Серебряная лоза

Глава 45. Прошлое. О том, как юный мастер покинул город Пара, а затем вернулся обратно

Холодным вечером середины осени хвостатый сидел прямо на земле у входа в мастерскую, а рядом с ним, касаясь правого плеча, сидел Гундольф. У них была пачка папирос, и они пытались курить.

— Ведь ты же вроде не только в ремесле своём хорош, верно? — спросил юный страж. — Говорят, ты кого-то выслеживал для правителя, правда это?

Ему полагалось бы находиться на стене, на посту, который он с таким трудом наконец получил. Но он пришёл сюда.

— Как ты сам говорил когда-то, — мрачно ответил хвостатый, — у правителя есть свои тайны, и их следует уважать.

С этими словами он втянул в себя вонючий дым и закашлялся.

— Да начхать мне на тайны, ты скажи просто, выследить кого можешь или нет? А?

— Кого это, например?

— Того хлыща, который ходил к Грете. Сейчас, правда, уже поздно, наверное. Ты вот её не видел, а я временами заглядывал, да и в городе встречал. Знаешь, она сперва стала такая… как птица, и летела высоко — не достать. А потом ей точно крылья обрубили. И она упала, а может, всё ещё падает.

Ковар вновь закашлялся, теперь уже не от дыма. Меткое сравнение, даже сам он не сказал бы точнее. Надо же, и нечуткий обычно Гундольф что-то заметил.

Грета оправилась, но выглядела как после тяжёлой болезни. Даже после темницы и смерти отца не появлялось в ней такого глухого отчаяния, такой ожесточённости. А сейчас, казалось, всё мягкое в этой душе превратилось в углы.

Он приходил, просто чтобы побыть рядом. Надеялся, однажды сумеет облегчить эту боль, но Грета теперь всегда глядела на него с презрением.

Он просил прощения бессчётное число раз. Пытался объяснить, как опасно было бы их ребёнку оставаться в городе. А там, где сейчас, дитя вырастет счастливым, и после они его отыщут.

— После? — с кривой усмешкой, которой прежде никогда не бывало на этих губах, спросила Грета. — Когда — после? Моё дитя будет звать матерью другую женщину, а отцом — другого человека. Я окажусь незнакомкой, посторонней, лишней в его жизни. Захочу забрать — и увижу только страх в его глазах, похожих на мои, а может, на твои. Даже этого ты мне не сказал! Право же, сам господин Ульфгар не выдумал бы пытки страшнее. Наймись к нему палачом.

Что странно, на старую Марту Грета сердилась не так сильно, лишь запретила ей говорить о случившемся. А его, Ковара, видеть не могла. А он не мог смотреть, как меняется её лицо при виде него.

И потому однажды, найдя окно заколоченным, он даже ощутил что-то вроде облегчения.

— Так что, Ковар? — окликнул товарищ. — Слушаешь ты? Я найти хочу того, кто так её обидел. Ох, как бы я ему вмазал! От всей души желаю, чтобы этот гад подох.

— Ты прав, Гундольф, — бесцветным голосом ответил хвостатый. — Я тоже желаю ему смерти.

— Так найдёшь его?

— Может быть, однажды.

Они ещё посидели в молчании.

— А ты и сам невесёлый что-то стал, — сказал Гундольф. — В город ходить бросил. Заразу-то никакую не подцепил в тех притонах, куда тебя обычно носило?

— А? Нет, с этим всё в порядке. Наверное, просто повзрослел я.

— Вот же дрянь, — сказал юный страж. — Вспомни только, как мы жили в грязи, на болотах. Скажи мне кто тогда, что я буду служить у самого правителя, в костюме с пуговицами блестящими, в тепле, с жалованьем, а девчонки шеи на улицах будут сворачивать — ох, как бы я был счастлив! А знаешь что? Вот тогда только, грязным мальчишкой, я и умел чувствовать счастье. А ты?

— Я тоже. Гундольф, знаешь, это я.

— Чего? Я и так знаю, что ты — это ты.

— Нет. Это я, понимаешь. Из-за меня Грета, из-за меня это всё.

Гундольф понял не сразу, но когда понял, избил так, что мало не показалось. И это он ещё всего не знал. Хвостатому было всё равно, он даже не сопротивлялся. Может быть, только поэтому Гундольф его и не убил.

