Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава тридцать первая. Сын оружейника наносит предательский удар, мастер Диу дерётся со львами

Я настроился на худшее и был готов ко встрече хоть с областной инспекцией, хоть с приставами загробного мира, но в гостиной меня поджидал всего лишь мастер Сюй Чаньпу, который явился в сопровождении двух сыновей и принёс подарок к Новому году — огромный красный свёрток, перетянутый золотистой лентой. Вдвойне неожиданно, потому что ни я, ни мой отец близко не общались с хмурым юэским усачом, хотя пару раз он бывал в нашем доме.

— Как неловко, — сказал я, принимая свёрток. — Ваш визит для меня неожиданность, и своего подарка я не приготовил, а нанести ответный визит не успеваю: сегодня покидаю Дуншань по неотложным делам.

— Тем лучше, что я вас застал, — ответил оружейник. — О взаимной любезности не беспокойтесь, ведь и я припозднился: давно бы закончил работу, да всё спотыкался о какие-то мелочи. Однако подарок у меня непростой: иной полагается убрать в сторонку и открыть позже, а с моим временить нельзя, тем более что сегодня вы уходите, а он как раз полезен в пути.

— Вы уж подарили мне трость, мастер Сюй, — произнёс я почтительно, начиная понимать, что к чему, — и она чудо как хороша.

— Вот будет и дополнение! — поклонился Сюй Чаньпу. — Мои сыновья помогут вам разобраться, а вы уж не сердитесь на меня, глупого старика, за настырность.

И вот так легко выпроводил меня из собственной гостиной. В кабинете я раскрыл свёрток — в нём, конечно, оказался стёганый дорожный халат на плотной подкладке. Я знал, что в области торса за подкладкой находится броня — и не простая, а «доспех мертвеца», — но сработано всё было настолько добротно и искусно, что неподготовленный взгляд не мог бы ожидать подвоха.

— Защитит от любого острия и лезвия, — объяснял один из сыновей оружейника. — Но, конечно, рогатина или меч входят глубоко, так что с ними вы никого не обманете. А вот стрела или короткий нож…

Неожиданно в его руке блеснул кинжал, и, прежде чем я успел что-то сказать или сделать, вонзился мне в правый бок. Парень как ни в чём не бывало продолжал:

— Ну вот, видите! Так-то вам бы сейчас на полу валяться. Но вы уж сами себе решайте, когда падать, а когда продолжать драться. «Крови» тут более чем достаточно, куда ни ударь.

По серому боку халата расползалось багряное пятно. Предупреждая резонный вопрос о том, как мне теперь ходить в таком виде, второй сын мастера Сюя достал из-за пояса продолговатый флакон с насадкой в виде головы дракона и опрыскал бок бесцветной жидкостью с едким запахом. Не прошло и минуты, как пятно посветлело и пропало, не оставив следа. Таких флаконов к халату прилагалось два. Пессимистичный оружейник, вероятно, считал, что рубить и резать меня будут на каждом постоялом дворе.

Халат был несколько тяжелее моего привычного, но я не привередничал. В этот раз в путь до столицы предстояло отправиться без охраны и даже без слуг — только я и Юань Мин. Учитывая мои дальнейшие планы, я полагал, что так будет даже лучше.

Спустя всего час после того как Сюй Чаньпу и его сыновья ретировались, вышли и мы с «господином Белой Шляпой». Сейчас это прозвище подходило ему как нельзя лучше: со старой шляпой он в дороге не расставался и носил, низко надвинув на глаза. Учитывая возраст моего спутника, я решил по возможности как можно большие расстояния преодолевать в паланкинах и повозках, и был удивлён, когда нам впервые пришлось идти пешком: Юань Мин не отставал от меня ни на шаг. Покидая Дуншань, он был неразговорчив и, как и я, держался насторожённо, но уже второй день пути он встречал умиротворённо и в хорошем расположении духа. А узнав, что я собираюсь проложить маршрут по знакомым мне местам через Цискую дугу, и вовсе весело рассмеялся:

— Странствующий даос как-то рассказал мне древнюю историю о воине, который вошёл в каменный лабиринт восьми триграмм, чтобы победить рогатого демона. Лабиринт был опасен и сам по себе: он постоянно менялся, и прошедший вратами смерти уже не мог из него выбраться. Воин, чтобы не заблудиться среди предательски одинаковых стен, разматывал по пути моток шерсти, по которому и вышел обратно. Так и я сейчас по старой нити прохожу прежний путь — по тем же самым местам. Кажется, присмотрись к этим камням, и увидишь мои следы двадцатилетней давности. Вот только воин из легенды нашёл и прикончил своего демона, а мой ещё где-то бродит.

