Серебряная лоза

Глава 11. Прошлое. О счастье, ошибках и ожидании разлуки

— Может быть, дома останешься? — предложил Ковар, глядя на Грету, не находившую себе места. — А я в лавку сбегаю, упрошу, чтобы тебе дали несколько свободных дней. Они поймут…

— Нет уж, — покачала головой девушка, — лучше работой себя займу, чем оставаться наедине с тяжёлыми мыслями. Если новости какие будут, ты приди, пожалуйста.

— Само собой, — пообещал хвостатый.

Он умолял стражников взять и его тоже или хотя бы сообщить, для какого дела мастера Джереона ведут во дворец. Те лишь отмахивались, ссылаясь на приказ. Ясно было, что ничего хорошего, раз уж цель хранилась в тайне. Увидит ли он ещё своего наставника?

Мастер лишь поглядел напоследок, будто просил о чём-то. И Ковар кивнул, давая молчаливое обещание. Он позаботится и о мастерской, и о Грете.

День прошёл без новостей, но вечером заглянул Гундольф. Грета так и кинулась к нему, забыв об ужине, которым её пытался накормить хвостатый.

— Не знаете пока ничего? Я тоже вот ничего особо не понял, — почесал затылок светловолосый крепыш. — Охрану во дворце удвоили зачем-то, всех наших, кого могли, туда стянули. Они пока не возвращались, так что и расспросить некого. Видел я ещё, докторишку Колмана туда притащили, тьфу.

Колмана Гундольф ненавидел с тех самых пор, как доктор отказался лечить его отца в долг. Старик, уже больной, по осени привёл сына в город и успел пристроить на службу. Давние друзья из милости выделили угол, но долго терпеть им не пришлось. В конце зимы на местном кладбище выросла свежая могилка, а Гундольф остался сиротой. Матери он лишился годом раньше.

— Грета, я вот ещё хотел… — неспешно начал Гундольф, поглядывая на Ковара, и тот понял, что лишний.

— Не буду мешать, — махнул он рукой и ушёл к себе.

Однако не успел он опуститься на топчан и раскрыть книгу, как в дверь негромко постучали.

— Ты чего убегаешь? — спросила Грета. — С чего решил, что мешаешь? Отец ведь и тебе дорог, я знаю.

— Новости мы услышали, а дальше вы уж о своём хотели побеседовать, и я вам ни к чему, — угрюмо произнёс Ковар. — Зачем гостя-то бросила? Иди, я всё равно книгу хотел почитать.

— Гость уже ушёл, — сказала Грета, присаживаясь рядом. — Уж не знаю, что ты себе надумал, но Гундольф для меня лишь друг, и он об этом знает.

— Мне-то зачем о том говоришь? — осторожно сказал Ковар. — Ты ведь не обязана передо мной отчитываться, кого любишь.

— Тот, кого я люблю, — с улыбкой сказала Грета, — лучше всех. С рождения судьба его не баловала, но я ни разу не слышала, чтобы он роптал на свою долю или впадал в уныние. Он очень добрый — даже в адрес своих обидчиков никогда не сказал дурного слова. И умный. Пожалуй, самый умный из всех, кого я знаю, если не считать отца. И когда мне плохо или грустно, я привыкла делиться с ним. Ближе него у меня никого нет.

Ковар ощутил, как сердце в груди превращается в тяжёлый кусок льда.

— Так почему же этот замечательный человек, — произнёс он, стараясь казаться равнодушным, — почему он сейчас не здесь и не поддерживает тебя в нелёгкую минуту?

— Он здесь, — просто сказала Грета, — и сидит напротив меня.

Ковар не сразу смог поверить в эти слова, потому что такого не могло быть никогда. Даже в его мечтах, не то что в жизни. Уже и Грета давно ушла, и свеча догорела, а он всё ещё сидел, ошеломлённый. Затем прижал ладонь к щеке, которую Грета погладила перед уходом, и продолжил сидеть, погружённый в нелёгкие мысли.

Мастер вернулся домой через несколько дней будто бы другим человеком. Он глядел на дочь и ученика, но не замечал их. И вопросов их словно не слышал. Лишь послал Ковара за бутылкой, хотя никогда до этого не пил, а после вновь замкнулся и ни словечка.

Когда допил бутылку, отправил ещё за одной.

Ночью ему снились кошмары. Комната мастера Джереона находилась внизу, но крики донеслись и до каморки Ковара. Хвостатый вскочил, встрёпанный, и у лестницы столкнулся с Гретой — та тоже спешила на помощь отцу. Им едва удалось привести мастера в чувство, он так отбивался, будто на него напали.

