Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава пятнадцатая. Бесхвостый Лис дополняет слова судьи Цао, городская стража прибывает вовремя

К ямыню судьи Цао мы явились ранним утром, рассчитывая после опознания переговорить и с ним самим, благо его дом, суд, тюрьма и мертвецкая, как и в большинстве окружных управ, располагались по соседству. У ворот нас ожидал судебный старшина. Он и препроводил нас в морг для опознания.

От омерзительного запаха разложения выворачивало наизнанку. Ханыль пролежал без кремации семь дней, но некоторые трупы пробыли здесь гораздо дольше. Я не смог себя заставить и шагу сделать от двери, но Кванмин совершенно спокойно прошёл к телу и удостоверил, что это действительно его племянник. Мельком осмотрел его и администратор Ли.

Я попросил старшину провести нас к судье. Он, угодливо кланяясь, повиновался. Удивительно было видеть такое почтение после вызывающего поведения пристава, но вскоре я понял, что поклон предназначался не мне. Судья Цао, кажется, ждал визита — и всё-таки при нашем появлении на секунду опешил. После приветственной церемонии он объявил, что очень рад нас видеть, и как-то выжидающе посмотрел на Ли.

— Погиб наш земляк, и мы хотели бы участвовать в расследовании, — выпалил я.

— В этом нет необходимости, — сказал Цао, глядя по-прежнему на Ли. — Я, бесталанный, очень благодарен вам за бесценные наставления, которые получал от вас в прошлом, но сейчас в деле достаточно улик, и оно практически раскрыто.

— Могли бы мы с ними ознакомиться? — продолжил я.

Мне очень захотелось тут же, при старом Кванмине, ввязаться в этот бой и выйти победителем. Я был совершенно уверен, что никаких доказательств против господина Чхве у Цао нет и быть не может, а значит, слухи, которые ползут по городу явно с дозволения властей, совершенно несостоятельны. Глаза судьи недобро сверкнули, он провёл взглядом по нам троим и остановился на Кванмине.

— Вообще-то такое не практикуется, — произнёс старшина, по-своему истолковав взятую начальником паузу.

Ли разочарованно вздохнул. Я тоже воспринял это по-своему и в запале сказал, что об уликах судачит уже весь город, так зачем же хранить секреты от нас. Цао с видимой неохотой уступил, и мы прошли в одну из комнат, где на широком столе покоились несколько свёртков разных размеров.

Начало истории, которую он излагал, было нам, по сути, известно. Погибший (судья читал его имя по-китайски — «Бай Ханьи») неделю назад вместе со знакомым направлялся пообедать в компании друзей. Неподалёку от окружной управы путь им преградил нищий калека, упавший на костылях посреди улицы Яшмовой Луны. Когда погибший начал его обходить, он в попытке подняться задел и оцарапал его острым концом костыля. Похоже, Ханыль не заметил никакого подвоха: он даже поддержал нищего и помог ему встать, после чего взял коляску и отправился в уже знакомый нам ресторан «Литературные таланты». Поднимаясь по лестнице на третий этаж, он почувствовал себя плохо, а через несколько минут скончался за столом на глазах у четырёх человек.

— Погибший отличался крепким сложением и не имел признаков опасных заболеваний, — говорил Цао. — Судебный медик определил смерть от отравления, и мы, разумеется, первым делом решили, что оно произошло в ресторане. Но эта версия оказалась несостоятельной. Получили мы и другие улики.

Кто-то из бдительных горожан донёс властям, что после встречи с Ханылем пресловутый нищий с улицы Яшмовой Луны отправился к южной стене города и глубокой ночью, уже после закрытия ворот, бросил костыли в переулке и, забравшись на крышу пустующего складского здания, перемахнул через стену и побежал к мосту на Дуншань. Такие подозрительные действия привлекли внимание караула, совершавшего обход по внешней стороне стен. Один из караульных бросился вдогонку и почти настиг беглеца, но тот сорвался и упал в туман.

— Как и где именно это произошло? — уточнил Ли.

— Проломилась и слетела вторая доска. Но у самого моста беглец обронил нож.

Судья Цао взял со стола один из свёртков. Внутри оказался нож, точно такой же, как и мой, только без гравировки. По клейму на лезвии можно было без труда установить, кем, где и когда он был изготовлен. Я сразу же разглядел витиеватые иероглифы «Сюй Чаньпу» и «Дуншань». Отметил их и Цао.

