Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава сорок четвёртая. Пять воинств уничтожают разбойничью вольницу, по горной стране проходят гонения на книжников

Обратный путь шёл поверху. Господин Ли, безусловно, знал о ловушках и опасностях Босу и отрывисто раздавал команды. Мы двигались конными по двое, всего восемь человек: впереди странствующий администратор и я, за нами пятеро индийцев и кто-то из мастеров фехтования гостевой слободы. Ночь была уже на исходе, когда мы вновь подъехали к «Чаше богатства». Ли попросил меня ещё раз пересказать обстоятельства нашей встречи с «пурпурными лотосами», а затем, обернувшись к остальным, приказал перекрыть входы и выходы из трактира и обыскать здание и окрестности.

Поднятый с постели Заморыш Чжа не протестовал и сам охотно показывал пустующее сейчас заведение, где не осталось даже прислуги, и рассказывал о сомнительных постояльцах, гостивших у него до последнего дня. При этом трактирщика как будто и не смущало, что вечером он видел меня в компании Скворца, а сейчас — с губернаторскими войсками и явно не на правах пленного. Я не знал, какое место он занимает в разбойничьей иерархии и какие имеет представления о верности «дикому краю», но на всякий случай старался держаться от Заморыша подальше и не подставлять ему спину и затылок.

Сам я в обыске и допросе не участвовал, но понимал суть происходящего: господин Ли знал, что Цитра пробудилась не сама, и искал то, что вернуло ей голос. Когда мы, пройдя по комнатам, возвратились в столовый зал, там стоял Лао Чандан. Обращаясь почему-то ко мне, он по-военному доложил, что за задней оградой найден подземный ход.

— Идём! — откликнулся администратор Ли. — Ни к чему больше не прикасайтесь, это может быть смертельно опасно. Приостановите обыск, никто не должен стоять по одному.

Шагах в пятидесяти к северу от трактира, у такой же груды валунов, как та, от которой несколько часов назад началась наша с Хуаном подземная поездка, зиял широкий провал. Лао Чандан, указывая на какие-то следы и приметы, сказал, что ходом, несомненно, пользовались совсем недавно. Ли уважительно кивал, и я склонился к земле, чтобы разглядеть, что же именно бросилось им в глаза, — и вдруг увидел то, что, похоже, ускользнуло и от моих наблюдательных спутников. У самых моих ног лежала ярко-зелёная гранула, даже при свете фонаря этот цвет нельзя было перепутать ни с каким другим. «Черепаший камень».

— Кровь Ханыля, — сказал я, поднимая находку на кончике пальца.

Глаза администратора Ли сузились:

— Вперёд, спускаемся вдвоём. Вы, — обратился он к Лао и индийцам, — ждите снаружи. Проход не должен закрываться. Будьте готовы прийти на помощь.

Искусно вырубленная в скале винтовая лестница привела нас в широкий коридор. Пройдя всё те же пятьдесят шагов, но уже на юг, мы оказались в тупике. Ли посветил на стены и в правой обнаружил три ниши-розетки: в глубине каждой на расстоянии кисти руки виднелась резная звериная голова, держащая в пасти нечто вроде кнопки. Вне сомнения, одна из них открывала потайную дверь, а две другие несли скорую смерть. Странствующий администратор вынул из-за пояса железный щуп на широком кольце и с силой вонзил его в среднюю пасть.

— Ваша подсказка очень пригодилась, — сказал он. — На клыках у этой зверушки — характерный зелёный налёт.

Тупик сразу перестал быть тупиком. Мы прошли на юг ещё шагов десять — больше, пожалуй, для порядка. Я был более чем уверен, что спугнул «лотосов» своим появлением, а тем более колоколами, и в их подземном кабинете не окажется ничего, кроме всё той же пыли «черепашьего камня», на которую мы уже перестали обращать внимание. Собственно, и не спускаясь вниз, можно было сделать всю цепочку выводов, важные звенья которой я получил ещё в конце прошлого года, в разговоре с учителем Яо и Барабанчиком о крепости Антей.

