Серебряная лоза

Глава 2. Настоящее. О неудачных днях и неожиданных встречах

Более всего на свете Хитринка, рыжий огонёк, ценила тишину и уединение.

Эта черта могла достаться ей от бабушки. Завирушка, да будет легка её следующая жизнь, переселившись на Моховые болота, сразу облюбовала небольшой островок поодаль от жилья прочих переселенцев.

А может быть, виноват и дедушка, да будет счастлив и он тоже, где бы ни странствовал его дух.

— А кто обитает во-он на том островке? — поинтересовался Хвост-Хитрец, ещё юный, только прибывший в эти места, у старого обитателя болот.

— Завирушка, — ответил тот. — Премерзкая девчонка. Встретишь её, бывало, скажешь «доброе утречко!» и только начнёшь по доброте душевной пересказывать последние новости, как она выпучит на тебя свои глазища, развернётся да и прочь пойдёт, даже на приветствие не ответит. Будто не нашего роду-племени, до чего же угрюмая и недружелюбная! И двух слов за жизнь свою, наверное, не сказала… стой, ты куда это?

Но Хвост-Хитрец, подняв с земли свой единственный узелок с пожитками, уже прыгнул в бочку с проржавевшим ободом, одну из многих, служившую тут лодкой, и оттолкнулся шестом, взяв курс на островок. Бочка была широкой, устойчивой, со спиленным верхом.

— Тьфу, — только и сказал его недавний собеседник. — И этот такой же. Два сапога пара!

И так и вышло. Хвост-Хитрец и Завирушка отлично поладили. Если что и омрачало когда их жизнь, то сын.

Ковар никогда не понимал, зачем прозябать на болотах, и едва только смог, перебрался в город, из которого однажды бежали его родители.

С тех пор лишь единожды он и появился на родном пороге.

— Ваша внучка, — хмуро произнёс Ковар вместо приветствия, отводя мокрую тёмную прядь, прилипшую ко лбу.

И пока Завирушка и Хвост-Хитрец ахали над вопящим свёртком, их сын неслышно шагнул за порог и растворился в ночной тьме, в шуме ливня. Больше никогда они его не встречали и не получали ни единой весточки. И никто из встречных, бывавших в городе Пуха-и-Пера, не мог припомнить, что видал там кого-то похожего на Ковара.

Впрочем, городом Пуха-и-Пера город звался давно, в те времена, когда миром правили пернатые. Сейчас он именовался городом Пара, но и бабушка, и дедушка терпеть не могли это название и не употребляли его.

Как бы то ни было, с момента появления у них Хитринки жизнь стариков пошла повеселее.

— О-хо-хонюшки, — сводил брови в притворном сочувствии Криводух, тот самый сосед, что любил поболтать. — Помрёте вы, значится, старички, и останется девчонка сиротинушкой.

Завирушка и ухом не вела, слыша такие речи, лишь задирала нос выше и проходила мимо. А Хвост-Хитрец скалился, и Криводух потом долго жаловался сочувствующим, что его опять обидели.

Вот только вышло так, что Криводух же первым и помер, оставив внучка-сиротку. Чем-то скверным болел в ту зиму народ на болотах, и малыш Прохвост разом потерял родителей, а затем и деда. Что удивительно, никто из тех, с кем приятельствовал и делился сплетнями Криводух, не спешил забрать дитя, и в конце концов Завирушка явилась в опустевшую лачугу, из которой второй день доносился плач. В тот день у Хитринки и появился названый брат. Но это дело прошлое, вернёмся к настоящему.

Так вот, Хитринка ценила уединение и тишину, именно потому она сейчас и бродила в весьма скверном настроении по берегу болота. Поодаль парили механические светляки, то зажигая, то гася свои неяркие желтоватые и зелёные огоньки, а больше здесь не было ни одной живой души.

Прохвост, чтоб он был неладен, с утра сочинял новую песню. А когда Прохвост находился в таком настроении, соседствовать с ним становилось решительно невозможно.

— Ла-а-ла-ла! — напевал он, пока Хитринка, пытаясь оставаться спокойной, штопала прохудившиеся чулки.

— Там-там-там, — звучал на всю хижину голос Прохвоста. Затем к этому добавилось позвякивание жестяных тарелок, на которых он отбивал ритм.

Хитринка, из последних сил храня невозмутимость, поднялась и вышла наружу. Она села у стены, ёжась от свежего весеннего ветра, и нацелилась иголкой на чулок.

— Мелодия готова, — довольно прозвучало над ухом, будто кого-то это интересовало. — А какие рифмы ты знаешь к слову «жаб»? Вот послушай: «Я заслушался пением жаб…»

— Помолчал бы минуту хотя б! — взвилась Хитринка. — Как по-твоему, если люди пытаются держаться от тебя подальше, это что-то значит?

И она сунула в рот уколотый палец.

Прохвост почесал лохматый затылок. Его тёмные спутанные волосы давно пора было укоротить, но он не доверял Хитринке, в прошлый раз наградившей его парой-тройкой проплешин.

— А ты пытаешься держаться от меня подальше? — с детской обидой в голосе спросил он.

Хитринка вздохнула, затем решительно смотала чулок.

— Вот что, — сказала она. — Перевези-ка меня на тот берег, страсть как захотелось собрать грибков.

— Такой ранней весной? — удивился Прохвост.

— А вдруг повезёт, — с вызовом ответила ему собеседница. — И чем песни сочинять, лучше бы бочку мою просмолил, устала уже твоей пользоваться.

Прохвост перевёз, и дал слово просмолить бочку, и обещал вернуться за Хитринкой по первому зову, но тем не менее она сейчас бродила по сумрачному берегу в одиночестве, с гневом глядя на островок и отмахиваясь от первых, вялых ещё комаров. В руке её был крепко сжат медный рог, но даже его звук не мог привлечь внимания этого недотёпы, этого ужасного растяпы, который наверняка уснул!

Хитринка терпеть не могла, когда что-то шло не по плану, и в такие моменты страшно злилась.

— Ну и прекрасно! — вскричала она, в очередной раз увязнув ногой в грязи. Несколько рыжих завитков на её макушке встали дыбом от ярости. — Ну и не надо!

И Хитринка, порывшись в торбе, извлекла оттуда старый дедушкин гамак, который не раз её выручал. При помощи лёгких крючьев он цеплялся почти на любые деревья, а плетение сетки было таким тонким, что сквозь неё не могли проникнуть комары.

— Вот тебе! — завопила она, забрасывая впотьмах первый крюк на ветку, нависшую над дорогой.

— Ой! — раздалось оттуда, и с ветки прямо на Хитринку упало что-то довольно увесистое.

— Это ещё что? — возмутилась она, отпихивая от себя упавшего и пытаясь подняться на ноги. — Ну и кто в здравом уме будет ночью сидеть на дереве у Тёмного леса?

— Тот, кто не желает, чтобы его разорвали волки, — раздался тонкий голосок.

Хитринка нашарила в торбе светляка — она нашла его на дорожке, успела завести, но отпускать не спешила — и замахала им во все стороны, чтобы он засветился. Светляк обречённо зажелтел, и Хитринка уставилась на того, кто свалился с дерева.

— Ну что за чучело, — покачала она головой, заправляя за ухо щекочущий лоб завиток.

Перед нею стояло маленькое существо — неясно даже, мальчик или девочка — в истрёпанной тёмной накидке, из-под которой выбивались многочисленные слои другой одежды, а ещё ниже были очень тонкие ножки в дырявых чулках и грязных башмаках.

Подняв светляка выше, Хитринка увидела бледное личико с острым носом и светлые, как пушок пожилого одуванчика, волосы, небрежно остриженные и едва доходящие до плеч.

Существо терпеливо ожидало, пока Хитринка завершит осмотр.

— Какие ещё волки? — наконец фыркнула она, пряча светляка в торбу. — Здесь такого не водится.

— Не водилось, — тонким голоском поправил этот незнакомый человечек, — но теперь они уж точно тут есть. Они пришли за мной.

— Тогда самое время тебе сообщить, кто ты и что здесь делаешь, — сказала Хитринка.

В волков она, конечно, совсем не верила (хотя бы потому, что они никогда не забредали к болотам). Но очевидно, что от хорошей судьбы никто не станет приходить в это место, чтобы провести ночь на дереве.

— Я Марта из Приюта, — сообщило существо и шмыгнуло носом. — Давай влезем обратно на ветку. Потому что волки-то уже вот они.

Хитринка обернулась в сторону леса и увидела светящиеся красным глаза. Ей некогда было считать, сколько их, да и считать-то она, по правде, почти не умела.

— Да что же такое сегодня! — возмущённо вскричала Хитринка и хлопнула себя руками по бокам.

Затем она ловко подпрыгнула, ухватилась за нижнюю ветку, подтянулась и забралась повыше.

Марта из Приюта безнадёжно пыталась вскарабкаться на дерево, привстав на носки. Сверху Хитринка разглядела, что у неё было что-то не то со спиной.

— Спишь там, что ли? — крикнула она, протягивая руку вниз. Девчонка тут же уцепилась и оказалась совсем лёгонькой, так что поднять её наверх оказалось пустячным делом.

— Благодарю, — пискнула она.

— А уж я-то тебя как благодарю, — огрызнулась Хитринка, глядя на подступающих волков. — Расскажи-ка мне, Марта из Приюта, отчего это за тобой идут волки?

— Я не знаю, — ответила девчонка и поболтала ногами. Ветка закачалась. — Наверное, потому, что я вышла наружу.

— Откуда вышла? — не поняла Хитринка.