— Возможно, этот нож был орудием других преступлений, но не этого, — продолжал он. — Следов яда на нём не обнаружено. Однако в нашем распоряжении оказались костыли, брошенные этим мнимым калекой.

Он, не поднимая, развернул другой, самый большой свёрток. В нём был деревянный костыль, грязный, потёртый, с кованым железным наконечником, но мы уже знали, на что смотреть. С таинственным видом судья поднял отпиленную часть с нижней пяди костыля, и под ней обнаружилась полость, проложенная ватой.

— Прошу внимания, — Цао двумя пальцами удалил верхний слой ваты, открывая нашему взгляду стеклянный бок небольшой бутылочки. — Здесь смертельный яд, редкий и весьма сложный по составу. Чуть ниже находится хитроумное устройство, которое подаёт его на металлическое остриё. Извлекать его я сейчас не стану, но могу показать сделанный нами чертёж.

Из судебного архива принесли небольшую кожаную коробку с документацией по делу. Судя по схеме, механика действительного была замысловатая. Отыскался и портрет предполагаемого убийцы, сделанный по описаниям человека, который сопровождал Ханыля в тот день. С листка бумаги на нас смотрело косматое страшилище с широкой повязкой на левом глазу.

Ли многозначительно кивнул. Я готов был выдвигать контрдоводы, но Цао меня опередил:

— Прошу меня извинить, теперь я должен идти.

И мы, попрощавшись, покинули управу. Высказывать свои сомнения сейчас и Кванмину было бы неубедительно, да и нелепо: судья и словом не обмолвился о господине Чхве, предоставляя это уличным мальчишкам, распевающих глупые песни о том, как «глупый старый Цуй» убил паренька костылём. Занятый своими рассуждениями, я невольно вырвался на пару шагов вперёд, но, услышав за спиной знакомое чихание, остановился и обернулся. Вероятно, Кванмин усмотрел в своём поведении что-то неприличное, потому что, увидев моё к нему внимание, бухнулся в ноги, но я поднял его и самым серьёзным тоном пообещал, что убийца его племянника будет найден.

— Благодарю! Благодарю, милостивый господин! — прокряхтел он в ответ.

Он порывался вернуться в Шато немедленно, но я убедил его подождать пару-тройку дней, когда на Дуншань пойдёт очередная группа торговцев.

— Возможно, к этому времени нам удастся докопаться до истины.

Администратора Ли, наверное, забавляли эти мои уверения и обещания взять расследование под собственный контроль, я ведь совершенно не знал, с чего начать. Меня смущало и удивляло многое. Зачем было пускаться на такие ухищрения, чтобы убить одного несчастного рудокопа? Возможно, его приняли за другого? И что это за бдительные граждане, которые тратят полдня на слежку за хромым, тащатся за ним два десятка кварталов, подбирают брошенные костыли и относят в ямынь? Да и загадочный убийца погиб чрезвычайно «вовремя», избавив судью от хлопот с поиском и великодушно обронив нож, выкованный на Дуншане. Я опасался обсуждать это с Ли в гостинице и после обеда увязался с ним на прогулку. Мы, недолго совещаясь, выбрали то же направление — к «Литературным талантам», — но на этот раз шли пешком и старались держаться вдали от торговых районов.

— Вы обратили внимание на мост, по которому мы пришли в город? — спросил я.

— Да, вторая доска выглядит посвежей, — откликнулся Ли, — и у меня нет оснований не верить показаниям стражника. Он и впрямь мог посчитать, что убегавший от него человек упал в туман.

— А на самом деле?

— Уровень тумана очень высок, и спрятаться там негде, — слова Ли звучали полувопросительно; я кивнул. — Но мы видели его вечером, к тому же на пике двойного прилива. За полночь восемь дней назад вы заметили бы естественный карниз и несколько небольших пещерок.

— Там он и укрылся?

— Я лишь предполагаю. Такой трюк требует изрядной ловкости — неровён час действительно свалишься в туман. Удобного спуска и подъёма там нет. Неудивительно, что караульные не стали проверять пещеры. Ну, а беглец, наверное, дождался, пока всё успокоится, прошёл по карнизу и выбрался много восточнее. Или западнее.

Мы подошли к воротам кумирни, посвящённой Бесхвостому Лису, яньскому покровителю государственных экзаменов, и администратор Ли предложил зайти. Это было несколько странно, потому что ни я, ни он не питали приязни к подобным местам, но, поглощённый беседой, я согласился. Внутренний дворик такой кумирни — это всегда затейливый лабиринт, образованный огромным числом перегородок. Студенты верят, что попасть к Лису можно только окольным путём, и, чтобы ни разу не оказаться в тупике, на удачу кладут в туфли по монете. Помню, как мои сверстники перед сдачей выспрашивали друг у друга схему нашего, дуншаньского лабиринта, но всё впустую: в период больших экзаменаций служители кумирен переставляют перегородки трижды на дню.

Мы двигались по узкому коридору и беседовали вполголоса. Мимо то и дело проходили люди — молодёжь и старики — в одеждах книжников, своей суетой и досадой выдавая расположение тупиков.

— Если убийца не погиб, где нам его искать? Куда он отправился, после того как обманул стражу?

— Это два отдельных вопроса, — произнёс администратор Ли. — На который вы хотите получить ответ: «Где искать?» или «Куда отправился?»?

Мы круто завернули за перегородку и пошли словно в обратном направлении.

— Давайте будем последовательны в хронологии событий.

— Полагаю, он вернулся в Ю. Чтобы написать на себя донос и передать костыли.

Ещё один резкий поворот — и нашему взору предстала квадратная площадка, в середине которой на каменном постаменте под навесом стоял, улыбаясь, Бесхвостый Лис — пузатый каменный истукан с огромным мешком в левой руке и охапкой бумаги в правой. В мешок полагается опускать монетки, а между бумаг — вкладывать собственные прошения в «небесную канцелярию». У постамента кучка коленопреклонённых просителей всех возрастов била поклоны и гудела: «Феникс, ловись! Феникс, ловись!» Странствующий администратор окинул их взглядом и к моему изумлению достал из-под пятки медяк, а из рукава — тугой маленький свиток, перетянутый синей тесёмкой. Он прошествовал к идолу, что-то пробормотал и, кое-как пристроив своё послание, с поклоном отошёл.

— Теперь, если не возражаете, пойдём к выходу.

Некоторое время я молчал. Администратор Ли был одним из немногих рационалистов, чуждых той массе суеверий, которая плотно облепила горную страну и против которой в своё время столь решительно высказывался мой отец. Раз или два я видел его в библиотеке при храме Долгого Учения, но и представить себе не мог приносящим жертву кому-нибудь из многочисленных божков и гениев, которых люди успели наплодить на каждый чих.

— Я, пожалуй, не возьму вас сегодня вечером с собой, — сказал Ли немного насмешливо, когда мы вновь оказались на улице. — Хотя крепкий спутник мне бы не помешал.

— А куда вы собрались?

— К шаману.

Мы помолчали ещё немного. Наконец я поймал вечно ускользающую мысль и спросил:

— Но если он приходил к ямыню, почему судья Цао, имея описание, не задержал его?

Я знал ответ, но мне хотелось услышать от Ли подтверждение своих мыслей и, возможно, зацепку, которая помогла бы мне задать новый вопрос.

— От такого описания толку мало. Понимает это и Цао. В самом деле, что́ вы запомните, увидев хромого заросшего бродягу с повязкой на глазу? А если учесть, что хромота ненастоящая, борода накладная, а повязка лежит в помойке вместе со вчерашними лохмотьями, окажется, что вы не знаете о нём ничего. И уж, конечно, не приметили вот этого.

Он подал мне туго скатанный свиток, перевязанный тесьмой, точь-в-точь как давешний. Я развернул его и увидел лицо человека, нарисованное углём. Какие-то черты были проведены твёрдо и чётко, другие лёгким касанием — автор, вероятно, не был в них уверен. Так, линия подбородка была едва намечена, зато выделялись высокие скулы, узкий правый глаз с широким зрачком, плавающим в море белка (такие глаза иногда называют «змеиными»), и чуть перекошенный нос. Рядом мелким почерком шли приписки об иных приметах: сложении, осанке, походке и прочем.

— Откуда у вас это? — спросил я.

— Бесхвостый Лис поделился. Гильдия нищих никогда не стала бы сотрудничать с властями, но для себя составила весьма подробный портрет.

Это ясно. Чужак посягнул на их территорию. Впрочем, судя по приписке к портрету, подопечные косоглазого Жаожана не заметили в нём чего-то уж очень подозрительного — вёл он себя так, как и подобает выскочке-гастролёру: пытался просить подаяние у молелен и на рынке, но отовсюду его гнала гильдейская рвань, не желающая уступать насиженных мест неизвестно кому. В итоге мошенника бранью и затрещинами вытеснили на окраину, а его побег из города был, разумеется, воспринят как позорная безоговорочная капитуляция.

Администратор Ли рассуждал, стараясь не плодить в деле новых гипотетических фигурантов. Мне до сих пор кажется, что он ошибался: скорее всего, преступник действовал не один, и тот, кто собственно убил Пэк Ханыля, наверное, в ту же ночь ушёл на другую часть Юцзюэшаня, а то и вовсе покинул гору. Но даже не столь важно, кто именно принёс в ямынь донос и костыли, — нетрудно понять, почему судья Цао так легко во всё поверил.

На самом деле, Ханыля могли бы отравить даже как-то иначе — Цао всё равно вцепился бы в костыли с их «хитроумным устройством» и «редким и сложным ядом». В том, что юское начальство не забыло обиды и ищет повода поквитаться с господином Чхве, сомнений не было. Возможно даже, что некий «доброжелатель» намекнул властям, что такого-то парня, насолившего Чхве, со дня на день собираются убить, и те ждали этого события. Но всё, что мы видели, было в лучшем случае косвенными доказательствами, на которых нельзя было построить убедительного обвинения. Любое дело с участием префекта подлежало рассмотрению особой губернаторской комиссии с последующей передачей дела в Императорский суд в Тайцзине, и, конечно, господину Чхве не грозило наказание, пока он оставался у двора на хорошем счету…

Кто и зачем совершил это убийство? За неимением лучших вариантов поверим всему, что говорил Цао. Пэк при своём характере легко мог нажить себе врагов, но орудие преступления исключает простое сведение счётов (если, конечно, его не устранил Чхве или юский правитель, во что решительно не хотелось бы верить). Нож, брошенный у моста, намекает, что убили не по ошибке, хотя здесь уверенности нет. Кроме того, внезапная перемена в поведении Ханыля говорит о том, что он был встревожен. Возможно, он перешёл дорогу силе, которой заведомо не мог противостоять, а получив угрозы, решил, что бежать и прятаться бесполезно, и обратился за помощью к шаманам, на которых корейцы во многих случаях полагаются безоговорочно.

Чтобы разобраться, кто убийца, вначале разберёмся в самом Ханыле. Кто он такой и для кого представлял интерес? Рудокоп, карикатурист и смутьян — вот и всё, что я о нём знал. Человек, который был лицом шатоского протеста, но спрятал это лицо за звонкую монету и сейчас мёртвым оказался опаснее живого. Вот оно! Задачей преступника было за эту смерть, словно за ниточку, вытащить бунт.

— Убийца в Шато, — вслух сказал я.

Администратор Ли кивнул. В Шато или на пути в Шато. Чтобы вновь собрать хворост для костра и подложить трут, который вспыхнет сразу же с возвращением Кванмина. Ли опередил мой следующий вывод и несколько осадил меня:

— Старейшины Пэков и Тынов люди уравновешенные и не дадут своим схватиться за колья. Ведь это верная смерть. Я думаю, мстить они будут иначе.

— Как же?

— Откажутся добывать «черепаший камень».

На носу была отправка очередной партии в Тайцзин. Из-за волнений в Шато господин Чхве и так едва успел бы сдать оговоренный объём, а демонстративный саботаж сделал бы положение в разы опаснее. Новых шахтёров нужно было ещё найти и подготовить, времени на это не оставалось, а для перемены отношения столицы к несменяемому префекту хватило бы малейшего повода — и взятки тем же Шэнам. И вот тогда… Тогда высокий суд мог бы по-другому рассмотреть дело об убийстве Ханыля и даже показательно покарать господина Чхве, внезапно ставшего неугодным.