В первые две недели года спрос на перевозки невелик, и извозчичьи дворы Циской дуги, на днях кипевшие людьми, стояли полупустыми. Но нам так или иначе удавалось взять коляску, и двигались мы почти без задержек. Небольшая заминка возникла лишь однажды, на западной окраине Сыту, при примечательных обстоятельствах. Слуги с постоялого двора сбились с ног, разыскивая нам извозчика и с горем пополам предложили какого-то босяка с подводой до Луаньху. Юань Мин никогда не участвовал в подобных обсуждениях, но тут решительно высказался против. Я с ним согласиться: крюк отнял бы у нас полдня — но позже в памяти всплыла беседа местного зеленщика с администратором Ли.

Цифры сходились. Мой спутник проходил Циской дугой двадцать лет назад, тогда же двое смельчаков освободили Луаньху от четвёрки барсов-людоедов. Вполне возможно, что одним из смельчаков был мастер фехтования Шангуань. Спрашивать об этом прямо было бы бессмысленно. «Господин Белая Шляпа» слишком долго молчал о прошлом, чтобы сейчас откровенничать. Именно поэтому, как подсказывала логика, сейчас он отказался посетить спасённую деревню, где могло сразу же открыться слишком многое. И, как ни подбивало меня любопытство, принуждать его к этому я не хотел — иначе мы рисковали бы встречать Праздник фонарей в Луаньху, а не в области Цзюй, куда мне хотелось попасть уже через десять дней.

Возможно, портрет Юань Мина с моих слов складывается противоречивый. В своё оправдание скажу, что и меня всю дорогу не оставляло чувство противоречия между тем, что я вижу и слышу, и тем, что, на мой взгляд, оставалось невысказанным и неизвестным. Нельзя сказать, будто мой спутник держался замкнуто — напротив, по-стариковски щедро делился воспоминаниями и занимательными историями о каждом хуторе и о каждой рощице, мимо которых мы проходили, — но непонимание его исходных установок действовало гнетуще. В прошлом я чётко понимал, что, скажем, администратор Ли или поверенный Ким играют на стороне господина Чхве, а Бянь, как бы я к нему ни относился, — на противоположной стороне, за Шэн Яня. Даже многоликий Чэнь Айго, когда сопровождал меня, казался понятным и преданным человеком дуншаньского правителя. Но за кого играл Юань? Шёл ли он сейчас просто выполнять поручение гостеприимного хозяина или вёл какую-то свою партию?

И за кого играл я сам?

Став помощником префекта и фактически его тайным порученцем, я пытался как-то соотнести его цели с целями моего отца. Почему отец перед смертью фактически поручил мне взять из сундука тетрадь в белом бархате раньше, чем она попадётся в руки сотрудникам управы? Опасался ли он Чхве как карающей длани государства, потому что не знал, что тот и сам готов действовать в пику столичному двору? Или потому что, наоборот, знал о каких-то его секретных устремлениях? Возможно ли, что в реальности их цели совпадают? Тот и другой искали и собирали реликты прошлой эпохи. По словам Яо Шаньфу, дело «тайных учёных» выросло из студенческого интереса к истории; господин Чхве, отправляя меня в Тайцзин, говорил о великих знаниях как основе процветания грядущих поколений. Оказавшись элементом двух скрытых механизмов, я получил возможность свести их воедино — не пытаясь манипулировать, как сейчас, а открыто рассказав обо всём Чхве: усилить «тайных учёных» талантами гостевой слободы и обеспечить применение собранным ими знаниям. Но что если цели не совпадают?

Мог ли Юань Мин — человек, безусловно, мудрый и осведомлённый — знать что-то о замыслах отца или господина Чхве?

