Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава сорок третья. Древний путь пронзает гору, колокола обители Ясного Звучания звенят в последний раз

Разговоры смолкли. Звучание Звёздной Цитры не было похожим ни на что, но если требуются сравнения, скажу, что в нём одновременно слышались стрёкот сверчков, и потрескивание огня, и рёв зимнего бурана, и писк летучей мыши — поначалу почти незаметный, но со временем обращающий на себя всё больше внимания. Как нужно было поступить? Выйти вон, а ещё лучше — тут же выехать в Цзяоли. Вместо этого я вытащил Цитру из футляра (отчего звук стал ещё отчётливее) и стал искать заветную клавишу, о которой говорил Вэйминьский князь.

Трое «лотосов» встали из-за стола и с любопытством подошли к нам. Лицо одного из них, гладко выбритого крепыша со шрамом, было знакомо. Я как будто видел его прошлым летом — в банде «Рю Тонхёка», которая спасала нас от гуйшэней, а затем эскортировала до Сяояня. Не здесь ли и остальная банда?

— Что это у вас, судари? — спросил он, чуть ли не нависая над нами, и мне почему-то показалось, что эти люди знают ответ лучше меня.

— Катитесь-ка отсюда, милейшие, — огрызнулся Хуан Чжэлу. — Не видите — сувенир из Баопина!

— Знатная вещица, — похвалил другой «лотос», высокий и тощий. — Только сбыть её трудно. Если не хотите, чтоб она у вас дома лежала, помогу пристроить.

Я нажимал на всё подряд, но Цитра не унималась.

— Вашу долю отдам хоть сейчас, сторгуемся, — продолжал предприимчивый «лотос». — А с такой-то стрекоталкой вы далеко не уйдёте.

— А нам далеко и не надо! — ответил я и, наконец, заставил инструмент замолчать.

Цитра вернулась в чехол, но непрошеные собеседники так и стояли рядом и рассуждали о том, как это некоторые упускают выгоду, даже если им её подносят на блюдечке. Только после окрика и угрожающего жеста Хуана они ретировались: двое вышли за дверь, а третий остался внутри и сверлил нас взглядом из-за дальнего столика. Я понимал уже тогда, что «лотосы» так просто от меня не отстанут, но и теперь попусту терял время, ковыряя палочками миску лапши с овощами. Наконец Хуан Чжэлу вывел меня из ступора:

— Эти проходимцы совсем выбили вас из колеи, досточтимый брат. На вас лица нет. — И значительно громче добавил: — Хотите ли, я сейчас же пойду к этому мерзавцу да вышибу из него наглость и остатки крысиного мозга?

«Лотос» подобрался, Заморыш Чжа посмотрел из-за стойки с лёгким упрёком, а я покачал головой и как можно тише ответил, что с «Течением девяти принципов» шутки плохи, а я уже несколько раз перешёл этим людям дорогу. Мы даже не знали, сколько их поблизости на самом деле, и единственным решением было немедленно бежать в расположение циских войск.

— Ты проводишь меня в Цзяоли, братец?

Разбойник с сомнением посмотрел на меня, но после долгой паузы кивнул.

— Почтенный Чжа, прибереги для меня сегодня комнату, мне надо проводить старшего брата! — сказал он трактирщику, и мы вышли в передний двор.

Наш бедный скакун, так и не успевший как следует отдохнуть, стоял ещё не рассёдланный. Хуан подсадил меня в седло и вывел его под уздцы. Место, где стояла «Чаша богатства», напоминало среднюю часть тыквы-горлянки: на юго-востоке горы и рощи тесно обступали дорогу, чтобы расступиться ближе к Цзяоли; к северу, напротив, становилось просторнее, но, как объяснил Скворец, опять же до поры — пока путь не приводил к разбойничьей заставе. Если бандиты всерьёз захотят держать оборону, войскам генерала Чжана пробиваться будет непросто.

— А ещё тут есть подземные ходы, всего расположения которых не знают даже старшие атаманы, — довольно произнёс Хуан.

Вдруг с юго-восточной стороны показались четверо или пятеро всадников. Кто это? Головорезы Коронованного Дракона или циские разведчики? Каким-то чудом я разглядел одного из них и узнал в нём того самого «инспектора путей сообщения», которого в моё первое путешествие слуги прозвали «благородным разбойником Рю». Значит, это подкрепление «лотосов», и путь отрезан.

Хуан Чжэлу лихо запрыгнул на коня и ударил его пятками:

— Скачем в Босу! Наши помогут.