Всё это красиво складывалось в одну картину, если бы не одно обстоятельство…

— Но таким образом, — произнёс я, — шатосцы сами остаются без средств к существованию. Скоро зима, за другие дела браться поздно. Что же их прокормит?

— «Черепаший камень», — отметил Ли.

— Но ведь вы сказали, что они перестанут его добывать?

— Я сказал, что они откажутся его добывать, но не перестанут.

— Чтобы продавать кому-то другому?

— До поры. Пока не придумают для себя что-то ещё, — Ли провёл пальцами по несуществующим усам и бороде. — Нарушение государственной монополии тоже сурово карается, но всё-таки не столь сурово, как бунт. Впрочем, шатосцы и на это бы не пошли, не знай они наверняка, что на товар найдётся покупатель. И покупатель этот сейчас в Шато или на подступах.

Круг замкнулся. Или почти замкнулся.

Но кто мог столь яростно желать беды господину Чхве — и действовать при этом столь сложно и изощрённо? Кто-нибудь, кто, как юский префект, потребовал выдачи беглеца, но получил отказ? Или, может быть, преступные банды, с которыми он порою боролся весьма жестоко?

— А может быть так, что преступников интересует не отставка Чхве, а, скажем… крупная партия «черепашьего камня»? — спросил я.

— Может, — согласился странствующий администратор. — Но может быть и так, что Пэк Ханыль просто чем-то отравился, а всё остальное в Ю придумали для колоритной истории.

Заметив приятную на вид чайную, мы сели за столик и за чашкой душистого отвара (который часто подают в яньских заведениях и называют «чаем» с большой натяжкой) поговорили о мелочах и пустяках. После этого мы разошлись: и Ли, и мне хотелось побыть наедине со своими мыслями. Меня отчего-то не отпускал рассказ о каменном карнизе вокруг Юцзюэшаня. Очень живо представлялось, как преступник крадётся по нему и затем выбирается наверх. Уверенный в том, что теперь, зная о карнизе, я сумею его разглядеть и, может быть, найти что-нибудь полезное, я на коляске добрался до ворот и вышел к мосту.

Первым делом я убедился в правдивости слов о второй доске. Затем напряжённо всмотрелся вниз и, как мне показалось, заметил в тумане каменный выступ и пару пещер. Сейчас я уверен, что это воображение подсовывало мне то, что я хотел увидеть, рисуя это в прожилках совершенно непроглядного тумана. Далее я обследовал участок непосредственно у пилонов моста. Юские стражники подозрительно на меня косились, но, видимо, облачение чиновника седьмого ранга производило должное впечатление — мне не только не задали никаких вопросов, но даже дали ответы на мои собственные.

Я прикинул, что от городских стен до караулки при мосте — около тысячи шагов. Расстояние приличное, и, в отличие от того же Лияна, здесь всё оно прекрасно просматривалось: никаких построек между городом и обрывом не было — исключая, конечно, караульные будки. Если бы охрана была на месте, как сейчас, беглеца бы легко перехватили. Но тогда, как назло, будка пустовала: стражники отправились инспектировать мост (и, возможно, трактир на другом его конце). Разумеется, виновные были наказаны, а дежурства усилены, но мне эти знания были ни к чему.

Обрыв в этом месте был весьма крут. Мне показали место, где нашли дуншаньский нож, но и всё. Далее следовало двигаться на восток или на запад, и я выбрал первое. Мне предстояло просто брести вдоль кромки. Поначалу я двигался медленно, поминутно всматриваясь в туманную муть и выискивая глазами пологие места, но понемногу ускорил шаг. Картина справа от меня не менялась, и я на какое-то время отвлёкся от неё и задумался о своём.