Звёздная Цитра пела в столице просто потому, что там, как и в древней крепости за туманом, есть генератор, подобие алхимической печи, раздающее эфирную энергию сложным устройствам вокруг. Какие ещё устройства наших предков продолжают работать в Тайцзине? Возможно, к ним относятся и каменные хранители у столичных ворот, и остаётся только гадать, почему и как неподвижные стражи (бодрствуй они в тот момент, когда мимо проходили я и Су Вэйчжао), беспрепятственно пропустив меня, погубили бы архивариуса. Но если тогда «Течение девяти принципов» узнало, как усыпить устройство, лишив его энергии, то теперь, не иначе, сумело раздобыть или даже воспроизвести и удачно опробовать сам генератор. И топливо для него получают из пресловутого «черепашьего камня».

Коридор привёл нас в пустую комнатку, наскоро подметённую незадолго до нашего появления. Впрочем, и сейчас можно было судить о том, что в средней её части до недавнего времени стояло нечто с квадратным основанием стороной в четыре локтя. Более — ничего. Комнатка находилась под самым трактиром. Неужели почтенный Чжа всё это время не слышал, как внизу работают «лотосы»? Мы вернулись в «Чашу богатства», чтобы задать её владельцу ещё несколько вопросов, но он словно испарился.

При своей осведомлённости Ли понял гораздо больше моего, но на слова был скуп. Делиться своими мыслями не стал и я, сейчас это могло бы вызвать лишние подозрения, тем более что в записях об Антее, зашитых в халат Барабанчика, как раз содержались рассуждения об энергиях и генераторах.

Бурлящая смесь чувств — опасности, спешки и азартного любопытства — схлынула, оставив мне мысли о судьбе Минхёка и У Чжайбо. С ними произошло что-то ужасное, но мне до последнего хотелось верить в лучшее, в то, что мы найдём их где-то в «диком краю», — и я, разумеется, отверг предложение Ли немедленно вернуться домой, твёрдо решив остаться с циской армией. В конце концов, как владелец Цинбао, пусть даже и номинальный, я был связан с областью Ци не меньше, чем мои индийцы и тем более администратор Ли.

Как вообще они все оказались сейчас в Цзяоли? Из более поздних разговоров мне удалось восстановить картину событий. После нашей последней встречи в Сыту администратор Ли так и не возвращался на Дуншань. Не сомневаюсь, что ещё тогда он знал о готовящемся нападении на поместье императорского дяди, и мог предположить, кто за этим стоит и какие будут последствия. В «диком краю» работали лучшие сыщики слободы, в том числе Цзани, эффектно разыгравшие нас при той встрече в змеином лесу на границе с Вэй. В новогодние праздники в Цинбао прибыла первая партия слободских — среди прочего, лучшие удальцы Дуаня, несколько учителей фехтования и администратор Ли. Он уже получил известие о том, что в имении находятся две сотни беглых индийцев, и успел включить их в свой план. Началась подготовка новой «добровольной стражи» — теперь уже не для борьбы с гуйшэнями, а для сведения счётов с разбойниками, — и вчерашние «преступники», не очень-то полагаясь на новые документы, были более чем готовы доказать свою чистоту перед законом с оружием в руках.

В дальнейшей истории не могло обойтись без генерального инспектора Чэнь Шоугуана. Кто, как не он, представил цискому губернатору вполне боеготовых добровольцев и посоветовал, покуда мешкают остальные (включая Шэн Яня), найти предлог выступить первым, а может, и наголову разбить разбойников, присвоив себе славу и те сокровища, которых в «диком краю» наверняка немало. Все они, разумеется, прошли бы через руки администратора Ли, которому было интересно то же, что и «тайным учёным» — утраченные изобретения древности. На юго-восток Чжао уводили и следы утраченной партии «черепашьего камня», и, конечно, разыскивать её было безопаснее под прикрытием циских войск.