Стражам, которые нашли его утром, Ковар твердил упрямо, что сам упал. И хотя очевидно было, что посторонним за стену не зайти, что люди так не падают и искать нужно кого-то из близкого окружения, делать ничего не стали. И вправду, что тут сделаешь, если пострадавший даже самому господину Ульфгару упорно заявляет: его и пальцем никто не тронул.

Гундольф при встрече теперь смотрел так, будто ему больно. А неизменный талисман хвостатого, деревянная птица, сменившая уже не один шнурок, раскололась в этой драке.

Спустя несколько дней явился Эдгард. Стоял у двери, скрестив руки, глядел укоризненно.

— Эдгард! — привстал на лежанке хвостатый. — Прошу, придумай что-то, забери меня отсюда.

— Ты думал над тем, как вырастить пернатое дитя. Это уже сделано. Так когда ты выкрадешь яйцо?

— Я хочу умереть.

— Ты хоть думал, как это осуществить? Есть планы? Расскажи мне, я найду другого человека.

— Я жить больше не хочу! Я не смогу, не выдержу тут, в этом городе. Забери меня — или убей. Дай мне яду, как Виму.

Видно, он выглядел так жалко, что даже Эдгарда это тронуло. На следующий день торговец вернулся, но не с ядом.

— Иди к правителю, — приказал он. — Ты в курсе новостей, знаешь, что шахты на севере стали слишком глубоки, и насосы не справляются?

— Не…

— Теперь знаешь. Так вперёд, обещай создать такие насосы, что весь натиск моря будет бессилен перед их мощью. Ну, живо. И я тебя заберу.

Господин Ульфгар поднял бровь, но согласился. Может, вправду некому больше было помочь с шахтами, может, решил спровадить мастера, пока тот вновь не покалечился — разумеется, совершенно случайно. Сказал только, если будет срочное дело, пошлёт за ним. А с волками к тому времени уже было покончено.

Он не послал.

Прошло два полных года, прежде чем Ковар завершил свои труды. Два года он провёл в грязи, в непрерывной работе, в неуютных плохо отапливаемых мастерских и под землёй. Он не позволял себе думать ни о чём другом, а если вдруг задумывался, то принимался за работу ещё усерднее, до изнеможения, пока его не накрывал глухой чёрный сон.

И всё-таки в этой непроглядной темноте иногда мерцал для него образ Греты, его дорогой Греты с маленькой рыжеволосой девочкой на руках. Девочке должно было исполниться два года.

Эдгарду он настрого запретил с ним заговаривать о дочери.

— Может, настанет время, когда я буду умолять на коленях, но ты не поддавайся, — попросил Ковар. — Если начнёшь рассказывать, рано или поздно я не удержусь, сам сорвусь поглядеть. Только если что-то плохое случится, ты скажи, а так — молчи. Я буду знать, что всё хорошо, мне этого достаточно.

Даже с многочисленными помощниками, даже с другими мастерами работа заняла больше времени, чем хвостатый мог предположить. Но что ему теперь время?

— Пора возвращаться, — сказал Эдгард при очередной встрече. Ковар тогда уже оказался свободен и не знал, куда себя девать. — Ты нужен в городе Пара. Давай же, парень, время двигаться дальше. Без тебя было нелегко.

Хвостатый пожал плечами, собрал нехитрые пожитки и сел в знакомый экипаж.

Они проехали через Разводные Мосты, самый оживлённый город севера. Это сюда тянулись шахтёры, чтобы отдохнуть от работы, послушать музыку, потанцевать, поглядеть на выступление какой-нибудь труппы, колесящей по Лёгким землям. Ездили и мастера. Ковар никогда не составлял им компанию.

Но здесь он неожиданно почувствовал, как к нему вернулась жизнь. Будто был похоронен заживо, но вдруг вернулся.

Он разглядел на балконе компанию молодёжи — они смеялись, у одного в руках бокал, у другого папироса. И он стоял там, с ними, смеялся и шутил.

Проехал встречный экипаж, открытый, несмотря на холодный день. В нём торопились куда-то нарядные господин и дама. И хвостатый как будто присоединился к ним, помчался, задыхаясь от бьющего в лицо ветра, в самом лучшем костюме, который только можно достать за деньги.

