Серебряная лоза

Глава 29. Прошлое. О том, что придумал Альседо, и о том, что придумал Ковар

Следующей ночью Альседо попросил принести ворона. Торопил, чтобы успеть до рассвета.

Усадив Вольфрама на колени, пернатый прикоснулся к его голове тонкими пальцами, прикрыл глаза. Чуть позже отнял руки и велел Ковару:

— Выпусти его! И жди ночи, когда он вернётся. Я послал его за семенами лозы, показал, куда лететь и что искать. Надеюсь, он справится…

— Выпущу. Но к чему такая спешка? Ведь вы говорили, что семена всё равно некому прорастить. Сегодня я бы лучше посидел над сердцем, важно закончить эту работу как можно скорее.

— Да, в том и дело… Есть у меня одна мысль. Как дождёшься ворона, спрячь эти семена внутри сердца. Сможешь?

— Сделать-то можно, да только до Вершины ведь далеко, а у ворона крыло было повреждено, летать он с тех пор не очень-то любит. Этот путь может занять у Вольфрама три, четыре дня, а то и больше, а Грету нужно вытащить из темницы уже сейчас. Нельзя ждать!

— Значит, молись Хранительнице, чтобы девушка продержалась. Такой шанс нельзя упускать! Когда план твоего друга провалится, вы ещё поблагодарите меня.

Ковар молчал, и тогда пернатый добавил:

— И потом, для меня это возможность обеспечить спасение дочери. Ведь она не нужна вам, и никто не собирался мне в этом помогать, не так ли? А так вы хотя бы попытаетесь…

— Может быть, в другой раз? — умоляюще произнёс хвостатый. — Когда сердцу потребуется починка или замена. Всё равно ведь долгие годы ждать, пока подрастёт ваша дочь.

— Моё первое — вы его чинили — служило больше десятка лет. И второе, которое вам наверняка отдадут для ремонта позже, столько же. Не хочу тебя пугать, но ты сам можешь столько не прожить, мальчик. А с другими мастерами я, может быть, никогда не встречусь, и ты не сумеешь передать им семена лозы. Так что или сейчас, или никогда. Можешь поступить по-своему, но ко мне в таком случае больше не приходи. Осмелишься — подниму тревогу. Если солжёшь мне, узнаю.

— Я… хорошо, я постараюсь, — угрюмо сказал Ковар, подхватил ворона и вышел.

Белую точку быстро поглотила тьма, хлопанье крыльев затихло вдали, и хвостатый взмолился Хранительнице, чтобы Вольфрам обернулся туда и назад как можно скорее. Каждую минуту следующего дня, оставаясь наедине со своими мыслями, он просил, чтобы Грета продержалась ещё немного. А работа между тем была уже почти закончена.

— Вот счастье-то, — сказал ему вечером измождённый мастер, промывая покрасневшие от напряжения глаза. — Завтра уже отдадим эту дрянь правителю. Если повезёт, завтра и обниму мою доченьку.

— Мастер Джереон, — с тяжёлым сердцем сказал Ковар, — придётся повременить.

— Что? Зачем это?

— Мне нужно, чтобы вернулся ворон. Если его не будет этой ночью, значит, следующей. Если и тогда не будет, подождём ещё одну.

— Да ты бредишь, что ли? — рассердился мастер. — К чему нам ждать твою птицу?

— Он принесёт семена серебряной лозы, — решился рассказать хвостатый. — Это единственное, что может принести гибель пернатому, даже потерявшему силу, как господин Ульфгар. Поместим их внутрь…

— Думаешь, правитель не осмотрит сердце вдоль и поперёк? Ну, тогда ты распоследний дурень. Ничего ты там не спрячешь, а значит, и ждать незачем!

— Я уже придумал. Семена можно запаять в молоточек, отбивающий удары.

— И ты веришь, что какая-то там лоза прорастёт сквозь металл? Без земли, без воды? Чушь!

— Верю!

Перепалка длилась ещё какое-то время и прервалась лишь с неожиданным приходом Эдгарда. Обычно он так поздно не заглядывал.

— Чего шумите, что случилось? — с порога спросил торговец. — Мальчишка, что за дела-то? Отчего твоя девчонка отказывается со мной ехать?

Ковар объяснил, и Эдгард присел за стол, опершись подбородком на ладонь. Пальцами свободной руки он принялся отбивать ритм по крышке.

— Скажи этому дуралею… — начал было мастер Джереон.

— Дай подумать, — поднял ладонь торговец. — Хм, хм…

Спустя несколько минут он, хлопнув по столу, решительно поднялся.

— Сделаем, как предложил пернатый.