Откажись я тогда же, всё могло бы сложиться совсем иначе.

Хуан торопил гнедого нещадно. Всё время этой лихорадочной скачки я боялся не удержаться и упасть — и всё же посматривал через плечо на всадников позади нас. Те, хоть и прилично от нас отставали, не ослабляли преследования. Неужели Звёздная Цитра представляла для них такую ценность? Или это просто охотничий азарт, родившийся из самой гонки? А может, они охотятся вовсе не за Цитрой, а за мной самим?

От того, что рассказывали о «Течении девяти принципов», кровь стыла в жилах. Говорили, что своих отступников «лотосы» заживо варят в котлах, а врагов опаивают наркотическим «зельем трёх зол». Вначале человек становится безвольным и податливым, и из него выуживают все сведения, какие только можно узнать, и это первое зло. Второе вступает в действие следом: жертва начинает испытывать неистовые мучения, и ей внушают, что единственный способ избавиться от боли — это сделать то, что поручат «лотосы». Боль на время утихает, позволяя исполнить предписанное, но время от времени её адское пламя пронизывает тело, напоминая человеку, зачем он теперь живёт. Наконец, когда миссия завершается — успехом или провалом, — происходит третье зло: несчастный мгновенно погибает.

От кого-то из удальцов капитана Дуаня я слышал в детстве рассказ о тайной крепости-монастыре «лотосов», где ему якобы довелось побывать, и в памяти вставало яркое описание «галереи ужасов» наподобие даосских. Изображения посмертных мучений должны напоминать нерадивым о том, сколь пагубен грех, но если даосы больше полагаются на картины, то в галерее «Течения девяти принципов» в самых неестественных позах и с ужасом на лице вперемежку стоят ростовые скульптуры и фигуры настоящих людей, сохранённые от разложения искусством врачей, достойным много лучшего применения. Вспоминались и другие рассказы, упомянуть о которых будет уместнее позже, но именно мысль о том, что мне уготовано стать чучелом (не иначе как иллюстрацией к греху самонадеянности), пронеслась у меня в то мгновение, когда наш конь, сломав ногу, рухнул на камни — и мы вместе с ним.

До Босу оставался добрый десяток ли, и кавалькаде «Рю» нетрудно было бы нас догнать, даже сменив галоп на рысь, но Хуан, помогая мне подняться, заверил, что «всё почти хорошо», и без спешки отправился к придорожной груде валунов.

Погоня приближалась. Скворец, уперев ладони в колени, рассматривал камни, приговаривая: «Здесь главное не ошибиться». Затем сел на корточки и по локоть просунул руку между валунов. Послышался щелчок, и тут же с грохотом и скрежетом отошли в сторону две каменные глыбы, открывая колодцы подземных ходов справа и слева от нас. Разбойник выпрямился и принялся бормотать какую-то скороговорку, попеременно указывая то на один, то на другой, и в итоге остановился на правом.

Преследователи были совсем близко.

— А теперь, уважаемый брат, поторопимся!

Мы вместе нырнули в колодец, и глыба сверху вернулась на прежнее место. Темнота стояла кромешная, и Хуан для верности подал мне руку, а сам двинулся вперёд, простукивая стену и мурлыча детскую считалку:

— Не самое время для песен, — недовольно сказал я.

— Иначе не получится.

Вдруг рядом с нами что-то лязгнуло и с грохотом ударилось о каменную стену.

— Всё помню! — довольно произнёс Хуан.

Мы ощупью забрались в просторную металлическую клетку — и вдруг с таким же лязгом устремились куда-то вперёд и вниз, в сердце горы.

— Это удивительное приспособление! Его нужно видеть при свете, но, увы, приходится добираться вот так, — говорил мой спутник свозь шум. — Второй колодец, буде вам интересно, ведёт к верной погибели, и если ваши недоброжелатели туда сунутся, считайте вопрос решённым. И даже если они знакомы с этим маршрутом, мы всё равно впереди, а подземная тележка только одна. Пока мы едем вниз, им придётся ждать наверху. Если чего и бояться, так это того, что цепи не выдержат и мы ухнем в бездонную пропасть. Но за последние триста лет такого, говорят, не происходило.

Вот это да! Стало быть, наши предки оборудовали подземелье (и, как говорил Хуан Чжэлу — напичкали его ловушками) ещё в правление Первого Лидера, а может, и задолго до него. Как я жалел, что мы едем без фонаря или факела! Полушутливый рассказ Хуана больше раздражал: описывая шахту, разбойник то и дело говорил о ремнях, цепях и зубцах, но так, что становилось неясно, повествует ли он о виденной механике или на ходу придумывает, как должен выглядеть путь в преисподнюю.

