Серебряная лоза

Глава 13. Прошлое. О том, что сбывшиеся желания не всегда радуют

Ковар не знал, что ожидает впереди. В одном был уверен: Грета должна уехать. И если там, на далёком востоке, всё у неё сложится хорошо, то счастлив будет и он.

Хвостатый приткнулся на табурете у большого стола, заваленного чертежами, инструментами и деталями. Рядом сидел мастер Джереон, задумчиво перелистывая страницы истрёпанной книги и не замечая, что мыслями ученик всё чаще не с ним.

— Вот она, — наконец ткнул старик пальцем. — Вот такая.

Ковар перегнулся через плечо наставника, впился глазами в рисунок. Несмотря на то, что страница была замызгана, птица глядела с неё, будто живая: вот-вот встрепенётся, скосит чёрный глаз, взмахнёт крыльями.

Перья белые, но не как снег, а как блеск серебра, как лунный свет. Затерялась в них неуловимая дымка, не просто серая, а мерцающая. Как только сумел её передать художник?

Умная головка, крупный клюв, а на шее — будто золотое ожерелье. Спереди длиннее, сзади короче.

Птица чем-то напоминала деревянную, которую Ковар носил на шее. Но та, сделанная отцом Гундольфа, хоть и казалась ему прежде венцом мастерства, всё же ни в какое сравнение не шла с рисунком.

«Ворон Златого Перелесья» — было написано внизу страницы.

— Красивая птица, — выдохнул наконец хвостатый. — Но всё же не такими я их себе представлял. Изящнее, что ли. Хвост подлиннее, на голове шляпка вроде той, что дамы в театр надевают.

— Ну, а они именно такими были. Что ж ты свисток-то на шее таскаешь, а о птице, для которой он мастерился, и не знал? Впрочем, и сам я птиц этих мно-ого лет уже не видел…

— А Златое Перелесье — это где? Красиво звучит.

— А это, парень, и есть твои засушливые пустоши севера. Нет больше никакого Златого Перелесья, да и птиц заодно.

Мастер зевнул, потянулся, вынул из-за уха карандаш.

— Что ж, давай делать чертёж. Придётся потратиться на золото и серебро, но Тильда Леманн заплатит нам за работу с лихвой. Да, и ещё. Предупреждать, надеюсь, не нужно — не болтай. Символы прежней эпохи теперь под запретом. Ни к чему господину Ульфгару знать, что в его городе кто-то мастерит таких птиц или держит их дома. Да он вообще не должен знать, что мы работаем над чем-то, помимо его заказа.

Хвостатый лишь молча кивнул, а затем принялся помогать наставнику.

Тильда Леманн, жена владельца булочной, пожелала иметь заводную птицу, наигрывающую популярные нынче мелодии. Оставалось лишь надеяться, что её танцевальные вечера посещают надёжные люди, которые не проболтаются. Поговаривали, что именно за такую птицу можно и головы лишиться.

— Это старая книга, да? Со времён старого мира? — спросил Ковар. — Не боитесь такую хранить?

— Сам видишь, не новая. Сейчас уже не так страшно, а вот прежде… Когда господин Ульфгар повелел сносить старые книги во дворец, он посулил за них награду. Каков хитрец, да? Если б просто запретил, многие бы из упрямства не послушались, а до денежек все горазды. Сами тащили, и в городе тогда было неспокойно, мародёры вламывались в брошенные дома в поисках книг, да и не только в брошенные. Мы с женой тогда угол снимали, к нашему хозяину два раза приходили и все комнаты постояльцев обшаривали, никто и пикнуть не смел, боялись. И ведь шёл уже шестой год нового мира, а они всё не унимались, и Ульфгар ничего не делал — то ему на руку было. Адела тогда уже Гретку носила, так мы у неё на животе все ценности и прятали, никто не додумался там искать. Пару книг сберегли, да деньги, что я копил, да кольца, брошки, что от наследства остались. Очень это нам потом помогло. Гляди, заболтал меня, я не тот размер указал…

Не прошло и недели, как птица была отлита и собрана. Жена булочника не просила ничего особенного, лишь чтобы игрушка моргала да качала головой. И с музыкальным механизмом возиться не пришлось — купили готовый. Но отдать поделку решили через несколько дней: заказчик должен думать, что работа сложна, тогда больше заплатит.