Новогодняя пора в горной стране завершается большим Праздником фонарей. Его с размахом отмечают даже в Чу, которая с началом мятежа отказалась практически от всех обычаев империи. Правда, и здесь, как на двойное полнолуние, общих традиций празднования куда меньше, чем собственно местных «изюминок». В генерал-губернаторстве Девяти областей, куда мы прибыли к концу второй недели нового года, акцент делают на «львином танце», из которого вырастают неподражаемые постановки с сочетанием сложной акробатики и театрального фехтования.

Таким зрелищем нас порадовал пригород цзюйской столицы, селение Дайча. Представление давала труппа Диу Сянвэня. На площади перед святилищем Пяти Гениев обустроили сцену: в центре две огромные серые тумбы, похожие на голые горные вершины; между ними прокинут горбатый деревянный мост без перил; на заднем плане — крутая волна из бамбуковых шестов разной высоты. Рядом со сценой, одетые в кумач с золотыми позументами, стоят музыканты. Инструменты в основном ударные, но есть и флейтист. Он-то и начинает выступление тихой и спокойной мелодией.

На сцене появляется сам мастер Диу, он в тёмно-синем дорожном халате и, судя по всему, играет человека чиновного звания. Под восторженные аплодисменты и перешёптывание зрителей он поднимается на одну из вершин и вступает на мост. В этот момент происходит первое «чудо»: из мешка, подвешенного высоко над сценой, начинают медленно падать серебристые бумажные звёзды, последний снег старого года. Путник останавливается, достаёт из-за пояса веер (самое неестественное, что можно себе представить во время зимнего путешествия; но на сцене веер скорее символизирует задумчивость и поэтический настрой) и смотрит вдаль.

Флейта звучит тревожно, внезапно её пение пресекает резкий удар тимпанов — из-под тумб выбираются главные действующие лица, огромные львы. Каждого играют по два артиста. Один, постарше и посильнее, отыгрывает туловище и задние лапы, его спину и голову покрывает вычурная попона, поэтому в движениях он часто полагается на товарища. Тот отвечает за передние лапы и управляет огромной кукольной головой. «Львы» — не более чем название, сходство с настоящими львами невелико, а морды больше похожи на лица демонов с даосских картин; но пластика у дуэтов поистине кошачья — со второй минуты забываешь, что перед тобой пёстро разодетые люди, и начинаешь видеть на сцене два четвероногих чудовища. Головы хлопают и вращают глазами, открывают и закрывают пасти — словом, ведут себя как живые. Часто львиные костюмы также красного и золотого тонов (это вообще цвета праздника), но на представлении в Дайча выбрали голубой и зелёный.

Под лязг и грохот ударных львы исполняют свой танец. Он не столь сложен, как дальнейшая акробатика, главная его красота в синхронности движений. Львы красуются перед зрителем, принимают угрожающие позы, встают на задние лапы и запрыгивают на тумбы. Путник оказывается меж двух противников. С веером в руке он кружит на мосту, пытаясь отпугнуть хищников, но тщетно. Когда демонические чудовища уже готовы его растерзать, появляется нежданная подмога — дракон, заставляющий всех замереть.

«Танец дракона» — отдельное действо. Я видел, как его исполняют на Дуншане: участвует по крайней мере полдюжины человек, бывает и несколько десятков. Каждый несёт по длинному шесту, на первом закреплена драконья голова, на последующих — кольца, соединённые между собой блестящими лентами. Перемещаясь и двигая шестами, люди заставляют летучего змея извиваться, сворачиваться в кольцо и выполнять весьма сложные фигуры — чуть ли не завязываться узлом. У труппы Диу Сянвэня он движется куда проще, но всё это искусно вплетено в общий сюжет.

Дракон пролетает над самым мостом, обречённый путник успевает схватиться за одно из колец — и его переносит на гребень бамбуковой волны. Змей поворачивает свою усатую морду, и толпа в восторге — мастер Диу достаёт из его пасти сверкающий меч. Теперь будет, чем отбиваться ото львов. А те не дремлют: первый уже карабкается по бамбуковым шестам. Один раз он почти срывается, зрители ахают — настолько правдоподобно оступились задние лапы, — но всё идёт в соответствии со сценарием: повиснув на передних, лев подтягивается и в два прыжка добирается до своей добычи.

Начинается танец-сражение, полный опасных пируэтов на высоте. Темп становится то быстрее, то медленнее, поочерёдно вступают флейта и барабаны, но атака хищника почти отбита — когда с другой стороны на бамбук взбирается второй. Теперь флейта молчит, звучат одни барабаны. Звучат дробно, судорожно, ускоряясь. Тимпаны — раз! два! три! — пытаясь увернуться от когтистой лапы, фехтовальщик теряет равновесие и пластом падает вниз. Публика в ужасе: мастер Диу лежит в луже крови, пронзённый собственным мечом. И только проснувшаяся флейта грустной мелодией намекает на то, что и это — постановка.

Из храма Пяти Гениев к сцене медленно идёт прекрасная девушка в сверкающем золотом одеянии. «Фея! Небесная фея!» — шепчутся зрители. При виде её коварные львы, которые уже спустились полакомиться добычей, словно побитые кошки, убираются восвояси, под тумбы. Фея подходит к погибшему и укрывает его своей накидкой. Звучит ария — я помню общий смысл и одну строфу. Красавица признаётся, что полюбила героя за его отвагу и готова пожертвовать беззаботной жизнью в свите Владычицы Запада, лишь бы её возлюбленный ожил и она могла быть с ним. Строфа же следующая:

Прошение феи услышано. Золотая накидка взлетает ввысь, а храбрый чиновник возвращается к жизни. Нет ни страшной раны, ни крови — и я невольно проверил сумку у пояса: на месте ли флаконы Сюй Чаньпу. Все участники труппы, кроме музыкантов, один за другим выходят на сцену с красными фонариками — непременным атрибутом праздника. Апофеоз впечатляет. Зрители долго рукоплещут, а затем лезут за кошельками, даже те, кто изначально не собирался платить за открытое уличное представление. Кого-то, особенно неискушённых молодых франтов, ждёт неприятный сюрприз: пока они, смотрели на танцы, бои и прекрасную фею, над их кошельками успели поработать площадные воры — но кричать об этом они, конечно, не станут, чтобы их не подняли на смех за ротозейство.

Во время фехтовальных сцен я то и дело поглядывал на Юань Мина — как-то воспринимает их старый мастер меча? Новелла «Ханьский живописец» великого Пао-цзы начинается словами: «Тому, кто глубоко постиг искусство, сложно им наслаждаться». Но Диу Сянвэнь недаром назывался мастером и даже уличной постановкой умел, похоже, угодить и самым взыскательным знатокам. Во всяком случае на лице моего спутника читались одобрение и искренний интерес.

В честь праздника мы решили до конца дня задержаться в Дайча и продолжить путь на следующее утро. К тому же господин Юань хотел отправить в столицу письмо, а в тот же день этого было не сделать. Да и у меня имелась своя попутная цель. В отцовской тетради были такие примечательные стихи:

Примечательные тем, что слово «находка» употреблялось дважды, и, как это трактовать, я не понимал. То ли в селении Дайча имелось два нужных, почти соседних адреса, по каждому из которых нужно было получить кусочек верительной бирки, то ли отец, забывшись, употребил одно из слов в «обычном» смысле — не вкладывая в него что-то особое. Но в таком случае какой адрес считать истинным: первый дом или всё-таки третий?

И тут, словно предлагая разрешение загадки, услужливо возник прежний вопрос. Мог ли «господин Белая Шляпа» быть в курсе дел «тайных учёных»?

Когда мы оплатили номер в гостинице и сели перекусить, я как бы между прочим спросил:

— У вас здесь, часом, нет знакомых?

— Едва ли, — ответил Юань Мин. — В этих краях я не был очень давно.

— А вот у моего отца они, похоже, были. Я разбирал его записи, и в них фигурирует некий друг его юности, живущий в Дайча. Вернее, его адрес. Коль скоро мы оказались здесь, не стоит ли его разыскать?

— Конечно! Иная дружба длится из поколения в поколение — разве это не тот случай? Зная твоего отца, могу предположить, что этот человек в Дайча — если, конечно, ещё живёт здесь — человек высоких качеств. А упускать дружбу с достойными людьми так же нелепо, как заводить её с недостойными.