Мы двигались вниз — теперь уже просто летели — всё быстрее. Когда-то, рассказывал Хуан, к концу пути тележка заботливо замедлялась, но эта часть механизма вышла из строя раньше прочих, и без надлежащей силы и сноровки подземные путешественники рискуют переломать кости. Следуя совету Хуана, я обхватил его за пояс, сам он продолжат держаться за прутья решётки. Остановка была действительно малоприятной — клетка со всего ходу натолкнулась на какое-то препятствие, и её отбросило назад.

— Ничего, — успокоил Скворец. — Потелепается да и встанет. Опаснее если ваши неприятели и впрямь спустились в нужный проход и вызвали тележку. Прошу вас не мешкать, выходим вместе.

Едва мы покинули клетку, как она, лязгнув на прощание, со скрипом поползла наверх. По-прежнему ничего не было видно, но Хуан, напевая «Пару тигров» и простукивая стену, уверенно вёл меня вперёд. Здесь, объяснял он, даже будь у нас факел, зажигать его было бы опасно. Через десяток шагов мы стояли уже в другой клетке.

— Сейчас будет поспокойнее, — сказал разбойник, наваливаясь на рычаг в полу. — Это подъёмник. Не сорвёмся — будем жить.

Клетка вздрогнула и пошла вертикально вверх, на этот раз значительно медленнее. Чтобы отвлечь меня от недобрых мыслей, Скворец рассказывал о том, как сам несколько месяцев назад впервые познакомился с подземной дорогой и некоторое время старался пользоваться ей как можно чаще и запомнить всё как можно лучше:

— У меня тогда был хороший учитель, слепой Биюй, знававший ещё моего отца. Ему под землёй приятнее было, чем наверху. Где-то здесь он, говорят, и валяется: зацепился халатом — и поминай как звали. Но и то дело, что меня научил: всё не зря пожил.

Была и ещё одна шахта, она выходила по ту сторону Босу и позволяла миновать заставу низом, но пять лет назад кто-то из атаманов, желая показать удаль, на спор покорёжил железную клетку — произошло крушение, погиб и сам горе-силач, и половина его шайки. Излишне и говорить, что пользоваться шахтой стало невозможно. После того случая многие из тех, кто прежде ездил под землёй, перестали туда соваться; те же, кто продолжил, зареклись шутить с древней механикой. И просить Хуана как-то заблокировать подъёмник по прибытии я не отважился.

Не знаю, сколько времени мы пробыли в недрах горы, но когда выбрались на свежий воздух, я подумал, что снаружи, если и светлее, то не немного. Небо успело затянуть тяжёлыми тучами — ни лун, ни звёзд. Мы находились неподалёку от разбойничьей заставы. Кто бы мог подумать, что шахта выведет чуть ни не к самому пику. Как и под землёй, я не отпускал руку Хуана: слишком коварными и опасными казались уступы. Наконец, встав перед отвесной каменной стеной, он трижды по ней постучал. Скалу разрезала полоска света:

— Кто тут шляется?

Хуан расхохотался:

— Свиные утробы! Так-то вы несёте дежурство? А если бы вместо меня были губернаторские выродки?

— Скворец! — ахнул встретивший нас бандит и раскрыл дверь шире, пропуская нас на каменную лестницу, ведущую вверх. — Мы-то думали, из вашей оравы никого не осталось! Твоя правда, что-то мы тут заговорились и задумались не о том…

— Надумались — и хватит. За нами погоня, ухо теперь держите востро!

Мы прошли в просторный каменный зал. Когда-то здесь проходила вся жизнь отшельников. Надпись у входа гласила: «Приют скудости». Подходяще: небольших окошек-бойниц днём едва хватало для освещения, а тепла жаровни — для обогрева, особенно в холодные месяцы. Сейчас здесь дежурили трое разбойников: один отсыпался под грудой одеял, двое других (включая того, который нас встретил) за скромной полночной трапезой играли в кости. Хуан представил меня как своего земляка, побратима и молодчика из какой-то шайки, полегшей под Баопином, и, наслаждаясь расспросами, принялся рассказывать о героическом штурме поместья, присовокупляя эпизоды, которых, разумеется, не видел, — в том числе колоритно описал расправу неизвестных подлецов над героическими бандитами.