— Пусть Ковар со мной посидит, — сказал наконец мастер, когда отдышался и глотнул холодной воды. — А ты, дочка, иди к себе. Да живо, и не спорь!

Грета нехотя отступила, перед уходом поглядев на хвостатого.

— Плохое что случилось, да? — сочувственно спросил тот у мастера.

— Ох, парень, до того дрянное дело… — поморщился старик. — Но рассказать не могу, слово дал. И это мне ещё повезло, а…

Он не договорил, но вскоре Ковар и сам узнал. С доктором Колманом стряслась какая-то беда, он скоропостижно скончался, и его похоронили в закрытом гробу. Ну что ж, доктор Игнац, его главный конкурент, был только рад, а остальные посудачили день-другой, да и забыли. О том, что Колман перед смертью был приглашён во дворец, никто не знал, кроме стражников, а те особо не сплетничали, разве что в своём кругу. С теми, кто мог проболтаться, у господина Ульфгара разговор был короткий.

Мастеру Джереону поручили новое задание — создать сердце лучше прежнего. Для кого оно, старик говорить отказался и с этой работой отчего-то не спешил. Он делал, конечно, чертежи и отливал детали, и каждую неделю ему было что показать тем, кто являлся с проверкой. Но хвостатый видел, что всё это лишь для отвода глаз.

Втайне мастер принялся брать сторонние заказы, причём и такие, с которыми бы раньше не связывался. Казалось, что Джереону для какой-то цели нужны деньги, да побольше. Но лишних вопросов хвостатый не задавал. Ясно было, что мастер пока не готов делиться.

Разговоры за работой, однако же, не смолкали, только вот темы старик выбирал странные.

— Что ты, мальчишка, помнишь о смене времён? — спросил однажды мастер. — Мать-то с отцом рассказывали, как настал конец старому миру?

— Отец говорил однажды, но так… не любил он вспоминать. Да ведь он и не всё видел, я из Гретиных учебников больше узнал, — ответил Ковар.

— Учебников, — насмешливо протянул старик. — Щипцы мне с полки подай, да не те, большие. Учебники-то все писались уже при новом мире. Все старые книги Ульфгар затребовал себе во дворец. Так что читал ты, может, о многом, да много ли там правды было?

— А что ж вы раньше об этом не заговаривали?

— А раньше я, мальчик мой, считал, что умнее всего будет приспособиться к новой жизни. И вам, думал, чего зря голову дурить. Меньше знаете — легче живётся. Да и перемены-то, казалось мне, к лучшему. Знаешь вот, кем я раньше был?

Хвостатый лишь покачал головой. О прошлом мастер Джереон никогда не говорил.

— Я ведь сам с востока, с Восточных равнин, — погрузился в воспоминания старик. — Жил в окрестностях города Листа, одного из самых крупных городов в тех краях. Теперь он зовётся городом Кровельного Листа, ты наверняка слышал. В те времена город окружала Зелёная роща, неподалёку располагались и другие поселения. Люди так и говорили: я, мол, из Зелёной рощи. Вот и я оттуда.

Мастер прокашлялся и снял очки, чтобы протереть.

— Игрушки я делал, — продолжил он свой рассказ. — И хотелось мне, чтобы не простые они были, а подвижные. Уж как я ни бился, а до такого, что сейчас делаю, дойти не мог. Да и не дошёл бы в жизни, если б не мастера, которых привёл Ульфгар. Жена моя, Адела, мне помогала, расписывала эти поделки. Были они тогда по большей части из дерева.

— У Гундольфа отец тоже занятные вещицы вырезал, — сказал хвостатый, вытягивая из-за ворота птицу. — Вот это, например.

— Давно я такого не видел, — усмехнулся мастер, приглядевшись. — Ты это, парень, спрячь и кому зря не показывай. Не те, знаешь ли, времена.

— Так в чём же врут учебники? — спросил Ковар, пряча свистульку. — Там сказано, что без машин людям жилось тяжело, да и отец мне говорил, что многое раньше делалось вручную, а это и время, и силы. И вы сами признаёте, что таких вершин мастерства не достигли бы, если б вам не помогли.

— А я вот, парень, думаю: может, и лучше было бы мне держаться от этой науки подальше, да и всему нашему миру, — угрюмо ответил мастер. — Поболтали и хватит, о работе уже забыл! Шлифуй, шлифуй давай свои детали!

