Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава девятнадцатая. Три Линя пируют в корзине со сливами, доктор Ин берётся за работу

Следующие две с половиной недели прошли насыщенно. Несмотря на то что Чжан ещё суровее врача запрещал мне утруждаться долгими прогулками, я чуть ли не каждый день отправлялся в гостевую слободу.

План действий родился у меня не сразу. За месяц работы в архиве я, конечно, интересовался личными делами гостей, но тогда моё внимание привлекали удальцы Дуаня — их биографии, пусть и записанные порой с нарочитой сухостью, читались как приключенческие повести. Если бы для решения моей задачи требовался отчаянный головорез, я бы знал, к кому обратиться, а сейчас приходилось идти на ощупь. Мне мог бы помочь администратор Ли, который лучше всех моих бывших коллег разбирался в обитателях слободы, но за день до моего возвращения на Дуншань он убыл с поручением в Лиян.

Сам собой на ум пришёл Су Вэйчжао. Я не планировал излагать ему свои задумки, но одно его общество и образ мыслей, словно камертон, настраивали на холодные, чуть отстранённые рассуждения о мире.

В детстве мне доводилось видеть старинные чуские механические шкатулки в лавке неподалёку от храма Долгого Учения. На полке у витрины стоят бок о бок красные лакированные близнецы — ни рисунков, ни украшений, лишь на крышке красуются две горизонтальные строчки на неизвестном языке: символы словно повисли на двух стрелах, летящих параллельно друг другу. Мы с одноклассниками, снедаемые любопытством, толпились перед витриной, пытаясь в червячках-закорючках увидеть подсказку о содержимом той или иной шкатулки, но никогда не могли угадать. Зайти внутрь мы боялись. Антиквар был на редкость строгим и не терпел в своей лавке детворы, но иногда, сжалившись над нами, подходил к полкам и открывал одно из своих сокровищ. Какие удивительные картины представали нашему взору!

…Вот возвышается замок, а рядом — разбойничий лагерь. Кузнец куёт наконечники для стрел, плотник готовит осадные лестницы, рослый разбойник с чисто выбритой головой проверяет остроту меча, больше похожего на тесак. Атаман отдаёт приказ, и начинается штурм. Лесное войско устремляется к серым стенам, в осаждающих летят булыжники, копейщики опрокидывают лестницы. Бритоголовому великану удаётся-таки добраться до самого верха, и вот уже на стенах идёт жестокая сеча. Но защитники держатся стойко. Меткий выстрел — и богатырь летит вниз. Атаман командует отступление…

…Вот двое влюблённых расстаются на мосту через ущелье. Мужчина горячо прижимает женщину к груди, потом отдаёт ей что-то — кажется, записку — и уходит, низко надвинув на глаза широкополую шляпу. Женщина смотрит ему вслед, утирая слёзы платком, а чуть поодаль облетают цветы на одинокой яблоне…

…Вот одинокий охотник на лесной поляне противостоит тигру. Хищник трижды обходит его кругом, но напасть не решается. Лук в руке человека распрямляется, и стрела точно попадает зверю в глаз. Тигр падает, но охотник не спешит к добыче. Он прислушивается — кажется, на подходе ещё один противник…

Волшебство длилось не больше минуты. Антиквар опускал крышку, и мы расходились.

Дома гостевой слободы чем-то были похожи на такие шкатулки. Глядя на ряды одинаковых стен, трудно угадать, что́ за ними: военное стрельбище, изысканный сад камней или кипящая работой мастерская. Сходство усиливалось ещё и оттого, что вместо списка жильцов, какой полагается вывешивать при входе, в слободе у ворот домов красовались стихи — и тоже по две строчки, правда, понятным китайским письмом. Авторство приписывали администратору Ли. Среди чиновников даже ходили слухи о том, что, если расположить двустишия в правильном порядке, проступит некая тайная история из его биографии. Работая под началом директора Чжуна, я и сам, признаюсь, без особого успеха тасовал строки. Так или иначе, на доме, где поселился Су Вэйчжао, были такие:

Здесь, как и у меня, он жил в левом флигеле, разве что с надстройкой под кабинет-библиотеку, где я и застал беглого архивариуса за работой. Он, кажется, был рад моему визиту и предложил выпить чаю тут же, не спускаясь на первый этаж. Я бросил взгляд на его рабочее место. На небольшом письменном столе было не развернуться. Помимо «четырёх сокровищ учёного», здесь стояло три кожаных ящика для бумаг. Перед столом на некотором отдалении располагался широкий пробковый мольберт, на котором булавками в самой прихотливой конфигурации крепились несколько листов, исчёрканных и исписанных в видимом беспорядке — я без труда узнал документы из Тайцзина. На их перекрестье, переходя с листа на лист, из хаоса рождался осмысленный чертёж с текстовым комментарием. Я увидел огромный пузырь, накрытый сетью, к краям которой, внизу, крепился продолговатый короб. Су перехватил мой взгляд и с самодовольным видом ждал вопроса, и я не мог его не задать.

— Что это?

— Летающая лодка.

Сердце замерло у меня в груди. Неужели та самая, о которой я грезил всё детство? Собеседник быстро меня успокоил: такая конструкция позволяла путешествовать по воздуху над туманом, но никак не могла достичь небесных стран. Когда-то Первый Лидер при помощи подобных лодок хотел разыскать в соседних горах другие группы уцелевших и, если им не требуется помощь, установить с ними воздушное сообщение, но более насущные вопросы и нехватка материалов заставили отложить задумку до лучших времён.

— Проект полежал на полке, а потом о нём успешно забыли, как обо всём в нашей стране, — сказал Су Вэйчжао. — Я как раз завершил его описание, и как удачно вы сегодня пришли! Не сочтёте за дерзость, если я попрошу вас передать пакет с чертежами господину префекту?

И он подал мне один из ящиков со стола. Я перебрал лежащие там бумаги. Всё это было в высшей степени интересно. Документы весьма подробно излагали принцип передвижения воздушного средства, описывали, как и из чего его надлежит соорудить и как управлять им в длительной экспедиции. Последний лист завершался просьбой скопировать рукопись и сжечь оригинал. Вчитывался я не дольше, чем позволяли приличия, но глазами пробежал всё.

— Пожалуйста, проставьте на каждом листе печать и отметку о просмотре, — продолжил Су.

— Зачем? Вы опасаетесь какого-то подлога?

— Ни в коем случае, — сказал он и, чтобы снять мои подозрения, сам поставил на каждом листе оттиск своей личной печати.

Я последовал его примеру, но всё же попросил разъяснить причину столь необычной просьбы.

— Всё просто, — ответил Су, заворачивая документы в кусок ткани. — Я использую не тушь, а особо приготовленные чернила. Через неделю всё, что я написал и нарисовал, исчезнет, и мне не хотелось бы, чтобы господин префект сердился на меня, увидев чистые листы.

— Но зачем вам всё это?

— Во-первых, с копиями на Дуншане не должно произойти то же, что и с оригиналами в Оплоте Державного Знания. Я хочу, чтобы моим трудам уделили достаточное внимание — пусть их по крайней мере перепишут. А во-вторых, я не знаю, как повернётся жизнь. Возможно, сюда доберутся ищейки Шэнов, и я не желаю, чтобы им на глаза попались копии строго секретных документов, выполненные моим почерком. Если меня решат судить, пусть судят только за незаконное бегство из столицы. — Он перетянул пакет тесьмой и в нескольких местах проставил печать. — Это всё тоже исчезнет.

Мы выпили ещё по чашечке чая. Я не знал, как относиться к позиции Су Вэйчжао, но упрекнуть его мне было не в чем. Во внутреннем дворе заиграла лютня, и я завёл разговор о соседях, с которыми он делил этот дом. Су поёжился:

— В таком соседстве поневоле задумаешься о себе самом и о том, как тебя оценивают. Знаете, как слива, которая считала себя персиком, пока не оказалась в корзине со сливами.

— Ну, а в вашей «корзине» что не так?

Он поднялся и, заложив руки за спину, подошёл к окну:

— Это корзина людей, достойных сожаления. Вон на циновке под рябиной щиплет струны Линь Хуаши, посредственный музыкант. Пройдёт ещё немного времени, и к нему присоединится Линь Мо, посредственный писатель. Они любят на пару выпивать в саду. Иногда в гости к ним захаживает ещё один Линь — Цзандэ, живописец и тоже посредственность, прекрасно дополняющая собой эту корзину. Кого я забыл? Есть ещё доктор Дяо, но это даже хуже сливы, это откровенная гниль. Шарлатан и маразматик.