Итак, я остался в лагере генерала Чжана. Сам он, обрюзгший и неповоротливый, был совершенно не похож на вояку, а в присутствии господина Ли не походил и на командующего — говорил с ним не иначе как в полупоклоне и с обращением «драгоценнейший стратег». Ли приходилось постоянно кланяться в ответ и изображать ещё больше почтительности, чтобы у присутствующих при беседе не сложилось ненужных впечатлений. Он отрекомендовал меня как талантливого и исполнительного человека, но таким образом, что Чжан, решивший было поставить меня во главе цинбаоского отряда, отказался от этой мысли и бесповоротно определил меня в тыл, на бессмысленную заместительскую должность.

С администратором Ли я более не виделся до окончания кампании и лишь успел попросить его об одолжении — направлять ко мне всех освобождённых пленников из разрушенной деревни Тайхо. Их, однако, за всё покорение «дикого края» набралось не так много: десятка два-три, больше женщины — существа, несчастнее которых я не видел в своей жизни. Из чувства долга перед Мэйлинь я, пользуясь положением, выписывал им подорожные в Цинбао, предлагая обрести там новый дом.

Линия фронта двигалась на север, а я оставался в Цзяоли. Шэн Янь и вэйцы начали наступление с запада, чжаоские и яньские войска двинулись навстречу цисцам, зажимая разбойников в кольцо. Всё, что мне оставалось, помимо бесед с освобождёнными, это сидеть в штабе и читать реляции и письма с Дуншаня: на каждое своё я получал по два ответа, от Яо Шаньфу и его дочери. Я порывался написать ей о встрече с Чжуан Дэшэном и всякий раз откладывал это на потом.

После очередного отступления бандитов ко мне в штаб доставили Ван Минхёка — измученного, в синяках и отёках, но всё так же невозмутимого.

— Герой, — отозвался о нём конвоир. — Спас себя и полсотни других. Разбойники собрали рабов в шахте и перед уходом собирались завалить их всех вместе. Не у каждого хватило бы смелости броситься на этих мерзавцев с голыми руками и верёвкой на шее!

Минхёку, конечно, хватило. Драгоценная жизнь давно сузилась для него до выполнения последнего обещания, данного брату. Спасшись, он получал возможность и дальше служить мне; но и честно погибнув, обретал не меньше. Минхёку, конечно, хватило смелости. Я взялся лично за ним ухаживать, приносил бульон, накладывал бинты, но уже на следующий день он встал с постели и сам прислуживал мне, не обращая внимания на возражения.

От него же я узнал, как погиб У Чжайбо. В ту печальную зиму, покинув Дуншань, он в нарушение обещаний решил заглянуть на пепелище Тайхо и поискать в тумане сгинувшие вещи учителя Яо. Туман в той части ущелья Восточного Ветра держался низко, и они с Минхёком пару дней просидели в пещерке на склоне ущелья, прощупывая его когтистыми баграми. Улов был невелик, но Барабанчик сумел-таки выудить того самого серебристого истукана, о котором говорил с Яо Шаньфу. Довольный собой, он первым поднялся наверх, оставив Минхёка паковать вещи, — и наткнулся на тройку головорезов, злых от недавней неудачи на большой дороге. Мой слуга даже не успел прийти на помощь — несчастного У убили, а его самого повторно угнали в рабство и, конечно, обнаружив у него рабское клеймо, обращались с ним вдвойне жестоко. Но об этом Минхёк не говорил.

— Ваш друг добрый человек, хороший. Я виноват, зря отпустил, — только и повторял он. — Но ведь знаете, у него осталось письмо. Будет хорошо, если вы его найдёте, потом же доставите.

— Какое письмо? Где?

— В той сумке, в пещере.

— Да ведь прошло с полгода!

— Сумка крепкая, пещера маленькая, никто же не найдёт.

Отлучившись на неделю из штаба, мы вместе добрались до того злосчастного места, и Минхёк, несмотря на все свои травмы, проворно спустился по отвесной стене ущелья, а вернулся, победно держа над головой сумку. Перебирая её содержимое, хотелось плакать. Полупустая фляга, пара «индийских гранатов», серебристый цилиндр с вытравленным изображением человеческого лица и вязью заклинаний и кожаный конверт с письмом «Моей поэтессе». В этот момент мне отчего представилась не Фея Северных Созвездий, а её сестра со своим строгим наказом: «Запомните и передайте, когда увидите. И пусть он её найдёт».

Я поднёс конверт к губам и шёпотом прочёл стихи, увиденные в библиотеке мастера Кана.

На Дуншань мы возвратились только к концу лета. Победу приписали, разумеется, дальновидности Сына Неба и немножко его шурина, но крамольные оды книжников прославляли циского губернатора. И когда министр-блюститель Шэн решил всё-таки объявить о месте проведения большой северо-восточной ярмарки (тем более необходимой, но уже в будущем году), свой выбор он остановил на области Янь. В ряду неприятных ему правителей северо-востока губернатор Тао казался наиболее благонадёжным, его войско (в значительной степени тоже из нашей слободы) было исполнительным и покладистым — и поголовно с иероглифами «верность долгу» на красно-чёрных лицах. Те удальцы, которые всё это время пробыли на Дуншане, ещё долго подтрунивали над собратьями, воевавшими в раскраске, но последних это не смущало — их распирало от гордости.

Мне было нечем гордиться. За это своё путешествие я потерял значительно больше, чем приобрёл.

Первый и последний ночной разговор с Мэйлинь был коротким. Когда я вышел к беседке на заднем дворе, она не пела песен и была в белом трауре. Из переписки я знал, что ещё в самом начале года умерла её мать; отец старался держаться, но было видно, что эта потеря его подломила.

— Как я рада, что ты жив! — сказала Мэйлинь вместо приветствия. Мы снова были на «ты». Губы тронула лёгкая улыбка: — Это мой оберег тебя защитил.

— Не только меня. — Я выдержал паузу и продолжил, стараясь не смотреть на неё: — Чжуан Дэшэн, твой жених… он выжил… Я повстречал его в «диком краю». Он будет искать тебя в Цинбао.

Молчание.

— Вы об этом… договорились? — спросила наконец Мэйлинь.

— Не совсем. Но если у него есть голова на плечах, он придёт именно туда. И твоих подруг, кого смог, я тоже туда направил. Ты ведь знаешь, теперь я помещик, а дома у них нет…

— Спасибо, — сказала она и тут же удалилась. Кажется, в слезах. Или мне хотелось так думать.

Примерно в это же время господин Чхве отправлял в Цинбао несколько слободских семей, и в беседе с Яо Шаньфу я спросил, не хочет ли он присоединиться к этой группе и повидать спасённых из рабства земляков.

— Сам я вряд ли осилю дорогу, — ответил он. — Но Мэйлинь пускай идёт, я за неё не тревожусь. Покажите-ка лучше Звёздную Цитру! Я много о ней слышал, но никогда не слышал её саму.

Мы вместе сели в моём кабинете, я достал Цитру из футляра и рассказал историю её пробуждения. Учитель Яо кивал и вдруг нажал на клавишу-выключатель. Цитра запела вновь, манипуляции делали звук выше и ниже, тише и громче, но вскоре он снова пропал.

— Не хватило заряда, — резюмировал Яо. — А ведь я читал об этом приспособлении. Один из «гранатов» содержит его полное описание. Хотите, я переведу его и составлю для вас трактат?

Всего остального как будто и не было. «Тайный учёный» остался наедине с тайной наукой. Когда он подолгу не покидал флигель, я заходил к нему, желая развлечь беседой, но Яо Шаньфу всякий раз выпроваживал меня: работы-де много и не стоит тратиться на разговоры, пока она не окончена. В середине осени он так и умер — за письменным столом, уронив кисть на середине столбца. Незадолго до этого я получил весточку от Мэйлинь: она благодарила меня за доброту и внимательность и просила не писать в ответ, сообщая, что покидает Цинбао вместе с Дэшэном и они поженятся сразу же по окончании положенного траура.

Мой дом снова опустел. Зажигая новую свечу в храме памяти предков, я встретился с администратором Ли. Он стоял, закрыв глаза, перед безымянной табличкой, но я знал, что она посвящена Юань Мину. Он не хотел вписывать поддельное имя, но не рискнул проставить настоящее. Я тихо подошёл и, встав рядом, произнёс:

— Простите меня, в смерти господина Юаня виноват я. Вы так им дорожили и даже одели его досье в зелёное, а я, подлец, увёл его на погибель.

— Какими были его последние слова?

— «Шангуань Эньвэй». Ведь именно это имя должно сейчас быть на табличке…

— Именно оно, — с какой-то признательностью в голосе сказал Ли. — Не казните себя. Вы желали ему добра и хотели распутать узел двадцатилетней давности. Не ваша вина, что всё сложилось иначе.

Выделенная мне тетрадь подходит к концу, и, прежде чем начинать новую, уместно будет рассказать о следующем эпизоде.

Когда учитель Яо был ещё жив, в моём доме побывал совсем уж неожиданный визитёр — галантерейщик Чжу Лифань из Шанши. Неожиданный потому, что из рассказов Яо я вывел, что «тайные учёные» не должны надолго покидать свой город или деревню и даже менять заранее условленный адрес. Но в этот раз причина была самая убедительная.

События начались далеко от Шанши и Дуншаня — в противоположной части горной страны. Осенью об этом перешёптывались уже все. Выискав подходящий повод на небе (говорили о метеоритном дожде) и словно не замечая положения дел на земле, непокорная интеллигенция юго-запада начала выступления против императорского шурина. Знаменем протеста стал, конечно же, Босоногий Лань. Столица отозвалась проскрипциями, по стране пошли аресты и даже казни. Чжаоский губернатор Сунь Юшуй, дотоле сидевший как на иголках, добровольно подал в отставку, но это не спасло его от нескольких месяцев тюрьмы и дальнейшей ссылки. В числе «подозрительных смутьянов» оказался и некий Лу Мин, библиотекарь и «тайный учёный» из области Ба.

— К нему явились с обыском, — рассказывал Чжу Лифань, — и, представляете, нашли незашифрованный список наших адресов с именами.

Можно себе представить, как рассуждали во Дворце Львиных Ступеней. Пахло целой сетью заговорщиков, раскинутой по всей стране — и со связями в Чу, что делало ситуацию особенно пикантной. Пошла новая волна арестов, допросов, пыток.

— Какие именно адреса и имена значились в списке Лу, никто не знает, — говорил Чжу, — но все наши на всякий случай снимаются с места и бегут. Советую и вам обоим.

— Едва ли, — отчего-то беззаботно ответил я. Теперь Дуншань казался мне совершенно непроницаемым и безопасным местом. — Оставайтесь лучше у нас. Или возвращайтесь, когда всё успокоится.

— Может быть, может быть, — с двойным поклоном сказал сухопарый галантерейщик. — Но сейчас я должен предупредить остальных. Прощайте.

Наши пути больше не пересекались.

Сообщество «тайных учёных» перестало для меня существовать. Наскоро посвящённый в этот орден, я так с ним и не познакомился, а теперь не мог разыскать никого и по адресам. Тетрадь в белом бархате, моё большое сокровище, вновь стала тем, чем была в самом начале. Сборником стихов любящего отца любимому сыну. Стихов, в которых не нужно ничего выискивать и просчитывать. Оставшись один, я остался с ним наедине. Но и исполнение его замыслов ложилось теперь на меня одного — без единомышленников и помощников.

Подходящие слова, чтобы завершить на них первую тетрадь воспоминаний. И я буду признателен, если тот, кому она достанется, обернёт её в белый бархат. Это было бы справедливо.