Грейс кинула на стол увесистый мешочек, полный золотых монет. Она сияла от радости и гордости.
— Семьдесят крон. За мое верноподданническое настроение.
— Сторговалась, — поняла я. — Недурно, весьма недурно.
— Ваши тридцать, — важно кивнула Грейс, — а остальные мне.
Я даже не пыталась спорить. Мне хватило бы и десяти, а жадность могла привести к неприятным последствиям. Даже очень честные люди опускаются до низких поступков ради наживы, а я уже подсказала Грейс отличный способ разбогатеть. Нужно было всего лишь утаскивать бумаги из секретера. Я решила, что проще будет подкупить ее совесть на время, предложив делить барыш. Технически Грейс даже не воровала — просто служила посыльным между мной и Беатрис, хоть последняя была не в курсе наших сделок.
— А теперь нам пора к камеристке, — скомандовала я. — Скоро турнир, а у меня даже нет подходящего платья.
— Леди де ла Бранс сейчас занята, — сказала Грейс. — Она помогает принцессе определиться с эскизом.
— Что ж, это к лучшему! Как раз заскочу к ним на огонек.
Я подхватила со стола веер и направилась прочь из комнат. Привычка отсиживаться в покоях не шла мне на пользу. Еще не хватало, чтобы подданные забыли о моем существовании. Грейс засеменила следом.
— Поправь чепец, — велела я. — И стой всегда позади, на дам не смотри. Делай вид, что очень несчастна. