Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава седьмая. Чжэн Лу играет на драгоценной цитре, горные разбойники меняют гнев на милость

Остаток путешествия прошёл без потерь, если не считать третьего лиянского делегата, который всё же решил остаться на излечение в Бэйлуне: раны, полученные в той битве, начали гноиться, и через пару суток он почти полностью лишился зрения. Встречи с гуйшэнями происходили теперь каждый день, но Доу Ифу был прав: чаще всего налёт удавалось переждать в укрытии. В те же редкие случаи, когда нужно было отбиваться, я со своим истерзанным плечом не принимал в этом участие. Айго как верный страж всегда стоял рядом, защищая меня от чудовищ и собственного бестолкового геройства. Мы теперь приобрели некоторое внешнее сходство: добрую часть пути моё израненное и воспалённое лицо оставалось наполовину красным. Позже воспаление спало, и остались шрамы, которыми я поначалу даже гордился, считая, что они придают мне вид человека бывалого и смелого.

Доу разметил путь так, чтобы всякий вечер мы прибывали в город, деревню или на хутор, хоть в этой местности их было и не так много. Привалы и ужины проходили в беседах. О многом из того, что я узнал тогда, мне впоследствии доводилось слышать неоднократно. Разумеется, этот подорожный обмен мнениями не отличался той степенью крамольной откровенности, что памятная беседа с господином Чхве, но среди всех многочисленных словесных поклонов в сторону императора и тайцзинского нобилитета явственно проглядывалось недовольство молодых чиновников положением в столице и стране. Особенно же доставалось фаворитке государя, красавице Шэн, которая недавно получила титул второй императрицы и обосновалась в Лазурном дворце.

Не знаю, как обстоят дела там, куда я следую, но, коль скоро речь об этом зашла, скажу, что в горной стране многожёнство не принято и в некоторых областях влечёт за собой суровое наказание, однако на императора это правило не распространяется: ему разрешается иметь двух жён. Этот обычай, насколько я знаю из хроник, пошёл не сразу. Первым, кто при живой супруге женился повторно, стал государь Триумфатор, пятый правитель страны. Он долго не решался, но сановник Ли Минь (впоследствии старший министр-блюститель нравов) очень своевременно подал «нижайшее прошение», в котором умолял императора «привести земное в соответствие с небесным». «Государь, — писал он, — подобен солнцу, затмевающему собой все прочие светила. Но солнце в его пути по небосклону сопровождают две луны: Нефритовая и Лазурная. Сколь тоскливо было бы небо без любой из них!» Прошение пришлось Триумфатору по душе, и он великодушно его удовлетворил.

Жёны императоров зачастую происходили из именитых чиновничьих фамилий, но бывало и обратное: умная и энергичная девица из незнатной семьи приводила свою родню к вершинам почёта и государственной власти, как это сейчас происходило и с Шэнами. Иногда правители осознанно потворствовали такой семейственности, желая создать противовес существующей знати, а порой императрицы происходили из двух враждующих родов, что, разумеется, имело для страны самые серьёзные последствия. При том же Триумфаторе итогом столичных усобиц стал подъём преступных тайных обществ, чья мятежные идеи неизменно облекались в мистическую форму. Наиболее значимым из них стало «Течение девяти принципов», о котором ещё будет повод рассказать подробнее. В те времена из-за него полыхал весь северо-восток, и отпавшие области пришлось пришивать к стране железом и кровью. А полторы сотни лет назад из-за борьбы за влияние в Тайцзине от государства отложилась южная область Чу (причины, правда, были несколько иные, но и здесь не обошлось без интриг на женской половине Запретного города), и вернуть её так и не удалось.