— Едва ушли, — говорил Скворец. — Кто нас позвал, тот нас и предал. Помните, как мы грезили княжескими сокровищами? Так вот единственное сокровище, которое я оттуда унёс — моя собственная жизнь!

— Скоро и её может не остаться, — буркнул в ответ один из бандитов. Он тоже кутался в одеяло, но я обратил внимание, что на нём даосский халат, и ещё подумал про себя, не принадлежал ли тот кому-то из разогнанных отшельников. — Свезло вам, ребятки, необыкновенно. Мы на Босу последняя смена. Утром уходим отсюда на север, атаманы силы стягивают. Ну, стало быть, пойдём все вместе.

Хуан кивнул, но в мои планы это совершенно не входило. Скворец (и это было видно) успел снискать в «диком краю» уважение, и сейчас его поручительства мне было достаточно. Но как я наутро откажусь от предложения бандитов следовать в их ставку? И даже если смогу с ними не пойти, как останусь один, когда вокруг снуют «лотосы», а администратор Ли знать не знает, что я здесь?

— Бедолага Чжа, — бросил «даос».

— А что ему? Заморыш скучать не будет, — хохотнул его сотоварищ, встречавший нас в дверях. — Мы ему с утра потенькаем, а он уж смекнёт, как быть, пока всё не успокоится.

— А где у вас колокола-то? — спросил я хрипло, подделываясь под корейца. — Скворец рассказывал про колокола, но что-то не видать.

— Напоследок можно и показать, — усмехнулся всё тот же бандит. — Хотя обрыдли уже совершенно.

В углу зала, за тряпьём и тяжёлой железной плитой, был вход на крутую лестницу в два пролёта. Она выводила на колокольную площадку. Жаркими летними днями разбойники предпочитали дежурить именно там: обзор заметно лучше, вместо бойниц — широкое окно чуть не во всю стену с видом на всю южную сторону, может, до самого Цзяоли. Но моё внимание, разумеется, привлекли массивные трёхъярусные стойки с колоколами. Даже после рассказа о драгоценности Босу я был потрясён — я не ожидал увидеть здесь, в пустынных горах, собрание, достойное губернаторской филармонии: сорок пять колоколов от мала до велика, каждый с обозначением тона и тончайшим литым орнаментом; к каждому ярусу — молоточек своего размера; над стойками по камню — наставления из трактата о музыке.

Видя, что зрелище произвело на меня впечатление, разбойник похлопал самый тяжёлый басовый колокол по бронзовому боку и с видом знатока сказал:

— Хороши голубчики, а? Только неподъёмные, заразы. Мелюзгу завтра снимем да унесём, тут и вы подсобите. А которые покрупнее — вон, вниз полетят, чтобы крысам не достаться.

— Как можно? — выдохнул я.

— Скворец, видать, начирикал тебе в уши, он это умеет. Что ж ты, веришь, что мы сюда ещё вернёмся? — Он конвульсивно закрякал, вроде как опять засмеялся. — В общем, хочешь любоваться — любуйся. Фонарь я тебе оставлю. Ты только с ним перед окошком не ходи, чего доброго поскользнёшься, упадёшь, голову сломаешь.

И ушёл, посмеиваясь, как будто сказал что-то очень остроумное.

К тому моменту у меня уже созрел план. А после слов разбойника о колоколах я понял, что исполнять его нужно немедленно, с утра возможности уже не будет. Я отыскал на площадке самый пыльный угол и набросал в пыли хорошо знакомые строки:

Колокол дрогнет на пике Босу — слышит его Цзяоли.

Дрогнет сердечко любимой моей — слышу на крае земли.

Пусть начало будет правдой, а не просто поэтическим образом! Я постарался напеть это, как Юань Мин: три четверти от «Огонька над пропастью», а завершение из «Элегии Чуской поймы», — и стал записывать мелодию, вспоминая добрым словом школьного учителя музыки: ради его приключенческих рассказов мы готовы были уделять нотной практике вдвое больше времени, чем изучению классической литературы. Разве что в школе подобранную мелодию разрешалось один раз отрепетировать с ошибкой, а здесь репетиция могла стоить концерта.

Пройдясь вдоль стоек и выбрав подходящую октаву, я, наконец, сделал последнее приготовление — надломил ампулу-змейку Лян Тобэя и щедро смазал ядом свой клинок. Даже если ненужные и неблагодарные слушатели будут подходить по одному, я едва ли справлюсь с ними в равном бою…

Пора!

