Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава одиннадцатая. Меч кружится под мелодию глиняной флейты; тайное раскрывается, а найденное исчезает

Если вечером Чжан постарался не поднимать лишнего шума, то утром слуги затемно собрались во внутреннем саду, чтобы, едва я проснусь и покажусь на пороге, поздравить меня с возвращением домой. После них подошёл Яо Шаньфу. Мне не терпелось расспросить его об отце и его тайных начинаниях, и я, предложив позавтракать вместе, за трапезой передал ему свою находку из кабака близ столицы. Яо кивнул:

— Вы всё узнаете. Я чувствовал, что увижу эту планку по вашем возвращении, и успел привести в порядок мысли и бумаги. Но дождёмся благоприятного времени.

Ему не хотелось рассказывать при слугах.

После завтрака я проводил его до восточного флигеля. В дверях мы отчего-то вновь разговорились, и он сказал:

— Мы все очень о вас беспокоились и сердечно рады видеть вас живым и невредимым. Надеюсь, ваше путешествие прошло спокойно.

Мне захотелось сказать ему, что Мэйлинь, по сути, спасла мне жизнь. Я было начал: «Ваша дочь…» — но за спиной у господина Яо увидел её саму. Она смотрела на меня, приложив палец к губам, совсем как в ту ночь, и вместо этого я сказал:

— Ваша дочь и уважаемая супруга, надеюсь, ни в чём не нуждались?

— Нет, ни в коей мере, — улыбнулся он. — Ваши слуги очень хорошо о нас заботились.

Заглянул я и в западный флигель, где лежал Су Вэйчжао. Он ещё не проснулся, но дежурившая у постели служанка рассказала, что несчастный архивариус кашлял кровью и Чжан, не дожидаясь моих распоряжений, с самого раннего утра отправил за врачом. Су был весь покрыт испариной — было ясно, что ночью у него был сильнейший жар. Я и сам не чувствовал себя здоровым, но счёл своей обязанностью доложить господину Чхве о прибытии.

Очень скоро я пожалел о своём решении: префект на весь день отбыл на инспекцию в Шато, а мне всё-таки лучше было бы отлежаться дома, чем расхаживать по городу в такую прохладную погоду. Под навесом чайной неподалёку от гостевого архива я увидел администратора Ли. Он, наверное, был именно тем, к кому мне следовало обратиться, но я бы, наверное, прошёл мимо, если бы на моих глазах за его столик не подсел другой человек, богатырь со свирепыми глазами навыкате и чисто выбритым лицом. Я сразу узнал его, хотя вместо красной безрукавки на нём был двубортный халат, а вместо рыжей косицы голову украшал чёрный головной платок, какой носят учёные и знатоки законов. Не знаю, что выдавало его больше: клинок у пояса, мало походивший на городскую рапиру, или тёмный загар при неожиданно светлом подбородке. Когда же я услышал его голос, то лишь утвердился в том, что передо мною разбойник «Бусянь».

Некоторое время я наблюдал за их беседой с улицы. «Бусянь» что-то оживлённо говорил, иногда прикладывая руки к груди. Ли отвечал коротко и тихо и временами рубил воздух ладонью, этим жестом он обычно подчёркивал полную уверенность в сказанном. Только один раз он высказал что-то пространно, и после этой реплики разбойник выглядел совершенно потерянным. Выждав подходящий момент, я подошёл к ним и вежливо поклонился. Мне показалось — возможно, просто показалось, — что пару мгновений оба они смотрели на меня с изумлением, но Ли быстро взял себя в руки и, поприветствовав меня, представил и своего собеседника («цзюйский Симэнь Фу из Девяти областей»).

— Недавно на Дуншане? — спросил я.

— Второй день, — ответил за него Ли. — Господин Симэнь наслышан о благородстве и учёности нашего гостеприимного хозяина, господина Чхве, но судьба всё никак не позволяет ему засвидетельствовать своё почтение при личной встрече.

— Ничего, иной встречи друг с другом люди ждут десятилетиями, — сказал я, — так что с вами судьба ещё милостива.

Симэнь густо рассмеялся. Я пожаловался на то, что по возвращении сам не застал господина Чхве, и, стараясь, чтобы это прозвучало самым естественным образом, пригласил обоих к себе на ужин.

Встретить убийцу Айго на Дуншане, да ещё и в компании администратора Ли было крайне неожиданно, и во мне проснулось азартное желание сегодня же во всём разобраться. Во всём, что касалось моего путешествия в Тайцзин. Поэтому от чайной я направился не домой, а к гостинице «Цветы востока». Впрочем, и там я столкнулся с неожиданностью: в списках постояльцев Ван Минхёк не значился. Я повторил имя по-китайски и ещё раз по-корейски, но владелец лишь качал головой. В полном недоумении я вышел на улицу. Минхёк стоял передо мной.

Что ещё за наваждение! На мои грозные расспросы он, извиняясь, пояснил, что в гостинице назвался чужим именем — Хванбо Санджун.

В северо-восточных областях есть народная поэма «Сожжённое имя», которую одинаково любят и китайцы, и корейцы. Я читал её в переложении. Её герой, молодой человек Хуанфу Сянцзюнь, расстаётся с любимой и всей своей роднёй и отправляется на поиски славы. Поэма весьма подробно описывает его подвиги, всенародную любовь, которую ему удалось снискать, награды, которые он получает от разных правителей, а в конце — и от самого государя, но всё это впустую. Вернувшись в родную деревню, он узнаёт, что никого из тех, кто был ему дорог, уже нет в живых. Зачем ему теперь прославленное имя! Хуанфу пишет его на листе бумаги и сжигает, стоя на вершине одинокой скалы.

— Хванбо Санджун был из нашего рода, — сказал Минхёк.

Так говорят все корейцы.

Накануне он хвастал огромной силой, и мне было интересно увидеть, насколько он в действительности силён. Мы отправились в лавку к скобарю, там Минхёк за пару минут согнул в дугу и разогнул четыре железных бруса, а затем сплёл из гвоздей иероглиф «простота». Я остался доволен и немедленно взял его на службу. Он просто сиял от счастья. Чжан, ещё при жизни отца привыкший сам набирать прислугу, к моему выбору отнёсся с видимым недоверием, но определил Минхёку комнату по соседству со своей. Забегая вперёд, скажу, что в ней он обустроил кумирню с жертвенником и в свободные часы подолгу молился там о старшем брате. А спал, как и говорил, на голой земле в саду, складывая у головы все свои пожитки: пригоршню шаманских побрякушек, огниво и глиняную флейту. Часто он (видимо, желая всегда быть под рукой) располагался на ночь у дверей центрального здания, чем доставлял мне некоторое неудобство.

Вечером пожаловали гости. Ли пришёл к нам домой, наверное, впервые лет за пять. И начало нашей беседы прошло в воспоминаниях о моём отце. Непривычно и по-своему даже удивительно было слышать от странствующего администратора столь тёплые и сердечные слова. Но вот слуги переменили блюда, и вместе с тем переменился предмет нашей беседы.

— Вы, стало быть, из области Цзюй, из «края смелых и верных»? — спросил я у Симэнь Фу (если это действительно было его имя). — Но ваше произношение выдаёт, скорее, человека с севера Чжао.

— Всё так, — ответил, улыбаясь Симэнь. — Вначале наша семья действительно жила в Девяти провинциях, и мой отец старательно обучал меня владению оружием, но, когда мне было двенадцать, он погиб в Юэ. Вся наша родня была в Чжао, и мать перебралась туда. Наверное, поэтому я и не пошёл по стопам отца: дед направил меня совсем по другому пути. Он был судьёй в Байчэне и привил мне любовь к законам.

— Но прежних упражнений вы, судя по всему, не оставили.

Симэнь несколько смущённо взглянул на свои могучие плечи:

— Верно, и это изрядно помогло мне по пути сюда. Яньские горы (не в укор будет сказано местным властям) просто кишат головорезами.

Слушать это было невыносимо, но я взял себя в руки и задал третий вопрос, подготовленный с самого начала:

— Область Цзюй славится искусством танца с оружием. Грозный губернатор Вэнь Цзэман — и тот, говорят, не упускал случая на пиру блеснуть своим мастерством. Вы не сочтёте за труд что-нибудь для нас исполнить?

Если Симэнь Фу и волновался из-за моих расспросов, эта просьба явно придала ему уверенности. Он, наверное, и впрямь был цзюйцем (неизвестно, правда, что́ в действительности он делал в Чжао) и сейчас лишь посетовал, что не будет подходящей музыки. Я порадовался тому, насколько удачно всё складывается.

— Мой слуга, кореец, неплохо играет на флейте горские мотивы. Может быть, вам это подойдёт?

Мой гость учтиво поклонился и встал из-за стола. Явился Минхёк со своим нехитрым инструментом. Я бросил короткий взгляд на администратора Ли. Его лицо, как обычно, не выражало никаких эмоций, но уголки глаз напряглись. Переливом зазвучало вступление. Танец начался. Симэнь и правда превосходно владел клинком. Лезвие, вращаясь, проходило в волоске от его подбородка, извивалось змеёй и раскрывалось блестящим веером. В мелодии стремительные пассажи перемежались с отчётливыми паузами, и меч после красивого широкого взмаха или опасного выпада картинно застывал в воздухе. Это было красиво, но главное — я успел рассмотреть всё, что мне было нужно. Когда отзвучала каденция и Симэнь замер в угрожающей позе, словно изготовившись для сокрушительного удара, я после бурных рукоплесканий заметил:

— Превосходный у вас меч! Ничего подобного я, скромный чиновник, прежде не видел. Возможно ли, что это знаменитая уская ковка?

— Нет, — ответствовал Симэнь. — Убедитесь сами, это работа мастера Пэна из Чжао, причём не лучшая: меч тяжеловат, но я так наловчился с ним обращаться, что уже не могу держать в руках никакой другой.

И он протянул его мне. На самом конце была заметна свежая щербина. Я достал из-за пояса железный осколок и приставил его к мечу. Линии совпали.

— Вот этим мечом, — сказал я, обращаясь к администратору Ли, — в пещере на севере Ци был убит мой спутник Чэнь Айго.

За мгновение до того как я начал говорить, к Симэню (который всё ещё навытяжку стоял перед нами) со спины подошёл Минхёк. Я ожидал, что он схватит его за руки и повалит на пол; вместо этого мой слуга сделал какое-то еле уловимое движение, и богатырь-разбойник разом обмяк. Он по-прежнему видел и слышал и даже мог говорить, пусть язык слушался и плохо, но совершенно не мог пошевелить конечностями.

— Что происходит? — поинтересовался Ли.

Именно так: не возмутился, не удивился и не вскричал, а поинтересовался — взяв с края тарелки палочки для риса. Я спокойно объяснил, что этот человек убийца, и пообещал, если нужно, представить второй осколок, а при нём — и тело несчастного Айго, которое легко будет опознать по перстню господина Чхве. Всё это время Симэнь выдавливал из себя слово «ложь», иногда прибавляя, что он честный человек, но доказательства были на моей стороне. Во взгляде Ли читались уважение и любопытство:

— Позвольте спросить, а сами вы как и когда оказались в той пещере?

Я ответил, что застал самое время ссоры и убийства и добавил, что, если требуется, мои слова подтвердит господин Су Вэйчжао, который находится в моём доме.

Палочки со звонким стуком упали на стол.

— Да, это я его убил, — вдруг дёрнулся на полу Симэнь. — Сама судьба направила вас!