Остаток дня они говорили лишь о деле.

— Чего, ты думаешь, хочет правитель Ульфгар? — спросил старик в другой раз.

— Ну, наверное, чтобы народу лучше жилось, — пожал плечами хвостатый. — Ведь он столько всего сделал и для севера, и для юга, для всех наших Лёгких земель. Теперь у нас есть железные дороги, благодаря чему уголь быстро привозят в города, а зерно и воду — в засушливые пустоши севера. Затем ещё…

— Засушливые пустоши, говоришь? — хмыкнул мастер. — Прежде и там бывали неплохие урожаи, и зерно из других мест не требовалось. И реки там были, да не одна. До поры, пока в тех краях не повырубили все леса, и пока шахт там не стало больше, чем поселений. Лесное Прибрежье, вот как раньше звались твои Северные пустоши. Лесные земли севера, м-да…

— В учебниках об этом ни слова… но зачем вы мне об этом говорите, мастер Джереон?

— Затем, чтобы ты задумался, — вздохнул старик. — Боюсь, сам я сделал неправильный выбор. Я уже ничего не успею изменить, но ты, может быть… не знаю, сколько у тебя времени, раз уж ты попал на глаза самому господину Ульфгару, но всяко больше, чем у меня. Так что думай, мальчик, думай. Не верь всему, что слышишь и читаешь. А когда что-то делаешь, ты не радуйся, что по плечу тебе сложная работа, а спрашивай себя, что ты этим даёшь миру. Да шире, шире гляди. Я когда сюда пришёл и на железной дороге вагоны собирал, мало не от счастья прыгал, что к такому великому делу причастен. Потом меня до паровозов допустили, затем в числе лучших отобрали в цеха по сборке экипажей и механических повозок. Да, многим я занимался, прежде чем на свою мастерскую скопил. Да и знания требовалось получить. Так вот, собирая машины, я думал лишь о том, что своими руками строю новую эпоху нашего мира. Лучше прежней. Думал, что за счастливые времена настанут для всех живущих.

— Ведь так и вышло, — улыбнулся Ковар, сверяя деталь с чертежом. — Машины облегчают труд, берегут время, они сильнее любого живого существа…

— Но использовать их нужно с умом, — сердито перебил мастер. — Вот я тебе о чём толкую. Гляди, город весь чёрен, и нет уже ни парка, ни лесочка, где бы можно было прогуляться. Реки умирают. Дышать нечем, каждый третий кашляет, люди умирают до срока, как бедная моя Адела. А нищета? Раньше только хвостатые — ты уж прости, парень, но так оно и есть — жили в отбросах и грязи, и то потому, что их всё устраивало. А кто честно трудился, у того всегда был и дом, и хлеб с маслом, и копейку каждую считать не приходилось. А теперь?

— А разве теперь не так? — поднял бровь Ковар. — Мы ведь трудимся и живём хорошо, как и все соседи-мастера в нашем переулке.

— Да ты, парнишка, особо нигде и не бываешь, откуда тебе знать, — почесал затылок мастер. — Вот подумай, были раньше лесорубы, ткачи, швеи, кружевницы. Гончары были. А теперь их вытеснили машины, которые штампуют тот же товар куда быстрее и в больших количествах. Люди, конечно, нашли себе новую работу, но их труд уже не так ценится. Мастера, как мы с тобой, ещё, может, и не бедствуют, а всем прочим приходится тяжко трудиться почти без отдыха, лишь бы с голоду не помереть. Хорошо живётся только тем, кто сейчас владеет фабриками, заводами и шахтами. Начальству всякому ещё.

Старик так разошёлся, что даже забыл о часовом механизме, который собирал. Он разглагольствовал, размахивая рукой, в которой зажимал отвёртку.

— И народ недоволен! С каждым годом недовольство растёт, но… — тут мастер Джереон понизил голос и покосился на плотно запертую дверь, — но люди пока не знают, что делать.

— А вы-то откуда знаете про всех людей? — полюбопытствовал Ковар.

— А от Эдгарда, — ответил старик. — Ты думаешь, чего он катается со своим ослом туда-сюда, когда есть железные дороги и механические экипажи, и в бродячих торговцах надобности будто бы и нет?

— Так ведь он отщепенцев объезжает. По тем местам не каждый экипаж проедет, да и нужны они кому.

— Вот. А почему, думаешь, правитель позволяет снабжать товарами тех, кто не на его стороне?

— Думаю, ему и дела нет до этого.