При благоприятном стечении обстоятельств Ван Минхёк и Яо Мэйлинь сегодня могли быть уже в Сыту. И тогда, и, может быть, даже позже оба они казались мне какими-то сверхъестественными духами из мистических рассказов. Помню, в детстве я тайком от отца прочёл «Коллекцию» Пао-цзы, и там был сюжет о провинциальном чиновнике, которого взяли под опеку молодая лисица (разумеется, в облике девушки-прелестницы) и дух одного пройдохи, без кремации сгинувшего в тумане. Минхёк вполне подходил под второе, а Мэйлинь… Нет, она не была большеглазой красавицей с ивовым станом; всё семейство Яо отличалось крепким сложением и крупными рублеными чертами лица, напоминая вытесанных из одинаковых полешек корейских истуканчиков. Нет, она не являлась ко мне по вечерам в аромате жасмина с зачарованным веером и вином из чертогов бессмертных и не нашёптывала мне дворцовые секреты и стихи, забытые много веков назад; она тихо и скромно жила на женской половине флигеля. Но, вспоминая о ней, я думал о той встрече в беседке, о тихой ночной песне, о ярком лунном свете, в котором её платье и лицо казались ослепительно белыми, и о «волшебном шаре», твёрдо легшем из ладони в ладонь. И красота, какая-то глубинная, совершенно особенная красота искрилась в ней и не оставляла равнодушным. Определённо, Мэйлинь была лисицей!

Я шёл по краю обрыва уже не первый час, и в какой-то момент осознание бесполезности этой затеи заявило о себе в полную силу. Что я искал? Где я искал? Наверху, где караул за неделю подчистил бы всё? Или внизу, в слепом тумане, поднявшемся ещё выше из-за вечернего прилива? Я досадовал сам на себя — и продолжал идти. Впереди показалось что-то вроде ложбинки. Вот где убийца мог бы подняться! Я заметил, как у самого края что-то блеснуло, и поспешил туда. Туман клубился совсем близко, и я не сразу заметил, как он побелел.

Мне вдруг подумалось, что точно так же, как я всматриваюсь в туман, и он сейчас всматривается в меня. Я помотал головой, отгоняя наваждение, но в следующее мгновение увидел пару горящих глаз. За ними — ещё и ещё. Туман распахивал жадные глаза и смотрел на меня. И улыбался. Дюжиной широких улыбок от уха до уха. Заворожённый этим зрелищем, я, может быть, улыбнулся бы в ответ, если бы вдруг не пришло понимание: снизу вдоль отвесной каменной стены на меня летела целая стая гуйшэней. Я отпрянул от пропасти и с криком бросился к городским стенам. Здесь было даже больше тысячи шагов — и, как назло, ни единой постройки. Второпях я выхватил рапиру, хоть от неё не было никакого толка.

Первая волна пролетела вскользь, едва касаясь меня крыльями. Я решил, что чудовища примериваются и сейчас пойдут на второй круг, а значит, у меня есть ещё какое-то время. Но почти сразу же рухнул от дикой, невыносимой боли по всему телу: в руках и ногах, шее и спине. Рука не слушалась, я не мог даже поднять рапиру, чтобы защититься, и жалел, что, как в своё время, не потерял сознание, и теперь меня ждёт мало с чем сравнимое мучение.

Спасло меня то, что при иных обстоятельствах вызвало бы у меня возмущение. Городская стража с подозрением отнеслась к неизвестному чиновнику, который в служебном облачении осматривает обрыв, и за мной тут же устроили слежку, подрядив зорких соглядатаев на городских стенах и пришив ко мне «хвост». Увидев же, в какую я попал передрягу, караул поспешил на помощь и весьма скоро разметал чудовищ.

Корчась от боли, едва соображая, я смотрел на мелькание стали, сквозь грохот пульсирующей в висках крови ловил далёкие щелчки арбалетов и жужжание стрел, видел, как отлетают отрубленные крылья и головы, как падают на землю раненые и мёртвые тела гуйшэней. Одно из них, с рассечённой грудью, рухнуло перед самым моим лицом, и я, находясь на границе сознания и беспамятства, в этот миг сожалел о том, что не в силах запустить руку в эту страшную рану и проверить, не скрыт ли там «индийский гранат», — как легкомысленный монах из притчи, который, вися над пропастью на хлипкой лозе, находил время лакомиться земляникой!

Когда всё было кончено, меня перевязали и на носилках доставили в гостиницу. Движение и даже просто дыхание давалось мне с огромным трудом. Врач, любезно вызванный господином Ли, на десять дней определил мне строгий постельный режим, но пообещал, что сумеет поставить меня на ноги. Моя самоотверженная глупость, возможно, и произвела какое-то впечатление на Пэк Кванмина (я ведь всё же получил раны, стараясь найти улики), но гарантированно отстраняла меня от дальнейшего расследования.