Он был каждым прохожим в толпе, каждым наполненным ожидания зрителем у театра, каждым неторопливым посетителем лавок. Ими всеми — и собой, тем, кто едет сейчас неизвестно куда, и неведомо, что его ждёт. На душе почему-то стало легко, как давно уже не было.

Он рассмеялся.

— Рад видеть, что ты приходишь в себя, — сказал торговец, покосившись на хвостатого.

— Скажи, в который уже раз мы едем с тобой вот так, Эдгард? — спросил Ковар, улыбаясь. — Ты помнишь, чтобы хоть у одной из этих поездок был хороший повод?

— Мы ещё живы и относительно свободны — это уже достаточно хороший повод, — ответил его спутник, потянул из пачки папиросу и закурил прямо на ходу.

Хвостатый наслаждался дорогой. Ему доставляли удовольствие и тесные комнатки захудалых гостиниц, и шум городов, через которые лежал путь, и дым фабричных труб, и вид бескрайних пустошей, над которыми было столько неба, иногда даже не серого. Его радовал стук дождя по крыше экипажа, и даже сырой ветер, и грязь под ногами. Может быть, это напоминало ему о прежних временах, когда он ещё обращал внимание на то, что творится вокруг, и был моложе и счастливее.

Лишь в городе Пара он оробел.

— Эдгард, а ждут ли меня во дворце? Может, мастерская давно занята кем-то другим, а обо мне позабыли?

— Даже не надейся. Думаешь, по доброте душевной я мотался тебя проведывать эти годы? Мне было велено приглядывать за тобой, как и прежде, а сейчас я должен доставить тебя обратно. Это приказ правителя.

Господин Ульфгар лично сообщил своему мастеру, что рад его возвращению.

— Мне докладывали о твоих успехах на севере, — с едва заметным кивком произнёс он. — Я доволен. Полагаю, теперь для тебя и здесь найдётся работа. Какой желаешь награды? Проси, ты заслужил.

— Прошу, позвольте мне брать и другие заказы, — дерзко произнёс хвостатый. — Не только ваши. И порекомендуйте меня людям вашего круга.

Седые брови правителя чуть приподнялись.

— Тебе мало быть моим личным мастером? Не хватает работы?

— Я хочу денег и славы. Что толку в умении, если почти никто не знает обо мне и никто не восхищается? Я обещаю, что не стану отнимать время у дел, которые мне поручаете вы, и ваши просьбы всегда будут для меня на первом месте.

— Ну что ж, на этих условиях даю добро. Но смотри, если тебя слишком часто не будет на месте, если ты заставишь меня ждать, пощады не жди.

Хвостатый поклонился, был отпущен и вышел.

Хорошо ещё, правитель не знал, что его мастер не так великолепен, как желает показать. Да, на севере он трудился, как проклятый, перечитал десятки книг, извёл столько бумаги, что хватило бы на месяц растопки в самую холодную пору. Но он не мог знать всего, он и сейчас не справился бы, направь его в одиночку делать что-то подобное. Выручал Эдгард, у которого имелись знакомые мастера. Они подавали идеи, он привозил чертежи. До чего-то Ковар дошёл и сам, но и немало чужого выдал за своё.

Однажды он пожаловался Эдгарду, что чувствует себя никчёмным, но тот сурово его одёрнул. Сказал, грех жаловаться тому, кто так одарён. Ведь ловит всё на лету и уже сейчас умеет больше, чем любой другой. Дай себе время, сказал он, наберись терпения, не бросай учиться, и станешь таким, каким хочешь себя видеть.

Но самое главное, чего не знал господин Ульфгар и, по счастью, не понял ни один из мастеров, трудившихся в шахтах: насосы теперь было очень легко вывести из строя и затопить шахты в один момент. Даже человек, далёкий от управления этими механизмами, после несложного пояснения справился бы с задачей. Это было частью плана Эдгарда и его соратников.

Первой же ночью по возвращении в город Пара Ковар наведался к Альседо.

Счастье, что пленника держали в той самой комнате, и за прошедшее время ничего не изменилось. Только сам Альседо как будто ещё сильнее исхудал. Он не обрадовался и не удивился гостю, погружённый в безразличие.

— Я рад, что ты ещё здесь, — прошептал Ковар, опускаясь на колени перед креслом. — Послушай, прежде я говорил, мы вытащим твою дочь. И я не врал. Я знаю путь, знаю, как обойти ловушки, знаю, как вырастить её после. Нужна лишь твоя помощь.

Пернатый встрепенулся.

— О какой помощи ты говоришь, мальчик?

— Ведь яд на тебя не подействует, верно?

— Да, ни один из существующих.

— Ульфгар, скорее всего, использует яд, как я ему когда-то подсказал. Мне нужно будет, чтобы ты пошёл со мной и вытащил свою дочь из ловушки. Я подскажу, как.

— Безнадёжно, — покачал головой пернатый, и вспыхнувшая было в его глазах надежда угасла. — Посмотри, я не могу поднять и руку. Лишь когда сердце заводят, у меня есть немного сил. Обычно тогда меня кормят, и это всё, на что хватает…

— Значит, я сделаю ключ, и мы заведём твоё сердце. Будем заводить, сколько понадобится, чтобы ты дошёл.

— А мелодия? Ведь её услышат. И по коридору за моей дверью дважды за ночь проходят стражники. Если в комнате будет тихо, заподозрят неладное.

— Подумаю, чем приглушить исходящий от тебя звук. А в комнате оставим что-то взамен, что играло бы.

— Нет, — едва заметно покачал головой пленник. — Я не смогу…

— Послушай меня! — с яростью зашептал Ковар, тряся его за плечи. — Я знаю, что такое потерять дочь. Я сделал бы всё для её спасения, слышишь, всё — и ты сделаешь! Понимаю, ты слишком долго ждал, ты перестал уже надеяться, но я здесь, и я говорю тебе: всё возможно, и мы справимся. А сейчас посиди спокойно, я немного поработаю инструментами, чтобы сделать замеры для пробного ключа.

Днём хвостатый спустился в город. Когда к обеду он заглянул в гостиницу, где обычно останавливался Эдгард, то был чисто и аккуратно одет, а также тщательно подстрижен и причёсан.

— Займи мне денег, — попросил он сходу.

Торговец поинтересовался суммой, выслушал ответ и некоторое время сидел молча, лишь брови его ползли всё выше. Но Ковар отказался давать пояснения.

— И когда думаешь вернуть? — спросил Эдгард.

— Сам не знаю, — беспечно ответил хвостатый. — Надеюсь, когда-нибудь. Так что?

— Сделка не представляется мне выгодной, — поджал губы торговец, — но так и быть, помогу по доброте своей. Это упрямое выражение на твоём лице подсказывает мне, что ты способен и влезть куда-то, чтобы раздобыть желаемое. Так что покупаешь, дюжину механических повозок?

— Убежище, — улыбнулся Ковар.

Часом позже он спускался по кривым ступеням в вонючую комнатушку, где было пусто. Особый стук отпер перед ним дверь крошечной каморки.

— А, это ты, — радостно блеснул глазами Ловкач. — Давно не виделись, парень! Проходи скорее. Тьфу!

Нижняя половина его лица была в пене, и он склонился над осколком зеркала, продолжая прерванное дело.

— Вот это самое ненавижу больше всего, — невнятно пробормотал он, отскребая левую щёку. — Ну почему у вас не растут бороды и усы, как у людей? Замучился уже изводить, с такой тёмной щетиной, как у меня, разориться можно на лезвиях и припарках! Однажды до костей себя сотру. Слухи ходят, ты был на севере?

— Был. Ловкач, у тебя ведь нет постоянной работы?

— Сейчас на складах таскаю ящики, но это так, уйти можно в любой момент. А что?

— Хочу тебе кое-что предложить.

После всего Ковар направился к дому Греты.

Это далось непросто, но им непременно нужно было увидеться. Надвинув шляпу и подняв воротник пальто, спасаясь от осеннего ветра, хвостатый долго простоял в ожидании, но не увидел ни света в доме, ни движения. Трубы в переулке дымили, но печь Греты не топилась. И все ставни кто-то запер.

Он дождался ночи, а следующей пришёл снова, но ничего не изменилось. И через одну — тоже. Осталось признать, что здесь больше никто не живёт.