— Мне не разрешали покидать комнаты, — пояснила Марта. — «Дитя, эти стены — твой дом навсегда. А выйдешь наружу — случится беда». Вот что мне пели, сколько я себя помню. А я всё равно захотела выйти, и вышла, а потом пришлось бежать. В первую ночь волки кружили у стен, во вторую — перебрались через забор и заглядывали в окна, а потом они бы наверняка напали и разорвали всех внутри. Хорошо ещё, их никто не заметил, вот бы все переполошились! И Грета, которая стряпает и моет полы, приказала мне идти и не делать ни шагу назад, пока я не доберусь до Вершины Трёх Миров.

— Почему именно туда?

— Грета сказала, это для меня теперь единственная возможность спастись.

— Так что же ты потащилась к болотам? Это ведь вовсе не по пути. С дороги сбилась, что ли?

— Так ведь сперва Грета велела идти сюда. Здесь живёт Ковар, он-то мне и нужен. Он проводит меня к Вершине, потому что знает путь.

Хитринка ощутила, как покалывает щёки от гнева, и понадеялась, что в сумерках не видно, как она краснеет.

— Ковар! — вскричала она. — Ох, как же я ненавижу это имя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

— Ты почему… — попыталась узнать Марта, приподняв светлые брови, но собеседница совсем её не слушала.

Как, в самом деле, можно было относиться к тому, кто не пожелал знать о собственной дочери и за тринадцать лет ни разу не проведал? Он избавился от неё, отдав бабке с дедом, когда Хитринке было по виду несколько дней от роду, и даже не подумал, как она выживет здесь, на болотах. Счастье ещё, что у соседей незадолго до того народилась дочь, и мать за отдельную плату согласилась выкормить подкидыша. Неясно уж, откуда старики взяли столько денег, ведь когда в услугах кормилицы не стало нужды, те соседи на вырученные средства смогли перебраться в город и обосноваться там.

Почему-то обида на отца была сильнее, чем на неведомую мать. Может, потому, что о родившей её Хитринка не знала совершенно ничего, и та оставалась бесплотным образом, тенью, а вот отец вырос здесь. В этой хижине он тоже сделал первые шаги, держась за эту самую лавку. А вот на косяке старые зарубки, отмечающие, как он рос. Вон с того дерева на опушке леса он однажды упал, но не плакал. Вот сюда ходил за орехами. Мастерил игрушки из прутьев, некоторые даже уцелели.

Отец был реален, и повсюду остались следы его присутствия, и казалось порой, он вот-вот появится. Откроет дверь со смехом, или выйдет из-за хижины, а может, покажется из леса. Порой он снился Хитринке, этот мальчик из бабушкиных историй, хотя, конечно, теперь-то он должен был уже повзрослеть. Сперва она любила эти сны, затем возненавидела.

Поначалу Хитринка даже не задумывалась, что у неё должны быть родители. Есть Завирушка, есть Хвост-Хитрец, чего ещё желать? Но она росла, и однажды ей захотелось тоже сказать кому-нибудь «мама» или «папа». Хотя бы узнать, какими они были. Почему они её бросили и не пожелали навещать, что с ней было не так?

И желание переросло в обиду, а затем — в злость. Раз они отвергли свою дочь, то и пожалуйста, она тоже от них откажется!

А больше всего она ненавидела Ковара за то, как он поступил с собственными родителями. О, у него-то они были, и хорошие, любящие, а он разбил им сердце. Дедушка вообще не мог заговаривать о сыне, одна бабушка потихоньку рассказывала. Только дед хоть и молчал, но переживал больше всех, иначе отчего бы ещё стал таким странным под конец? Всё твердил о какой-то удочке, которую сын ему обещал привезти, ходил по берегу, выглядывал. Старик торговец, заезжающий иногда в поселение, из жалости привёз удочку, сказал — от Ковара, хотя всем было ясно, что этот подлец ничего не передавал и вообще наплевал на отца.

Всем, но не деду. Тот светился от счастья и каждому встречному сообщал, что пойдёт с сынком на рыбалку. И пошёл-таки, когда за ним не уследили, промочил ноги, и вскоре его не стало. А там и бабушка ушла следом. Если бы не Прохвост, то и Хитринке настал бы конец. Хорошо, что хоть они были друг у друга.

— Проклятый, негодный, чтоб он помер три раза подряд, нет, четыре! Предатель паршивый! Нету здесь никакого Ковара, не было и не будет! — завершила Хитринка свой сердитый монолог. — Он бросил нас, подлец, и носа сюда больше не показывал. И больше десяти лет его здесь никто не видел, и в городе его никто не видел — сбежал, наверное, куда подальше. Чтоб у него в жизни всё не ладилось!

— Его здесь нет? — тоненько протянула девчонка, впервые за всё время выглядящая растерянной. — Ой, а как же мне теперь быть?

А меж тем первый волк добрался до дерева и уселся под веткой, выжидая и примеряясь.