Иллюстрацией того, как проходили беседы по пути в Сяоянь, может послужить следующий эпизод. Когда мы прибыли в Бэйлун, нас любезно пригласил в своё загородное поместье господин Лю Эрфань, известный меценат и коллекционер музыкальных инструментов. Узнав, что в составе делегации идёт инспектор Чжэн, также бэйлунец и превосходный игрок на цитре, Лю после ужина попросил его показать своё мастерство и велел слугам принести семиструнную цитру Юйцинь, сделанную сто лет назад по распоряжению государя Юного. Для дек тогда выбрали древнейший кипарис, росший на юэском склоне ещё с Золотого века. Дерево сушили в течение пятнадцати лет, затем деки в тридцать слоёв покрыли лаком, который богато украсили резьбой и искусной нефритовой инкрустацией. Лучшие поставщики шёлка состязались за право поднести дворцовым мастерам семь тонких шёлковых струн. Царственный заказчик не дожил до окончания работ, но получилось настоящее музыкальное сокровище. Отказаться от столь почётного приглашения было невозможно, и Чжэн, сев за инструмент, исполнил третью часть пьесы «Знамения осени», написанной на стихи Пао-цзы. Сами стихи не звучали, но вот этот фрагмент:

— Замечательно, — похвалил кто-то, когда мелодия закончилась, — но всё-таки был один недочёт.

— Неужели я где-то ошибся? — спросил уязвлённый Чжэн.

— Нет, сыграно безупречно, но исполнять это надлежало не на Нефритовой цитре, а на Лазурной.

— Такой у меня нет, — посетовал Лю Эрфань, понимающий, о чём разговор.

— Говорят, она появилась в столице, и министр Вэнь уже поплатился за отсутствие музыкального слуха.

(Министра юстиции Вэнь Пу сняли с должности после того, как началось расследование в отношении будущего императорского шурина Шэн Яня.)

— Как хорошо, что внимание нынче уделяется и таким обстоятельствам, — одобрительно сказал господин Лю. — Здравое суждение в деле государственного управления невозможно без хорошего чувства звука.

— Не об этом ли сказал древний: «Кто не любит музыки, может предать свою страну»? — вступил в разговор И Мэнкун. — Мелодия, звучащая во дворце, должна быть звонкой, как серебро; нежной, как шёлк; прозрачной, как драгоценные камни; и стремительной, как породистый жеребец. Такая музыка соединяет сердца и не знает преград. Благо в столице есть слушатели, умеющие ценить это искусство.

Разумеется, чиновники говорили о своём и между собой. У слуг были свои разговоры. Айго же держался особняком. Ел всегда молча и в свободное время раскрывал трактат «О верности долгу», словно ширмой, отгораживаясь им от мира. Не помню, чтобы после кремации Сюаньчжи он хоть раз обмолвился словом с кем-то, кроме меня.

Следует вспомнить и ещё один примечательный случай, происшедший за день до нашего прибытия в Сяоянь. Здесь отмечу, что по пути нам то и дело попадались хорошо известные мне каменные «груши». Вначале я по старой привычке обращал на них внимание (иногда — и внимание других), но впоследствии мало-помалу перестал их замечать. В разгар одной из переправ туман внизу побелел, и камни по обе стороны моста потрескались и угрожающе зашевелились. Это было худшее, что могло ждать нас в дороге: противостоять гуйшэням на мосту почти невозможно. Пришлось прервать переправу и временно разбиться на две группы, благо для обеих неподалёку имелись убежища. Среди тех, кто уже перешёл мост, были Доу, Чжэн и я — и наши слуги — всего шесть человек. На островке, куда мы переправились, была глубокая и тёмная пещера, скрытая, как портьерой, густой тяжёлой сетью, усыпанной шипами и привязанными сухими листьями. Мы юркнули в безопасный мрак и вдруг поняли, что не одни.

— А-а-а, господа путешественники! — послышался чей-то насмешливый голос. — Что, шумно снаружи?

Доу Ифу сухо поинтересовался, кто говорит, и голос, отрекомендовавшись «губернаторской инспекцией путей сообщения», ехидно посоветовал нам уплатить пошлину на содержание мостов и заодно — этой пещеры. Мы поняли, что имеем дело с разбойниками. Взгляд ещё не освоился в темноте, и мы не знали, сколько их, но, судя по звукам, они успели достать оружие и направить его на нас. В иных условиях разумнее было бы отступить, но сейчас снаружи поджидали гуйшэни.

— Поживее! — услышали мы. — Работа у нас тяжёлая и требует издержек.