— Говорят, он талантливый медик, способный за пару секунд определить болезнь по радужной оболочке.

Су фыркнул:

— За пару секунд он наговорит вам отборной чуши, не беспокоясь даже о том, чтобы запомнить собственный бред. Если вам скучно, обратитесь к нему, он и у вас найдёт с десяток заболеваний.

— Это немудрено. Как видите, я теперь хожу с тростью.

— Будьте покойны, он диагностирует у вас что угодно, кроме хромоты, а если вы тут же не ретируетесь, то и навяжется с лечением.

Я немного помолчал, а потом сказал, что, если ему не по душе такие соседи, я попрошу господина Чхве найти в слободе другой дом.

— Пока не утруждайтесь, — улыбнулся архивариус. — Для моей нынешней работы это весьма спокойный уголок. Лини заняты друг другом, а доктор Дяо староват для вторых этажей. Лучше передайте господину правителю чертежи.

Он проводил меня до ворот и напоследок ещё раз повторил эту просьбу. Не успел я дойти до конца улицы, как меня окликнул и догнал плотный мужчина с красноватым мясистым лицом, ухоженными усиками и лисьими глазами.

— Мы незнакомы, но я услышал ваше имя от сударя, с которым вы только что попрощались, — сказал он. — Просто чудо, что я целый месяц пытался застать вас дом, а встретил вот так случайно посреди улицы.

Это был вэйский Лю Яньтай, над чьей визиткой я ломал голову до убытия в Ю. Место для разговора было неподходящее, да и пакет с чертежами словно жёг мне руку, поторапливая к господину Чхве, и я пригласил его к себе на ужин.

Последующая беседа с префектом и несколько часов кропотливого изучения личных дел в гостевом архиве выбили из головы нового знакомого, и я не вспоминал о нём до вечера, когда он возник на пороге моего дома. Когда мы устроились в гостиной и покончили с дежурными вступительными темами, он тяжело вздохнул:

— Как жаль, что я не застал в живых вашего уважаемого отца! Я не знал его лично, но, со слов моего патрона, это был человек исключительных дарований.

— На кого же вы работаете? — полюбопытствовал я. — Возможно, мне известно его имя?

— Драгоценное имя моего благодетеля — Цзи Фэйань, но вам он, наверное, больше известен как Вэйминьский князь.

После обстоятельного рассказа учителя Яо мне казалось, что у отца уже не осталось для меня сюрпризов, — и напрасно. Вэйминьский князь, императорский дядя, младший сын государя Зодчего, был живой легендой. Талантливый полководец, справедливый руководитель и нелицеприятный царедворец, он вселял трепет в чиновников и простолюдинов. И хотя он уже давно отошёл от дел, предпочитая столице своё поместье Баопин, его по-прежнему называли одной из опор государства.

Зная всё это, я сейчас изумлённо слушал рассказ о том, что в юности мой отец был не просто знаком, но дружен с Вэйминьским князем, и, возможно, вся его жизнь повернулась бы совсем иначе, если бы не случайная ссора, навсегда разлучившая двух друзей. О причинах ссоры Лю не говорил (и, возможно, не знал). Наверное, именно после этого эпизода отец сблизился с Яо Шаньфу и отправился в длительное путешествие по стране. Так или иначе, у Цзи Фэйаня не было возможности даже попросить прощения, о чём он «сердечно сокрушался». Позже он выяснил, что старый друг поселился на Дуншане, и несколько раз хотел ему написать, но не находил нужных слов. Но вот наконец представился и повод.

— Ваш отец когда-то проявлял интерес к предметам ранних лет горной страны, в частности к Звёздной Цитре, принадлежавшей Первому Лидеру, — господин Лю расплылся в улыбке. — Недавно Сын Неба, пригласив моего благодетеля в столицу, подарил ему этот чудесный инструмент! Увы, ваш отец не сможет насладиться его видом и звучанием, но если вы разделяете это увлечение, безусловно, и вам в Баопине будут рады.