— В таком случае отправлюсь прямо сейчас, — сказал я и тут же пригласил Юань Мина составить мне компанию.

Дайча не имеет городского статуса, но вдвое превосходит размерами областную столицу Цзюй. Такие парадоксы (разумеется, не областных, а префектурных масштабов) бывают и в других частях горной страны, но чаще прочего — в Девяти областях: Сюй, Тань и Чао тоже меньше своих пригородов. Чтобы добраться до места, мы попросили хозяина гостиницы вызвать для нас паланкин. Носильщики уже предвкушали щедрые чаевые по случаю праздника, но быстро сникли, едва я попросил доставить нас на северо-восточную окраину селения.

— Зачем же вам туда, сударь? — тревожно откликнулся один из них. И на мой удивлённый вопрос, что в этом такого, ответил: — Если вам в обитель Облачного Дворца, так волей батюшки-губернатора Лян Чжунли её разогнали года полтора назад.

— Есть же там дома и помимо этой обители, — нетерпеливо произнёс я. — Ваше дело нести. Если хотите, так за двойную плату!

Этого довода оказалось достаточно. Но носильщик был прав — в какой-то момент на смену торжественному убранству центральных улиц пришли грязь и неухоженность окраины. Ближе к месту назначения казалось, что мы погрузились на самое дно. Уличный воздух заполняло зловоние, под ногами текли реки неубранных нечистот. Приличных домов не было — сплошь покосившиеся хибары, игорные дома, притоны и самые низкосортные заведения иного толка, — впрочем, даже здесь на дверных притолоках горели красные фонарики. На наш паланкин здесь глядели со смесью недоумения и какого-то хищного азарта. Иные представители сомнительных профессий, не стесняясь, заступали носильщикам путь, предлагая нам свои услуги, и я не раз пожалел, что отправился туда, тем более с Юань Мином. Но вот господин Юань, как и прежде, был благожелателен и спокоен и на местных маргиналов смотрел с тем же интересом, с которым некоторое время назад следил за театральным представлением.

На вопрос носильщиков, к какому именно дому следует нас доставить, я, не зная, как лучше объяснить, сказал о первом в первом ряду от восточной стены.

— Зачем же, сударь, говорили, что не в обитель? — сказал тот, что спорил со мною в самом начале.

— Запутал ты меня совсем! — рявкнул я. — Я, конечно, не первый дом имел в виду, а третий! Донесёте молча — получите прибавку.

Вопросов больше и впрямь не было. Доставив нас на место и дождавшись обещанных денег, носильщики тут же исчезли, оставив нас стоять посреди улицы, носящей явно незаслуженное название — Весеннего Благоухания. В отличие от других виденных мною улиц, здания здесь были непривычно ориентированы не с севера на юг, а по линии восток — запад, и это несколько выбивало из колеи.

Дом номер три смотрелся чуть лучше соседних, хоть и его фасад был побит и обшарпан. Судя по вывеске, это была аптека, хозяином значился некий «лиценциат Ван Оуба». Обладатель учёной степени, прозябающий в глуши, — как это похоже на «тайного учёного»! Фонарика перед входом не было, но я трижды постучал. Прошло некоторое время, ответа я не получил и на всякий случай дёрнул двери на себя. Они были заперты изнутри — похоже, на засов. Я постучал ещё раз, настойчивее.

Из второго дома — крохотной лапшичной — выглянул толстяк с потным небритым лицом и в засаленном халате. Несомненно, его привлёк мой стук. Прежде чем он успел что-то сказать, я спросил его о том, бывает ли кто-нибудь в аптеке.

— Про дома на этой улице, парень, таких вопросов не задают, — заявил он развязно. — Тебя неправильно поймут, да ещё и побьют, даром что заезжий. А доктора Вана уж год как нет.

— Что с ним?

— Исчез, — бросил толстяк и высморкался в рукав.

— Помер он! — крикнула из лапшичной какая-то женщина (позже стало ясно, что это его жена).

— Как он помер, никто не видал, — ответил ей муж через плечо. — Нет его, и всё. Хороший был человек, мне однажды гнойный чирей вскрывал. Без него бы помер. Врача на наших улицах не отыщешь. Раньше к монахам ходили, а после — к доктору Вану. Теперь дохнут как мухи, особливо девки, зато и ртов меньше.