Чиркнуло огниво, и робкий огонёк высветил золотые иероглифы на лице Айго. «Запла́тите позже!» — вдруг бросил тот же голос, и вооружённые оборванцы стремительно оттеснили нас вглубь пещеры. Сейчас начнётся резня, подумал я — и был сильно удивлён, когда откинулся полог и разбойники вышли наружу. Я различал только мелькание фигур и слышал чавкающие удары копий и щёлканье арбалетов, но понимал: они уничтожают гуйшэней. Когда с этим было покончено, наши неожиданные защитники отступили от выхода, как бы приглашая и нас покинуть пещеру.

Только тогда мы впервые как следует их разглядели. Поистине трудно представить себе столь колоритные типажи! Бритоголовые и косматые, щербатые и сверкающие золотыми зубами, одетые в лохмотья и щеголяющие кожаными доспехами с нашитыми поверх металлическими пластинами — каждый заслуживал полностраничного портрета в каком-нибудь сборнике авантюрных историй, и жаль, что самое большое, на что им приходилось рассчитывать — это фас и профиль, кое-как набросанные на листках, расклеенных у городских управ. Главарь этой компании угадывался сразу, хотя в отличие от книжных атаманов не отличался от сотоварищей ни самым большим ростом, ни особой силой, ни великолепным оружием. В чиновничьем одеянии и при рапире он и впрямь походил на государственного служащего, и лишь густой простонародный выговор убеждал в обратном.

— Направляетесь в Сяоянь? — с поклоном спросил он. Стало ясно, что ранее именно он вымогал у нас плату. — Позволите вас сопроводить?

— Скажи мы «нет», вы же не отвяжетесь, — произнёс Доу Ифу. Он успел вынуть клинок и в отличие от собеседника стоял наизготовку. — Но учтите, господа негодяи: нас много, и мы не дадим прирезать себя по дороге.

— Как можно! — ответил «губернаторский инспектор», и вся шайка отошла в сторону, позволяя нам завершить переправу.

Когда мы уже шли дальше — на безопасном расстоянии от бандитов, — Доу поинтересовался, чем вызван этот удивительный приступ человеколюбия.

— Все люди братья, — со смехом отвечал главарь. — Вы напомнили нам о долге, а наш долг — проводить путников в безопасное место.

Наши суждения о происшедшем разнились. Некое объяснение я нашёл для себя гораздо позже. Чжэн предполагал какую-то связь между грабителями и сектой «матушки Кён». Доу вспомнил о том, что некоторые преступники на удачу в делах дают зарок: например, не трогать странствующих монахов или защищать путников с детьми — и неукоснительно его исполняют, даже с опасностью для жизни и кошелька, ожидая за это награды от духов. Слуги шептались о благородном разбойнике Рю Тонхёке, якобы судейском чиновнике, который, видя беззаконие в ямынях, с компанией удальцов скитается по диким местам, дабы творить правосудие на горных дорогах. Я готов был верить в то, другое и третье, да ещё про себя вспоминал «атамана Бусяня» из «Золотой звезды», хоть все эти измышления и не давали ясного ответа.

Пару раз попутчики отогнали от нас гуйшэней, подсказали хороший трактир для ночёвки (в ту ночь мы, правда, не сомкнули глаз) и даже снабдили провиантом, узнав, что наш на исходе; но предсказуемо не стали заходить вместе с нами в Сяоянь. Ни о какой «пошлине» они не вспоминали, и мы благодарно забыли о них, едва миновали городские ворота.

Даже неловко, дав столь просторное описание нашему пути по области Янь, в одном предложении написать, что поездка через Чжао и Вэй прошла без происшествий, но всё было именно так. Да, мы оставили в сяояньском арсенале палаши и алебарды, но получили взамен конный отряд охраны. Все неприятности (если можно их так назвать) сводились к беседам Доу Ифу с полицейскими чиновниками, которые в каждом городе заявлялись к нам, чтобы высказать подозрения относительно Айго. В любом сектанте, особенно с северо-востока, непроизвольно видели преступника, и у главы делегации уходило не меньше четверти часа на то, чтобы убедить очередного блюстителя спокойствия в полной добропорядочности моего слуги. Как бы удивился Доу, узнав, что «пустоголовые болваны» из местных управ гораздо ближе к истине, чем он!