— А моя Грета…

— Пойдём на риск, — жёстко перебил его Эдгард. — Я что-то придумаю, чтобы ей там полегче жилось, а ты потерпи, договорились? Если мой план не выгорит, этот хорош как запасной. Пара дней ожидания ничего не изменит для Греты.

— Что ж, — угрюмо ответил мастер, — тебе, конечно, не понять, что я чувствую. И не ты сидишь в сыром подземелье. Но раз обещаешь, что о девочке моей позаботишься, я тебе поверю. Делайте как знаете. А только неспокойно у меня отчего-то на душе.

Эдгард попрощался, и хвостатый вышел следом под предлогом, что хочет проводить торговца.

— Ты ведь ничего не сумеешь сделать для неё, да? — мрачно спросил он, когда дверь мастерской захлопнулась за ними.

— Уже сумел, — сурово ответил Эдгард. — За караульными водились кой-какие грешки, и мы с ними сторговались. Да ещё одному пришлось ногу сломать, чтобы нужные мне люди попали в одну смену. Так что сейчас у Греты есть лучший уход, какой только возможен в её условиях, и тёплое одеяло, и бульон. Скажешь теперь, что я горазд только обещания раздавать?

— Эдгард, ты… Спасибо, спасибо тебе!

— Цыц, мальчишка! Я не для тебя это делаю. Значит, буду теперь заглядывать к вам каждое утро. Если ворон прилетит, кто-то же должен его незаметно унести, а то ведь в мастерской не спрячешь. Всё, уходи.

— И всё равно спасибо, — счастливо ответил Ковар.

В мастерскую он возвратился уже совсем с другим настроением. А на другой день ещё и Гундольф заглянул, подтвердил, что о Грете теперь заботятся и она вроде как пошла на поправку. О большем Ковар сейчас не мог и мечтать, и он едва ли не напевал, вычерчивая схемы за столом.

— Это ещё что такое? — спросил мастер, который от вынужденного бездействия мало на стену не лез.

— Кое-что для Эдгарда, — улыбнулся хвостатый.

— Ишь, сияешь, как начищенный медяк, — нахмурился старик. — Вот и вся твоя любовь. С поцелуями лезть всякий горазд, только к любви это отношения не имеет. А что Грета страдает безвинно, у тебя душа не болит.

— Не болит? А разве не я придумал, как сделать сердце лучше старого? — с обидой сказал Ковар. — А про мелодию, может, тоже вы сообразили? Подсчитайте, сколько дней я вам сберёг. Уж два-три из них, наверное, можно потратить!

Мастер зло сверкнул глазами, но сдержался, промолчал. Чтобы занять себя, он выпросил у Эдгарда раствор и замазал щели в трубе камина. После этого даже в самый глухой ночной час было не услыхать, как наверху играет свою мелодию механическое сердце.

— Для чего вам это понадобилось, мастер Джереон? — спросил хвостатый. — Разве вы не привыкли, спать мешало? Или камин топить собрались?

— Я так думаю, ночью люди правителя сюда не заглядывали, — пояснил старик. — Если бы узнали, что мы с пленником могли слышать друг друга, с нас бы сразу спрос был другим. А так, глядишь, ещё поживём.

После этих слов в груди хвостатого зашевелилась уснувшая было тревога. Действительно, как долго они ещё будут нужны правителю? Тот спешил избавляться от всех, едва те завершали дело, чтобы никакие тайны не вышли за пределы дворцовых стен. А ведь они с мастером Джереоном, пожалуй, узнали довольно много лишнего. Хотя в народе и прежде ходили слухи, будто у господина Ульфгара железное сердце, но одно дело — сплетни, другое — слова мастера, работавшего во дворце. Вряд ли правитель будет рад, если прознают, что он слабеет и пытается удержать покидающую его силу, угасающую жизнь.

Ещё и Эдгард с каждым днём становился всё более странным. Когда он заглядывал по утрам, в его взгляде порой мелькало что-то такое… Сожаление, сочувствие? Ковар не мог определить. Он бы думал, что это из-за Греты, но Гундольф дал понять, что её болезнь уже пошла на спад.

Спустя два дня Ковар протянул торговцу чертежи.

— Это для Карла, — сказал он с гордостью. — Водяная система охлаждения. Я почти уверен, что это сработает. Пусть он попробует. И если получится, не говори больше, что я ни на что не годен!

Эдгард принял чертежи и будто бы что-то хотел сказать, но лишь сглотнул. И таким несчастным было выражение его лица, что Ковар не выдержал.

— Да что случилось-то? Может, с Карлом что? Или с Каверзой?

— С ними всё хорошо, мальчик, — странным, чересчур спокойным голосом ответил торговец. — Спасибо тебе. И за то, что прежде помогал, и за то, что сейчас подумал о моём деле. Знай, я тебе за всё благодарен. Ворон и этой ночью не вернулся?