Он просил привести господина Су, но я лишь распорядился, чтобы Минхёк скрутил убийцу и немедленно доставил его в ямынь. Ли жестом остановил меня и, склонившись к моему уху, попросил не торопиться и не создавать лишнего шума, объясняя, что дело, в которое мне довелось впутаться, значительно сложнее, чем кажется. Из этого (а также из мычания Симэня: «Я перед вами не виноват!») можно было вывести, что и Ли, и Чхве прекрасно знали и, похоже, не беспокоились о гибели Айго. Единственное, что смущало их до сих пор, — это отсутствие Су, его бумаг и, возможно, меня. Но от вопросов о том, что́ это была за игра и какая роль была уготована мне, странствующий администратор уходил, предлагая завтра адресовать их господину Чхве. Опьянённый негодованием и чувством частичной победы, я пообещал, что узна́ю ответы гораздо раньше и, вызвав слугу-посыльного, поручил ему передать тут же составленную записку в дом префекта, который, вероятно, уже вернулся из Шато. Ли не стал протестовать. Через полчаса гонг возвестил о прибытии господина Чхве, и я поспешил встретить его у ворот.

— Мой мальчик, как я рад тебя видеть! — сказал правитель Дуншаня, поднимая меня с колен. — Ты поступил лучше всего, решив написать мне именно сейчас.

Я ответил, что пребываю в недоумении, и вкратце рассказал о том, что произошло после выхода из Шанши, и о сегодняшней встрече с убийцей Айго. Мы остановились в проходном дворике, даже не доходя до южной постройки, где дожидались Ли и обездвиженный Симэнь. Чхве встал передо мной и, вытянув руки, по-отцовски обнял за плечи:

— Я ждал часа, когда смогу тебе рассказать. И ты сам поймёшь, что я не мог сказать обо всём этом сразу, иначе бы ты по неосторожности погубил себя и других.

О том, что с Айго не всё так просто, господин Чхве знал давно — вскоре после того, как тот появился в гостевой слободе. Собственно, и появился он неспроста.

— Айго состоял в «Течении девяти принципов». Эту секту ещё называют «Пурпурные лотосы», слышал о такой?

Я, конечно, слышал. И, по правде говоря, догадывался, что без неё не обошлось: подсказали походя брошенные Симэнем слова о «Чётном Числе» — сектанты-«лотосы», по рассказам, очень любят нумерологию и всю свою структуру и деятельность обозначают числами. Какие именно «девять принципов» имелись в виду, непосвящённый сейчас не вспомнит, но на исходе первого столетия горной страны «пурпурные» установили влияние на многие гильдии северо-востока, а затем распространили его на ломбарды, мосты и шахты. Вначале секта исправно отстаивала права своих низших членов, препятствовала произволу должностных лиц и поддерживала пути сообщения, но мало-помалу образовала и свои, параллельные органы власти, и собственное войско.

Сердце и разум императора в то время пребывали на женской половине дворца, ему было не до тревожных докладов инспекторов. Прошло совсем немного времени, и «Течение девяти принципов» уже горделиво правило областями Ци и Янь и половиной Чжао, бесцеремонно диктуя свою волю чиновникам и устраняя любого, кто встанет у неё на пути. При каждом губернаторе и префекте на северо-востоке состоял эмиссар, «господин Четыре». Он излагал правителю пожелания и требования секты (это называлось «рисовать угол квадрата»). Но цифру четыре, как известно, ассоциируют со смертью — и об этом тоже приходилось вспоминать, поскольку тот же самый эмиссар докладывал старшим, когда чиновник выходил из-под контроля, и часто это заканчивалось расправой.

Борьба с сектой началась после убийства новоназначенного губернатора Чжао, который наотрез отказался выслушивать чьи-либо указания и бросил «пурпурного» эмиссара в тюрьму. Министр-блюститель государственной безопасности Чжэ Фацзюэ, в отчаянии от бездеятельности императора, подделал высочайший указ и самолично с армией выступил на север, но в первом же бою понял, что противник ему не по зубам. Городам и деревням были разосланы прокламации, обещавшие прощение и награды всем, кто поддержит государство в борьбе с преступниками, — и кару всем остальным. Северо-восток разделился. Множество деревень было разграблено и сожжено, множество городов — разрушено. Ценой огромных жертв цветы и листья «Пурпурного лотоса» удалось отсечь, но извести корень Чжэ Фацзюэ не смог. Секта ушла в глубокую тень, закрепившись в труднодоступных районах Ци и лелея мечту о мести.