Я поудобнее взял молоточек и начал играть. Первые звуки шли торопливо, я боялся не успеть довести мелодию, но уже с середины строки, зачарованный акустикой, словно слился с музыкой и не мог нарушать темпа. Казалось, весь мир в этот момент становится колокольным звоном, и было жаль, что в запасе у меня не так много времени. Я исполнил мелодию дважды и даже удивился, что разбойники позволили мне это сделать. Наконец на лестнице зазвучали шаги. С оружием в руке я бросился туда, готовый нанести удар первым, но там был Хуан Чжэлу.

— Что же вы такое делаете? — спросил он ошарашенно — и, похоже, не обращая на мою рапиру никакого внимания.

Почему-то (и откуда только взялась эта мысль!) мне тогда захотелось поговорить с ним начистоту. Расставить всё по местам. Дождавшись, пока он поднимется, я сказал, что не горю желанием ни отступать с бандитами на север, ни безвременно оставаться здесь, и в завершение высказал, что́ думаю о «диком крае» и его дальнейшей судьбе. Хуан Чжэлу слушал как будто серьёзно и внимательно. Потом произнёс:

— Я, пожалуй, останусь с вами, чтобы вы опять музицировать не начали. В противном случае вас просто выбросят из этого окна. На первый раз такую выходку можно объяснить восторгом, но во второй наши будут круты на расправу.

Но уже в следующую минуту снизу послышался шум. И очень скоро стало ясно, что это шум драки. Хуан попросил меня в его отсутствие не делать глупостей и проворно спрыгнул в лестничный проём. Через несколько секунд я услышал его крик, обращённый, должно быть, ко мне: «„Лотосы“!»

Я примостил на лестнице фонарь таким образом, чтобы хорошо видеть того, кто будет по ней подниматься, и стал ждать. Вскоре на ступенях показался крепыш из банды «Рю», лицо было закрыто платком, но я узнал его по шраму. Один выпад — и он рухнул вниз. Тот, кто пойдёт следом, едва ли будет так же беспечен, и всё-таки высота и теснота лестницы — на моей стороне.

Поначалу я ждал напряжённо, прислушиваясь к звукам внизу. Затем крики и шум затихли. Несколько минут прошли в полной тишине, и я решил, что всё уже закончилось, а мои противники и условные союзники перебили друг друга, как вдруг справа до меня донёсся лёгкий шелестящий звук. Я повернулся и увидел у окна высокую чёрную фигуру в плаще. Насколько же легкомысленно с моей стороны было считать колокольную площадку надёжным и неприступным местом, ведь этот человек, безусловно, поднялся сюда по горным уступам! Зрелище было настолько драматичным, что секунду или две я был парализован ужасом. Затем отступил в узкий проход за колокольными стойками, решив, что мне нужно нанести противнику всего одну рану, а для этого — стеснить его, насколько возможно.

— Прячешься в щель, как мокрица, — презрительно сказал он, обходя меня по широкой дуге и скидывая плащ. В руке у него оказался длинный меч. — Но я тебя всё равно раздавлю. Я раздавлю вас всех.

Он внезапно бросился вперёд и сделал выпад между колоколами. Я вовремя отскочил и тут понял, что действительно загнал себя в щель и оставил себе возможность лишь уходить от ударов, но никак не наносить их своему визави. Тот меж тем не давал мне отдыха: выпады шли один за другим, иногда сопровождаясь гудением задетого колокола, но чаще — в полной тишине. Все мои попытки выбраться из западни тут же пресекались, и потребовалось какое-то время, прежде чем мне пришло в голову варварское, но, в общем-то, простое решение. После очередной атаки я упёрся спиной в стену и ногами опрокинул стойку на противника. Возникшей заминки хватило, чтобы я вновь оказался на лестнице — если бы у него оставались союзники, они давно были бы здесь.

Оказавшись в «Приюте скудости», я хотел было вновь закрыть лестницу железной плитой, но та была слишком далеко — один из разбойников, теперь уже мёртвый, пытался использовать её в качестве щита. На этот раз мой противник не стал удивлять эффектным появлением и спустился по той же лестнице. Я приготовился нанести удар, и тут в свете фонаря заметил у него вышитый оберег — совсем как мой. Сознание пронзила неожиданная мысль.

— Чжуан Дэшэн! — громко и отчётливо сказал я.