— Ошибаешься, мальчик мой. Это он вроде как пытается казаться справедливым и милосердным: принёс улучшения, преобразил эти земли, и погибли при этом лишь те, кто открыто против него выступил с оружием в руках. Остальным была дана иллюзия выбора, и кто не сражался, но хотел уйти, тех отпустили. Однако такие, как Эдгард, колесят по Лёгким землям, наблюдают и передают людям правителя, не зреет ли где бунт. Ни один уголок не остаётся без присмотра.

— Эдгард? — недоверчиво произнёс Ковар. — Что ж он волка тогда вам отдал, а не людям правителя?

— Хитрый он парень, — усмехнулся мастер, — и выгоды своей не упустит. Да и по правде, на стороне правителя он лишь для вида. Ты, если что, знай: Эдгарду можно доверять. Я вот думаю скопить денег, чтобы он помог Грете перебраться на восток. Хочу, чтобы она начала новую жизнь подальше отсюда, да под новым именем. Боюсь, здесь для неё становится слишком опасно.

— Это ещё почему? — осторожно спросил хвостатый.

— Господин Ульфгар — жестокий человек, — ответил старик, передёрнув плечами. — Чтобы своего добиться, он на всё пойдёт. Пока Грета здесь, я вынужден плясать под его дудку. Сделаю что не так — ей несдобровать. Себя мне не жаль, своё пожил, а её страданий допустить не могу. Ты, мальчишка, тоже старайся не болтать, откуда родом. Ты уже на крючке, и если Ульфгар поймёт, чем на тебя надавить, уж будь уверен, он этим воспользуется.

Хвостатый, правду сказать, в речи мастера особо не вникал, не это занимало его мысли в последние дни. Он всё думал о словах Греты. То убеждал себя, что это ему лишь почудилось, то слышал её голос, будто наяву, и чувствовал прикосновение тёплой ладони к щеке. В эти моменты он замирал, мечтательно улыбаясь, и не замечал, как мастер подозрительно на него косится.

Конечно, он понимал, что будущего для них нет. Хвостатые глядели на людей с насмешкой, люди презирали хвостатых, а смешанные союзы были одинаково ненавистны и тем, и другим. За себя Ковар не боялся, грубые слова его давно не задевали, но он не мог допустить, чтобы хоть капля этой грязи попала на Грету. Она должна была иметь право ходить с поднятой головой. Она заслуживала детей, которыми сможет гордиться, а не полукровок, которым жизни не дадут. Да и эта её любовь, может, просто жалость и заблуждение. Она вскоре опомнится, а жизнь себе сломает навсегда.

И потому Ковар, услыхав слова мастера, кивнул, соглашаясь, что Грете лучше уехать куда подальше. Сердце его при этом заныло, но хвостатый уже давно решил, что голос разума — куда более надёжный советчик.

Было тяжело и из-за отца с матерью. В последние дни Ковар два раза побывал у Моховых болот, крадясь ночными лесными тропами, чтобы тайком выпустить у берега светляков. До первых лучей солнца он стоял, глядя на родной островок в надежде хоть издали увидеть знакомый силуэт, но ему не везло. И он уходил, обещая себе, что в следующий раз наберётся смелости… а теперь, выходило, нужно оставить эти вылазки. Если за ним проследят, если что-то пойдёт не так, он не сумеет защитить родителей. А быть вынужденным выполнять любые требования господина Ульфгара не хотелось.

Хвостатый не знал, что это могут быть за требования. Но раз его наставник боится даже намекнуть, что произошло, и каждую ночь видит кошмары, то ясно, что его впутали в какие-то чёрные дела.

— Да слышишь ты, парень? — донёсся до слуха раздосадованный голос мастера. — Что это тебе то и дело уши закладывает?

— О матери с отцом думал, — сказал хвостатый полуправду.

— Так вот, если вдруг я не успею, поручаю это тебе, слышишь? С Гретой-то я не поговорил пока, хочется, чтобы девочка хоть немного ещё беззаботно пожила. Думал, как накоплю, чтобы и Эдгарду за услугу, и ей на новом месте обжиться, тогда уж скажу, но кто знает, как оно пойдёт. С торговцем я уже перекинулся словечком, но если что, ты сам ему заплатишь и Грете мою просьбу передашь, обещай. Обещаешь? Вот спасибо. А где я деньги храню, ты всегда знал.

Долго вертясь без сна в ту ночь, хвостатый с удивлением думал, в какие же безрадостные дали, в какие дебри завела его детская глупая погоня за механическим волком.