— Нет, не вернулся, — ответил хвостатый.

И он хотел продолжить расспросы, только Эдгард спешно откланялся и вышел.

Что-то явно шло не так. И эти его слова, и глядел он каждый раз… Ковар наконец понял: торговец вёл себя так, будто прощался. Такое же лицо было у старого Зловреда, чей сын, Шельмец, уходил пытать счастья на восток. Старик всё время болел, и путь был ему не под силу. Он оставался на Моховых болотах и понимал уже, что вряд ли когда-нибудь ещё увидит сына.

Эдгард всегда знал больше остальных, вот только говорить не хотел. А если господин Ульфгар уже решил по завершении работы избавиться от них, станет ли он сохранять жизнь Грете, дочери мастера, которая могла знать, над чем работает отец?

Сидя в ранних сумерках у стены (он проводил теперь ночи снаружи, чтобы не пропустить возвращение птицы), Ковар, хмурясь, раздумывал, как быть. Ему не хотелось умирать, совсем не хотелось! Он мог бы сбежать хоть сейчас, но как же Грета, как же мастер Джереон? Да и прятаться всю жизнь не очень-то сладко, а спокойно существовать такому беглецу уж точно не дадут.

Он не заметил, как задремал, уронив голову на колени. Проснулся от тычков — не сильных, но чувствительных. В серой мгле наступающего рассвета хвостатый увидел ворона. Наконец-то птица вернулась!

Он протянул руку, и Вольфрам уронил ему на ладонь три зерна не крупнее пшеничных. Эти семена, будто составленные из четырёх половинок сердечка, поблёскивали, точно серебряные.

Ковар вскочил на ноги и поморщился — тело затекло от долгого сидения в неудобной позе. Он поспешил занести ворона внутрь и усадить в заранее приготовленную клетку, которую накрыл тканью и задвинул в тёмный угол, а затем уселся за рабочий стол.

И когда снаружи просветлело и Эдгард заглянул прежде, чем принесли завтрак, у хвостатого уже всё было готово.

— Эдгард, — прошептал хвостатый, стараясь не разбудить ещё спящего мастера. — Как собирается поступить с нами правитель?

— Если его устроит ваша работа, надеюсь, на днях мы встретимся уже в Литейном переулке, — сказал торговец, не глядя хвостатому в глаза. — Удачи вам. Я пошёл, пока ещё не поздно незаметно вынести птицу.

Ковар не стал его останавливать. Ясно было, что больше от Эдгарда он ничего не добьётся. И внутри появился до того тугой комок, будто сердце превратилось в кусок металла.

Хвостатый терпеливо ждал, сдерживая дрожь. Он наблюдал, как явились стражники — как всегда, один у двери, второй подкатил к столу поднос на колёсах. Он оставался спокоен с виду, когда мастер Джереон попросил о встрече с правителем. Промолчал, когда господин Ульфгар осматривал готовое сердце. А вот когда тот удовлетворённо кивнул, собираясь что-то сказать, Ковар вскочил с места и опередил его.

— Господин Ульфгар, — поклонился он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, — прошу, позвольте мне побеседовать с вами. Наедине. Думаю, я могу быть вам полезен.

— И чем же? — лениво поинтересовался правитель. — Говори здесь. От моей личной охраны я тайн не имею.

Хвостатый неуверенно поглядел на мастера, а тот — недоумённо — на него. Видно, не мог понять, что это взбрело в голову ученику.

— Что ж, выведите, — едва заметно кивнул правитель, и один из стражей подхватил мастера Джереона под локоть и выпроводил наружу.

Ковар дождался, пока закроется дверь мастерской, и тогда сказал:

— Я знаю, что угля добывают всё меньше. Чего доброго, со временем запасы иссякнут. Что скажете, если я поработаю над вашими волками, чтобы они потребляли меньше топлива, но при этом не потеряли в силе?

— А что, если я скажу: не интересует? — усмехнулся господин Ульфгар. — Я знаю, где ещё добыть ресурсы в случае нужды.

— Третий мир? — насмешливо спросил Ковар. — Удивлены, думали, никто об этом не слышал? А знаете, скольким людям это ещё известно? Знаете, кто эти люди и что они сделают, чтобы вы не добрались до цели?

Господин Ульфгар шагнул вперёд и сдавил горло хвостатого с силой, которую трудно было предположить в его сухих старческих пальцах. Ярость заполыхала в льдисто-голубых глазах.

— Что ж, убейте… меня… и ничего не узнаете, — прохрипел Ковар. — А я бы мог помочь…

Правитель оттолкнул его, и хвостатый отлетел на пару шагов назад, закашлялся, растирая шею.

