке и ровно. Теперь я за вас всех в ответе.

Я заглянул ей в глаза. Повисла пауза. Вот такие паузы и решают очень многое.

— Хорошо, — она закусила губу и нахмурилась, — Но я хочу знать — что ты будешь делать.

— Это исключено, — мягко ответил я, — Никто, повторюсь, никто не будет знать о том, что я делаю. Понимаешь?

— Тогда я не…

— Послушай, — я добавил силы в голосе, — Это для вашей же безопасности. Сашкиной безопасности!

Я надавил на болезненное место. Младший брат — это наша звёздочка. Так всегда бывает. Всем очень хочется, чтобы младший член семьи точно не жил так, как старшие.

— Хорошо, — она вытерла последние слёзы.

— Тушь размазалась, — улыбнулся я.

— Ну вот, — хлюпнула носом Тоня.

— Ложись спать, отдохни, — попросил я.

— А ты куда? — удивилась она.

— Я тут. Я просто проветрюсь. Посижу снаружи. Никуда не ухожу, — успокоил я её.

— Ладно, — она разулась и прошла к двери в её и мамину комнату, остановилась и вернулась на минуту, — Ты обещаешь, что всё будет законно?

— Конечно, — соврал я с лёгкой улыбкой.

Часто женщину просто нужно успокоить и закрепить у неё осознание «всё хорошо и всё правильно». Даже если это ни черта не правильно, и уж тем более не «хорошо». А в нашей ситуации важен результат. И, желательно, быстрый и эффективный.

— И ещё, Тоня. У нас есть газеты?

— Газеты? — удивилась она, — Да, есть несколько, но они старые. За прошлые недели.

— Это ничего. То, что надо, — ободрил я её.

Приняв печать и пожелав ей спокойной ночи, я взял свечу и вышел за дверь. Сел на раздолбанный «общий» стул на коридоре-балконе и принялся изучать жёлтые страницы.

Почему я решил помочь этой семье? Я же теперь другой человек, и, казалось бы, ничем им не обязан. Однако куда я поеду? Зачем? Найдут ли меня ирландцы? Вполне может быть. Здесь у меня есть люди, которым я небезразличен. Тут у меня есть друзья. Точнее, у моего «реципиента». Но, похоже, люди достаточно неплохие и надёжные, судя по его воспоминаниям. Думаю, и я смогу с ними сойтись. Я знаю худо-бедно этот город и район. Тем более, нельзя бросать вот так эту женщину и её маленького сынишку. И эту девушку, готовую ради нас идти на такую «работу», лишь бы спасти. Что же я за мужик тогда буду, если оставлю их? Дерьмо на палке, вот кто.

«Разобраться» с ирландцами — не так-то просто. Во-первых, я не Рэмбо и не терминатор, от которого пули отскакивают. Во-вторых, даже в случае удачного исхода, на место этой банды придёт другая. Учитывая, как велась «бухгалтерия» криминала в это время, за долгом к моей семье просто придут другие люди, которых на этот район города поставят те, кто выше в иерархии. Как говорится: «все уже посчитано, учтено и известно выше». А, несмотря на вроде бы отсутствие систем слежения будущего, в это время мафия находила сбежавшего человека и на другом побережье Америки. Так что с физическим устранением недоброжелателей, как крайним методом, стоит повременить. Надо действовать тонко и скрытно.

Что ж. Мои технические познания оставляют желать лучшего, хотя некоторые здесь могут помочь. Но семнадцатилетнему парню-эмигранту пробиваться куда-то с уникальными открытиями в такой капиталистической стране тяжело. Велик риск просто оказаться обворованным. Все эти сказки про незыблемость патентов в Америке — это для дурачков. Такое можно провернуть, когда крепко стоишь на ногах. Поэтому, если я сунусь куда-то сейчас, то автомат Калашникова придумает кто-то другой, а не я, забрав все достижения. В этой стране, если хочешь более-менее себя обезопасить, сначала деньги, потом статус, а потом уже выступай и твори.

Но главное — другое. Несмотря на то, что вряд ли моя Родина сейчас обрадуется возвращению эмигранта, чего уж тут, время такое, я не хочу вкладываться в развитие Америки как политического оппонента. Поэтому извините, ребята, изобретательство откладывается. А вот помочь своей стране отсюда через время — вполне можно.

Можно зарубить фашистское подполье… Можно… От внезапно нахлынувших идей я даже вскочил и нервно начал шагать взад и вперёд как загнанный волк. Но быстро себя успокоил — для всего этого нужны ресурсы. Связи, деньги, статус, верные помощники. Это всё только предстоит достичь. Это долгий и нелёгкий путь.

В общем, не выйдет из меня нового Кулибина. Я вообще гуманитарий до мозга костей. Но! У меня есть кое-что другое.

Я даже тихо засмеялся. Вспомнил слова одного из своих университетских преподавателей: «Учти, Лёша, вот защитишь ты кандидатскую по истории, ну и что дальше? Ты учти, быть преподавателем это дело не денежное, это, в первую очередь, призвание!».

И вот сейчас у меня, похоже, есть шанс опровергнуть это. Мои знания могут быть довольно-таки прибыльным активом. Мне и газеты-то нужны — освежить конкретные события в памяти. Да, путь обогащения и построения финансовой империи сейчас будет связан с риском и криминалом. Например, дедуля Джона Кеннеди был сначала бутлегером, а только потом — политиком. Плюс, у меня есть козыри: мои знания, моя военная служба в другом времени и других условиях, и мой жизненный опыт.

Я помусолил карандаш и начал писать на клочке газеты. План рождался сам собою. Я выплачу эти восемьсот долларов вовремя. Да что там! Я планировал получить гораздо больше. Потому что через три с половиной месяца в этой стране вступит в силу знаменитый Сухой закон. И к этому времени у меня должно быть всё, чтобы взять хотя бы часть Бронкса под свой контроль. Люди, деньги, оружие и виски…

Оверленд 1919–1920 годов