Я с благодарностью принял приглашение (вся эта история взволновала и заинтересовала меня), но не мог не задать вопроса. Неужели Вэйминьский князь отправил в область Янь своего поверенного только затем, чтобы сообщить о цитре? Ведь он, как и отметил мой гость, вполне мог ограничиться письмом.

— От вас ничто не укроется, — ответил Лю. — У моего прибытия две цели. И, боюсь, мне придётся просить вас о содействии. В своё время ваш отец с моим благодетелем вместе посещали уроки мастера Шангуаня, непревзойдённого знатока философии и фехтования. Впоследствии тот стал наставником Сына Неба, но из-за придворных интриг и засилья клана Чжэ (хорошо, что мы от них избавились!) удалился из столицы, не взяв в дорогу ничего, даже собственное имя оставил в прошлом. Вэйминьский князь попытался его разыскать и — представьте себе! — следы опять-таки привели на Дуншань! Но вот беда: за столько дней я не смог даже найти здесь мастера Шангуаня, не говоря уже о том, чтобы убедить его отправиться со мною в Баопин, где благодарный ученик окружит его великим почётом.

Мне самому фамилия Шангуань ни о чём не говорила. Я подумал, что правильнее всего в такой ситуации было бы прибегнуть к посредству администратора Ли, когда тот вернётся из Лияна, — но Лю Яньтай сделал отрицательный жест руками: оказывается, несколько дней назад он и сам обратился к Ли, тот как будто даже понял, о ком идёт речь, и вызвался передать записку, однако уже на следующий день сообщил, что мастер Шангуань доволен жизнью в безвестности и невостребованности и не намерен покидать Дуншань.

Иными словами, Вэйминьский князь предлагал мне сокровище за сокровище. Я поймал выжидающий взгляд Лю и сказал, что постараюсь сделать всё, что в моих силах, а он может со спокойной совестью возвращаться в Вэй. Поверенный приложил руку к груди:

— Поистине нежданная радость под ветхой крышей!

Я прежде не встречал такого присловья и полушутя спросил, что же не так с крышей моего дома. Лю рассмеялся и помог мне выйти из неловкого положения:

— Вы ведь помните рассказ о торговце, который отдал все деньги, чтобы уплатить долг бедной вдовы? Ему пришлось перебраться из усадьбы в лачугу, а наутро на её стене проступили слова о скрытом в лесу разбойничьем кладе. Так и ваше обещание для меня словно клад после бесплодных недель пребывания на Дуншане.

— Мои обещания касаются грядущего, — ответил я, — а вы уже сейчас сделали меня богаче на целую идиому, так что я ваш должник.

И не только на идиому. Эта беседа — и именно история поговорки, рассказанная вскользь и напоследок, — стала для меня ключом к полуденному разговору с тайцзинским книжником.

Через два дня я посетил одну из жемчужин гостевой слободы — химическую лабораторию, о которой упоминал судья Цао. А тем, на кого он намекал как на изготовителя яда, погубившего несчастного Пэк Ханыля, был её руководитель, доктор Ин Юэу, в этот раз самолично встретивший меня в воротах. Разумеется, он был настроен говорить именно о яде и несколько растерялся, когда я сказал, что пришёл побеседовать о чернилах.

Мы прошлись через передний дворик до гостиной — своеобразного рубежа между дозволенным и запретным. Если в некоторые дома слободы я легко заходил, будучи школьником, а в другие — будучи чиновником седьмого ранга, то внутренности лаборатории мне (в отличие, кстати, от того же Цао) повидать так и не довелось.

— Чем же вас привлекли чернила? — спросил Ин Юэу. — И чем не угодила тушь?

— Меня интересуют такие чернила, которые со временем исчезают. Но ещё больше — те, которые изначально невидимы, а затем проявляются на бумаге.

— Уж не читаете ли вы «Предания низин»? — усмехнулся химик.