Из всех преступных сообществ горной страны её, безусловно, можно назвать одним из самых древних, живучих и сложноорганизованных. И прибытие Айго на Дуншань было её попыткой использовать господина Чхве и его возможности в собственных целях. Чхве рано это распознал и решил вести обратную игру: постараться использовать уже в своих целях силы и средства «Пурпурного лотоса». Позволив Айго «случайно» узнать о плане переправки Су Вэйчжао, он заинтересовал этим секту и убедил её подключить к делу своих агентов в Тайцзине (у самого Чхве сил в столице не хватало). Прекрасно подходил на роль исполнителя и сам Айго — выдержанный, сильный и сообразительный.

Су согласился бы выйти из столицы только со мной (у него было моё описание), а это значит, что по дороге до столицы задачи господина Чхве и «Пурпурного лотоса» совпадали: всеми силами охранять мою безопасность. Трудности грозили начаться позже. По словам префекта, на обратном пути у меня почти всегда был ещё один, незаметный сопровождающий — Симэнь Фу, некогда внедрённый администратором Ли в ряды сектантов. Чем ближе мы подбирались к северу Ци, тем становилось опаснее. Даже если бы Айго не убил меня сам, он попросту привёл бы нас всех к «корню лотоса», где у меня, в отличие от архивариуса, не было бы и тени надежды.

— Тот, кто оседлал тигра, может слезть с него только одним образом. И для этого нужно убить тигра, — сказал господин Чхве. — Мы действовали рискованно, и до этого вечера я не уставал себя ругать: иногда мне казалось, что мы с тобою уже не увидимся.

Я не сомневался, что теперь тело Айго обязательно уберут из пещеры, и с поклоном попросил, чтобы его не спихнули в туман, а кремировали. Он молча кивнул и ещё раз обнял меня за плечи.

Мы вошли в гостиную. Симэнь продолжал неподвижно лежать на полу. Ли что-то читал, но при виде господина Чхве поднялся со своего места. После приветствий они обменялись двумя-тремя негромкими репликами. Вид у обоих был весьма довольный. После этого я по просьбе префекта провёл их во флигель к Су Вэйчжао. Тот не спал и охотно согласился побеседовать с господином Чхве, но, естественно, с глазу на глаз. Ли и я вышли на прогулку во внутренний сад.

— Учитесь ставить капканы? — на ходу спросил Ли.

— Учусь в них не попадать. Но вы правы, драгоценный господин Ли, история оказалась сложнее, чем я думал.

Отвечать я старался как можно вежливее и уважительнее, чтобы загладить впечатление от моей недавней горячности. Ли был умным и, как мне казалось, злопамятным человеком — ни в коем случае не хотелось делать его своим врагом. Нашу дорожку с запада на восток пересекла полоска света, и мы вновь предстали пред господином Чхве.

— Я предложил Су Вэйчжао лечиться у меня, но приезжавший лекарь строго запретил ему любые перемещения, поэтому до поры ему придётся побыть здесь, — сказал Чхве. — О любых расходах по его лечению прошу сообщать безо всякого стеснения.

Он и Ли вместе покинули мой дом и захватили с собой Симэнь Фу. Минхёк заверил меня, что оцепенение вскоре спадёт и не повредит его здоровью, но больше мне никогда не доводилось ни видеть этого человека, ни слышать о нём.

Су Вэйчжао пробыл у меня ещё полторы недели. Раз в два дня заходил администратор Ли, и они беседовали об обустройстве на новом месте. Беглец стремительно шёл на поправку и любил прогуляться в саду, держа в руках те самые бумаги из Тайцзина. Как-то, перехватив мой любопытный взгляд, он подал мне один из листов. Я не мог прочесть ни слова: лист был полон замысловатой тайнописи, единственным ключом к которой был теперь сам архивариус. Я не избегал его компании, но и не набивался в собеседники. Пока он был на месте, я чувствовал себя неуютно и никак не мог обратиться к учителю Яо. И главное — вся эта история словно не отпускала меня. Ночь за ночью во сне я вновь отправлялся в путь и слышал за спиной слова Айго: «Не смотри вниз. Думай о хорошем». И иногда просыпался.