— И в чём же твоя выгода? — холодно спросил господин Ульфгар.

— Разумеется, я хочу жить. Но не просто жить, — усмехнулся Ковар, чувствуя, как страх отступает. — Как вы видите, я не человек. Это означает клеймо. Будь я хоть трижды одарён, люди никогда меня не признают, мне никогда не открыть свою мастерскую. У бездаря скорее купят грубую поделку, чем у меня — вещь тонкой работы. А мне нравится изобретать. Как заставить новое сердце работать дольше, придумал я. И чтобы оно издавало звук, как живое, тоже я. Но стоит уйти от мастера, никто другой меня не возьмёт, и мне придётся мести улицы, чтобы прожить, а то и хуже, и о ремесле придётся забыть. Я этого не хочу! Помогите мне, окажите покровительство, а я помогу вам. Волки — ваше оружие, так давайте сделаем его лучше. Ведь уже сейчас часть зверей содержится в хранилище, не так ли? Иначе угля расходуется слишком много, а этого себе позволить вы уже не можете.

Хвостатый однажды слышал об этом от Эдгарда. Он только надеялся, что господин Ульфгар не догадается об источнике слухов.

— И не только над этим я готов работать, чтобы добиться признания, чтобы никто не смел больше глядеть на меня свысока, — продолжил он. — А если люди вашего круга станут ходить ко мне с заказами, многие их помыслы откроются мне, и что буду знать я, будете знать и вы. Вы и не представляете, как ловки могут быть хвостатые. Но без вас, господин Ульфгар, мне никогда не достичь желаемого, я так и останусь никем. И если вас заменит другой человек, он скорее начнёт сотрудничать с людскими мастерами, чем со мной. А значит, помогать вам всегда будет в моих интересах.

На этом Ковар умолк и принялся ждать.

— Имена, — наконец сказал правитель. — От кого ты слышал о другом мире, кто так много болтает?

— Не скажу, — покачал головой хвостатый, — потому что слово моё сейчас ничего не стоит. Но если согласитесь подождать, я сделаю так, что вы получите доказательства измены.

— Пожалуй, я смогу вычислить и без того, — хищно усмехнулся господин Ульфгар. — Раз люди тебя не привечают, подумаем, кто не гнушался перемолвиться с тобой словечком.

— Подумайте ещё, многие ли приходили к моему мастеру, — поспешил сказать Ковар, — и многим ли я относил заказы. И что мог уловить мой чуткий слух, пока я ожидал в прихожих. Знаете, ведь к такому, как я, относятся как к предмету мебели, следят лишь, чтобы ничего не стащил. Но я крал другое: то, о чём они говорили, не считая, что я понимаю.

Господин Ульфгар нахмурился, ноздри его раздулись.

— А не боишься, что я из тебя силой вытрясу эти знания? — грозно спросил он.

— Живым я полезнее. Будут и новые тайны, кто вам тогда о них сообщит? Я готов работать на вас в обмен на три вещи.

— Каков наглец, — поднял седые брови правитель. — Ещё не получил ответ, но уже торгуется. Первая вещь, допустим, твоя жизнь. Вторая — осуществление честолюбивых планов. Третья?

— Хочу, чтобы мой мастер и его дочь остались живы, — твёрдо сказал Ковар. — Старик отнёсся ко мне лучше, чем прочие люди, и я, скажем так, к нему немного привязан. А его дочь — добрая, хотя и глуповатая девица. Она не интересовалась, над чем работал её отец, а тот никогда не болтал. Даже мне рассказал не больше, чем я сам увидел по мере необходимости. Если вдруг этих двоих разом не станет, пожалуй, ещё поползут ненужные слухи. А если при этом я останусь жив, у людей возникнут подозрения, и тогда, боюсь, даже с вашим покровительством мне не избежать недоверия.

— О слухах пусть у тебя голова не болит. Так говоришь, дочь ничего не знала?

— Головой ручаюсь, — подтвердил хвостатый. — У неё на уме были только цветы и воздыхатели. Она проводила дни в лавке Эрмы Блюмен, а вечера — с одним из младших стражей, это вам любой наш сосед сможет подтвердить.

Произнося эти слова, Ковар молился, чтобы Грета никак себя не выдала. Она не была глупа и наверняка понимала, что о работе отца ей лучше не знать, ну а как проговорилась случайно или сказала лишнее в бреду, когда у неё был жар?

— Что ж, я подумаю над твоими словами, — пообещал господин Ульфгар. — Но запомни, крысёныш, что условия здесь могу ставить только я. И нахальства в другой раз не прощу.

И он ушёл, прихватив с собой механическое сердце, и его молчаливые стражи последовали за ним.