Память моя словно рассмеялась вместе с ним. Да, конечно, всё то, до чего я с таким трудом додумался, было в книге, которую отец читал мне по вечерам. «Предания низин» — собрание драматичных сюжетов эпохи воюющих равнинных государств. Упомянутый доктором Ином эпизод относится к так называемому «Журавлиному кодексу», повествующему о подъёме и крушении державы Ланхуа. Её последний правитель, генерал Цзотэн, опасался распри между сыновьями, вокруг которых к закату его жизни сплотились две партии офицеров, и на смертном одре надиктовал секретарю завещание. Внимательно его перечитав и убедившись, что всё записано в точности, он заверил его печатью и до последнего вздоха держал в руках. Слуги, слышавшие, что́ диктует полководец, известили старшего сына, что завещание составлено в его пользу. Тот созвал родню и представителей обеих партий, с торжественностью извлёк бумагу из рук отца и поручил брату при свидетелях её зачитать. Каково было его изумление и негодование, когда оказалось, что завещание провозглашает наследником младшего сына! Посыпались взаимные обвинения. Держава разделилась надвое, а с гибелью обоих сыновей Цзотэна — на десяток осколков. Виною же всему был подкупленный секретарь: он записал слова генерала исчезающими чернилами, а между строк втиснул иные условия — чернилами, которые со временем проявляются. Умирающий и не подозревал, что текст в его руке сам собой меняется на противоположный.

Да, наши легендарные предки и их современники были умельцами по части стратагем и арсенал имели не в пример богаче нашего. Но я поспешил уверить Ин Юэу, что вопрос мой лежит в практической плоскости: можно ли создать чернила, которые вот так же проступят на бумаге без человеческого участия?

Доктор Ин кивнул.

— Но на это потребуется время, — добавил он. — Дней десять, никак не меньше.

Десять дней я вполне мог подождать. В моём плане отсутствовало ещё несколько элементов, требовались изыскания, но я, вернувшись к просмотру личных дел, сам не заметил, как переключился на поиск таинственного мастера Шангуаня.

Для удобства досье в гостевом архиве условно разделялись по цвету. Те, кто годился по гражданской части, получали чёрный корешок, пригодным по военной полагался красный, негодным и бесталанным — зелёный. Смотревшая из-под корешка серебристая тесьма-закладка, указывала на человека особой ценности. У чёрных папок администратора Ли их было как хвостов у тысячелетней лисицы. Красное досье капитана Дуаня могло похвастаться одной закладкой, а, скажем, у Бао Бревна не было ни одной. Разносторонность наставника государя делала равно возможным его нахождение и среди «чёрных», и среди «красных». Я для приличия заглянул в картотеку, но людей по фамилии Шангуань там не было вообще — после Дяо сразу шёл Юй. Разумеется, он жил инкогнито, и оставалось только перебирать личные дела.

Для начала я выбрал досье богаче прочих на закладки — недаром же Вэйминьский князь так высоко ценил своего ментора. Затем отсеял тех, кто, на мой взгляд, не подходит по возрасту. Любой из оставшихся мог теоретически быть Шангуанем, но в биографиях и приложенных оценках меня постоянно что-то смущало. Я побывал у подопечных Дуаня и разузнал имена всех учителей фехтования. Я запросил в управлении образования список преподавателей философии. И никто из названных людей мне не подходил. И не мог подойти! Лишь к исходу четвёртого дня поисков, вконец окосев от чтения личных дел, я понял, где допустил ошибку.

Я искал Шангуаня среди ярких и полезных обитателей слободы, в то время как поверенный императорского дяди, пересказывая ответ администратора Ли, дал понять: беглец наслаждается жизнью, в которой его таланты никем не признаны. Тогда и только тогда я впервые обратил внимание на зелёные корешки. Каких только людей не было среди непригодных и бесполезных! Потомки прославленных родов, люди с внушительными послужными списками, скромные неумехи и самозваные гении (среди них, отдам должное Су Вэйчжао, были все три собутыльника Линя).

Я открывал эти досье и каждый раз встречал нового, неизвестного мне человека. Ни с кем из «зелёных» я прежде не разговаривал. И внезапно наткнулся на имя, которое хорошо знал — Юань Мин, «господин Белая Шляпа». В моём раннем детстве этот седобородый человек приходил в наш дом так часто, что я называл его «дедушкой». Отец подолгу с ним разговаривал — и в моём присутствии, и наедине. Но всё, что сообщала мне папка — это то, что господин Юань «старчески слаб телом и умом, к полезной службе не пригоден». У меня почти не оставалось сомнений: я нашёл того, кого искал.