— Заткнулся бы! — осадила его жена.

Завязалась перебранка с громким выяснением достоинств и недостатков родни до пятого колена, на нас с Юань Мином уже никто не обращал внимания, и мы прошли к воротам обители Облачного Дворца. Здесь местные жители повесили пару фонарей (всё-таки на пятнадцатый день нового года принято украшать прежде всего ямыни и капища), но сразу было видно, что место это в запустении. Особенно остро это чувствовалось в сравнении с центральным храмом Пяти Гениев.

Передний дворик был завален прошлогодней листвой и кусками битой черепицы, по тёмным углам даже сейчас можно было увидеть грязные кучи последнего снега. Людей видно не было, но, несомненно, в обитель продолжали захаживать. Мы прошли вдоль сложного каменного экрана, миновали арку Духовных Драгоценностей (развёрнутую правильным образом с юга на север), за ней — декоративный каменный мостик, пруд под которым давно превратился в грязную забитую канаву, — и вышли в широкий центральный двор, всё так же заваленный листьями и черепицей. В середине двора стояла небольшая кумирня с подвешенным гонгом в виде монеты, за нею возвышался главный храм, посвящённый небесным мудрецам и героям. По бокам двор обрамляли заброшенные кельи.

Мне не хотелось верить, что проделанный путь был бесполезен. В конце концов, и после разгона обители в кельях мог скрываться кто-то из бывших насельников, тем более связанный с «тайными учёными» — при их-то стойкости и упорстве. Мне вспомнился престарелый хранитель молельни в Лияне. Может быть, и здесь нас встретит кто-то подобный? Но даже если нет, по адресу в Дайча полагалось получить части верительной бирки, что же мешает зайти и просто поискать её! Главное — не злоупотреблять терпением Юань Мина.

— Интересное место, — сказал мой спутник, словно читая мои мысли. — Если вы обратили внимание, за восточными кельями монастырская территория продолжается. Судя по всему, там сад.

— Можно пойти и проверить, — сказал я, — но вначале заглянем в храм, если от него что-то осталось.

Мы прошли между двух массивных каменных стел и поднялись по лестнице храма. Двери были приоткрыты, и ещё снаружи я увидел, что внутри царит сущий хаос: жертвенники опрокинуты, картины сорваны, о драгоценных статуях и утвари нечего и говорить — не осталось ничего. Единственный портрет, продолжавший украшать стену, изображал не человека, не духа и не демона, а самодовольного рыжего кота.

Поучительную историю о цзюйском коте я слышал ещё в школе, причём в нескольких вариантах. Если вкратце — кот оказался героем и внёс свой вклад в военную победу. Но вот каким был этот вклад и с кем, собственно, воевали, версии разнятся. Дело, разумеется, было при государе Триумфаторе. Местность, которая впоследствии стала вотчиной рода Лян, разоряли не то «пурпурные лотосы», не то пресловутый Змеиный князь. Что не успевали пожечь и забрать враги, реквизировала армия. Чудовищный голод доводил местных жителей чуть не до людоедства, а уж домашние животные были съедены поголовно. Включая кошек. И провинцию незаметно захватила третья армия — крысиная. Перед решающим боем в стане генерала Лян Шибяо произошло ужасное. Крысы не то опустошили войсковой запас зерна, не то прогрызли сигнальные барабаны — и остались только гонги, чтобы скомандовать всеобщее отступление и перегруппироваться. Каким же счастьем для императорского военачальника стало появление в его палатке странника-монаха, который подарил ему красавца-кота — настоящего охотника на крыс, обладающего тигриной свирепостью и таким же аппетитом.

Впоследствии Лян Шибяо стал первым цзюйским губернатором, а кот — примером того, что иной раз и слабый камешек сдвигает огромную гору.

Обожествлять кота и помещать его изображение в храме было, конечно, дикостью, но после культа Бесхвостого Лиса меня уже мало что могло смутить. К тому же портрет словно перекликался со стихами моего отца. Правда, ни за картиной, ни возле неё не было никаких дополнительных подсказок.

Мои размышления о том, где и как вести поиски, прервал удар гонга, раздавшийся в главном дворе.