Противник застыл. Как и убитый мною бандит «Рю Тонхёка», он был весь в чёрном, нижнюю часть лица скрывала повязка, и я, конечно, не видел его лица, но в глазах сейчас читалась растерянность. Я понял, что и он разглядел оберег у моего пояса, — и, прежде чем он сделает совсем не нужные выводы, продолжил:

— Не двигайся! Мой клинок отравлен. Один удар — и я не смогу передать Мэйлинь хорошую новость. Она жива, Дэшэн, и вы, конечно, встретитесь.

Он сдёрнул с лица повязку, и я увидел перекошенный нос и несколько шрамов на правой щеке — почти таких же, как у меня. Картина дорисовалась сама собой. Пронзённый мечом и брошенный посреди горящей деревни, Чжуан Дэшэн не погиб. Слетевшиеся на поживу стервятники «Девяти принципов» нашли умирающего на пепелище, выходили и приняли к себе. Несчастному нетрудно было принести обеты и расстаться с прежней жизнью. Единственное, что от неё осталось — это лютая ненависть к разбойникам «дикого края». Возможно, именно из-за этой ненависти «пурпурные лотосы» сейчас решились штурмовать заставу на пике Босу.

— Кто ты такой? — спросил он и опустил свой меч.

— Мой покойный отец был названым братом учителя Яо. И древность, за которой вы охотитесь и из-за которой готовы меня убить, была завещана моему отцу, а ныне будет доставлена его побратиму. О большем тебе едва ли следует знать.

Чжуан Дэшэн медленно кивнул и тут же вновь взбежал по лестнице. Я не стал подниматься за ним. Я знал, что он исчезнет.

В каменном зале лежали восемь бездвижных тел, среди них — окровавленный Хуан. Он был ещё жив. Я перетащил его с холодного пола на одеяла и, приподняв его голову, влил в рот несколько капель терпкого вина из фляги.

— Старший брат снова спасает никчёмного Чжэлу, — слабо улыбнулся разбойник. — Так вы тогда звонили своим друзьям в Цзяоли?

— Да, — ответил я. — Я уверен, что меня услышали.

— Как хорошо, — сказал он и умер.

Больше часа, а может, и двух, я просидел рядом с его телом, вспоминая все те опасности, через которые мы прошли вместе. И очнулся, лишь услышав шаги и голоса на нижней лестнице.

— Успели! — радостно пробасил первый из нововошедших. Он нёс в руке горящий факел, и я узнал в нём «князя Чандана».

Вошедший следом бросился ко мне. И, право, я никогда не видел его таким. Передо мной был администратор Ли — в кавалерийском шлеме и латах, с алым плащом на плечах и палашом у пояса.

— Вы один? — встревоженно спросил он, помогая мне подняться. — Где господин Юань?

— Господин Юань убит разбойниками в Баопине, — ответил я и кивнул на меч, лежащий на полу: — А это оружие, от которого он погиб.

Ли смотрел на меня в оцепенении. Затем, как мне показалось, дрожащими руками взял чуский меч и поднял его, чтобы рассмотреть получше.

— Так вы были в Баопине? — наконец продолжил он.

Я вкратце рассказал ему о прошлогоднем визите Лю Яньтая, о Звёздной Цитре, которую Вэйминьский князь обещал моему отцу, о гибели «господина Белой Шляпы» от руки Хуана, о том, как тот помог мне выбраться из поместья и пройти «диким краем» и этой ночью погиб в битве с «пурпурными лотосами».

Старый индиец, не вмешиваясь в нашу беседу, сейчас давал распоряжения другим вошедшим воинам — все они, как я понял, были его сородичами из Цинбао. Они обыскали обитель и уложили в ряд найденные тела погибших. Обойдя их вместе с администратором Ли, я невольно вскрикнул: примеченный мною на одном из разбойников даосский халат на самом деле был мне хорошо знаком. Это был походный халат У Чжайбо с его характерной вышивкой: журавли, облака и чередование триграмм и иероглифов по алой кайме. На вопросительный взгляд Ли я сходу сочинил историю о том, что видел это одеяние в баопинской коллекции, но не успел расспросить о нём князя.

— Неужели? — произнёс странствующий администратор и приказал индийцам снять халат с разбойника и отдать нам.

Рассматривая его, я незаметно прощупал то место, где должен был находиться кожаный пакет с тетрадью учителя Яо. И, судя по всему, он оставался там же.

— Взгляните сами! — я передал халат Ли. — Не исключаю, что с ним сопряжена какая-то тайна. Иначе высокородный князь не стал бы тогда обращать на него наше внимание.

И именно таким образом карты и чертежи, связанные с крепостью Антей попали к Ли и господину Чхве.