— Я по делам, — сообщил мастер. — Может, достану пару новых заказов. Если от господина Ульфгара придут, хотя сегодня не должны, соври что-нибудь. Скажи, парафин внезапно закончился, или войлок, или ещё что, вот я и ушёл в лавку. Скоро вернусь. Ты формы от птицы пока уничтожь. И чертежи проверь — я вроде утром жёг, да вдруг что пропустил.

Не успел хвостатый бросить формы в печь, как домой вернулась Грета. Это было плохо.

Бросив шляпку на стойку, она вошла в мастерскую, и нечего было и думать о том, чтобы улизнуть.

— Ковар, — с лёгкой укоризной произнесла дочь мастера, — поговори со мной. С того дня ты так усердно меня избегаешь. Мне казалось, прежде ты глядел на меня иначе, будто и я тебе не безразлична. Всё ждала, что ты заговоришь об этом первым, но ты, похоже, и не собирался. Может быть, я ошиблась и зря смутила тебя своим признанием?

— Грета, — тяжело сказал хвостатый, позаботившись о том, чтобы их разделял стол, — подумай только, кто ты и кто я. Те твои слова — самое дорогое, что у меня есть, а большего мне и не надо. Жизнь тебе губить я не посмею. Встретишь ещё того, кто лучше тебе подходит, и будешь счастлива…

— Прошу, не нужно решать за меня, в чём моё счастье, — возразила Грета. — Другого такого я не найду и искать не собираюсь. Да и ты слишком уж тревожишься по пустякам…

— То, что ты подвергнешься насмешкам, пустяки для тебя? Что из лавок будут гнать, выставят с работы, обольют помоями? — не утерпел Ковар. — Друзья откажут от дома. Будешь ходить по улицам в страхе, ожидая камня в спину. Даже отец от тебя отвернётся.

— Уж он-то не отвернётся, — улыбнулась Грета. — И ты ему по душе.

— Как ученик, а не как…

Дочь мастера лишь покачала головой, не переставая улыбаться. Затем подняла крышку с коробки, стоявшей на столе.

— Это та самая птица, да? — спросила она, поворачивая ключ два раза. Каждый оборот — одна мелодия.

Мастерская наполнилась нежными звуками вальса.

— Потанцуем? — предложила Грета, протягивая руку. И видя, что Ковар застыл в нерешительности, продолжила:

— Может быть, нам и вправду ничего не останется, кроме воспоминаний, как знать. Так пусть хотя бы будет что вспомнить.

— Да я и танцевать-то не умею…

— Не страшно, я научу.

И Ковар, поколебавшись, взял маленькую и нежную руку своей, загрубевшей. Он знал, что впереди неизбежное расставание, если не сегодня, так завтра. И он отпустит Грету, ни шагу ей вслед не сделает — Хранительница не даст соврать, она всё, что у него на сердце, знает. Но кто сможет его упрекнуть, что он позволит себе взять самую малость, один танец, первый и последний?

— Мы можем уехать, — негромко произнесла Грета, кладя голову ему на плечо. — Далеко отсюда, далеко от всех. Лёгкие земли такие большие, в них так просто затеряться. Небольшой домик в лесу, или на побережье, или у гор. Где тебе больше нравится?

И была она такая тёплая, и от волос её пахло цветами, даже голова кружилась. Хотелось вдохнуть её всю, навеки оставить у сердца. И когда она подняла голову и серый взгляд встретился с тёмно-карим, время остановилось. Губы их слились, и ничего правильнее в мире не было.

И казалось, что отныне существует лишь это тепло и это счастье. Где-то в другой жизни осталась птица, давно отыгравшая свои мелодии и притихшая. Находясь так далеко, ни Грета, ни Ковар не услыхали, как в замке три раза повернулся ключ.

— Да как только ты посмел! — раздался крик мастера Джереона.

Он оттащил ученика за шиворот и принялся отвешивать пощёчины. Ковар без труда мог бы защититься, но стоял виновато, глядя в пол.

— Отец, не нужно! — закричала Грета, пытаясь остановить мастера. Тот дёрнулся, сбрасывая руки дочери.

— Вот же… крыса паршивая, поганец! Говорили мне, не к добру такой в доме, а я ещё выгораживал его! Да я к тебе, как к родному, а ты, грязное отродье, чего удумал! Как ты мог так со мной поступить?

— Отец, прошу тебя, послушай…

— Что «отец», что «отец»? Давно это у вас? Может, мне уже и внуков стоит ждать, мелких крысёнышей, а?

И мастер, побагровев от гнева, поволок своего ученика в дальний угол. Там — пять ступеней вниз — хранились высокие бочки с маслом.

— Вот и всё, что я за доброту свою заслужил! — прохрипел старик, с усилием стаскивая крышку с бочки. Другой рукой он крепко держал хвостатого за шиворот. — Гляди, дрянь такая!

Брошенная крышка загремела о каменный пол. Ковар упёрся в обод, не понимая, наставник желает его утопить, или к чему всё идёт. На дне бочки — они никогда не снимали крышку, пользуясь краном на боку — темнело что-то знакомое.

Приглядевшись, хвостатый сообразил: это части волка, про которого мастер пять лет назад сказал, что он будто бы переплавлен.

— Забирай и проваливай, с этой минуты ты мне больше не ученик! — выкрикнул мастер, сплюнул, а потом сел, привалившись к стенке бочки, и тяжело, некрасиво зарыдал.

Грета встала на колени перед отцом, взяла его за руку, принялась успокаивать. Тот отмахивался. Ковар так и стоял у бочки, виновато глядя в пол. Надо бы что-то сказать, да слова не шли.

— Это было в первый и последний раз, — наконец, стиснув зубы, произнёс он. — Я бы не тронул её, я бы никогда… Я ведь всё понимаю.

Мастер лишь зло сверкнул на него стёклами очков, но ничего не успел ответить.

— Ай-ай, — донеслось от входа, — что за шум? Надо же, какая птица стоит прямо на виду, и двери не заперты. Мастер Джереон, ты спешишь лишиться головы? А если бы первым заглянул не я?

Это оказался торговец Эдгард, и хвостатый никак не мог решить, рад он нежданному вмешательству или нет.

— Не до гостей нам сейчас, — зло процедил сквозь зубы мастер, поднимаясь на ноги. — А может, и наоборот. Сможешь забрать эту дуру сегодня же?

— А вы, гм, уже побеседовали? — осторожно спросил торговец. — Вижу тень непонимания на лице твоей прекрасной дочери.

— В чём дело? — нахмурившись, спросила Грета. — Отец, что ты задумал?

— Уезжать тебе надо подальше отсюда, вот что, — хмуро произнёс мастер.

Он подошёл к двери, запер её, затем проверил, крепко ли запер.

— Господин Ульфгар взял меня за горло, и здесь ты не в безопасности, дочь. Сделаю что не так, и ты поплатишься головой. Мне будет спокойней, если ты уберёшься из этого города, поняла?

— С ним, — указала Грета на хвостатого.

— Без него!

— Тогда не поеду.

— Грета, так будет лучше, — вмешался Ковар.

— Свяжу, и пусть Эдгард тебя в этаком виде увезёт, если по-хорошему не желаешь!

— Прошу прощения, но связанных людей я возить не стану.

— Да хоть на цепи, — твёрдо ответила Грета. — При первой же возможности вернусь.

— А с этим… с этим выродком я тебя не пущу! — разъярился мастер. — Чем он голову тебе так задурил? Да будь проклят тот день, когда я пустил его на порог!

Больше всего сейчас Ковару хотелось оказаться далеко отсюда. Или повернуть время вспять, найти слова, чтобы Грета на него и не глядела. Он, дурень, мечтал о её любви. Вот так она выглядит, эта любовь, в их мире.

— Уезжай, Грета, — тяжело сказал он. — Ты не нужна мне, слышишь? Ты, может, и готова всё потерять, да только я не готов.

И отвернулся, чтобы не видеть, как задрожали её губы. Повернул ключ в двери — один оборот, второй — не глядя, потому что глаза застилали слёзы. И шагнул за порог — как он думал, навсегда.

— Ну и далеко собрался, парень? — хлопнул кто-то по плечу.

Эдгард. Тут Ковар сообразил, что застыл столбом в переулке, пытаясь прийти в себя, и неизвестно сколько простоял.

— Домой, наверное, вернусь. Куда мне ещё, — угрюмо ответил он.

— А не хочешь со мной? — предложил торговец. — Дельце одно есть, помощник бы пригодился. Особенно с такими руками и головой, как у тебя.

Хвостатый задумался ненадолго.

— А, всё равно, — махнул он рукой. — Идём.

— Поедем. Там, в доме, вещи какие-то твои остались? Или так, как есть, уйти собрался?

— Нет у меня ничего. Денег не скопил, одежда вся с чужого плеча… вот только волк. Можно волка забрать?

Эдгард поднял брови, но ничего не сказал.

Волка ему пришлось выносить самому, поскольку хвостатый наотрез отказался приближаться к дому Джереона. Плюхая промасленные мешки в механическую повозку, торговец окинул Ковара долгим взглядом, но промолчал и тут.

Ослика своего Эдгард где-то оставил. Теперь у него был новенький экипаж с широким сиденьем впереди, где могли поместиться двое, и местом для груза позади. Волк перепачкал и машину, и костюм торговца, но тот будто бы и не заметил.

— Садись, — пригласил Эдгард, распахивая дверцу. Там, однако, уже стояла коробка, прикрытая платком.

— Тут ящик какой-то, — сказал Ковар. — На руки его взять?

— Ах да, совсем с вашими представлениями из головы вылетело! — шлёпнул себя по лбу торговец. И добавил, понижая голос:

— Птицу вы для кого делали? Может, я и эту туда пристрою.

Хвостатый поднял уголок платка. Под ним оказалась не коробка, а клетка. Серебристо-белая птица взглянула на него чёрным глазом, склонила голову набок.

— Прикрой, прикрой скорее! — зашипел торговец. — Садись давай уже. Так чей был заказ? Это, видишь ли, случайная находка. Крыло повреждено. У себя оставить не могу, слишком уж часто туда-сюда мимо стражников приходится мотаться, да и не жизнь ей в дороге. Думал, может, найдётся какой добрый и смелый человек.

Ковар сел, поставив клетку на колени. Поглядел на Эдгарда, дёргающего рычаги.

— Отдайте мне, — попросил он.

— Тебе она на что? У тебя и дома-то нет.

— Уж что-нибудь придумаю. Так отдадите?

— Ишь хитрый какой. Я-то собирался её продать.

— Вы говорите, работа для меня есть, — упрямо сказал хвостатый. — Так я её даром сделаю. Ну?

— Ох, ну что с тобой поделать. По рукам, — кивнул торговец.

Мотор взревел, и механическая повозка, выплёвывая клубы пара, затарахтела по булыжной мостовой. Волк гремел в полупустом отделении.

Стражники у ворот поглядели на пропуска, вписали имена в свою книгу и добродушно помахали уезжающим, не догадываясь даже, сколько запрещённого груза сегодня везёт торговец Эдгард.

Повозка двигалась к северу. Справа тянулся лес, слева — пустоши. Ковар вдруг засмеялся, опустил голову, всхлипнул. Эдгард заглушил мотор, толкнул его в плечо.

— Что случилось-то?

— Да вот, забавно… Хранительница и вправду выполняет желания. Всё, чего я так страстно хотел, я получил. Волк — вот он, пожалуйста. Обучаться в мастерской — на здоровье. Грета… Всё исполнилось, к чему тянулась душа, а почему я не счастлив?

— Эх, парень, — пробормотал его спутник.

Эдгард достал папиросу, вышел наружу и закурил, заложив руки в карманы брюк. Под хмурым небом шелестел лес, дело шло к лету.

Торговец даже не попытался утешить хвостатого, да и какие слова тут могли помочь? Когда он вернулся за руль, Ковар уже успокоился. Мотор фыркнул, взревел, и механическая повозка вновь полетела на север.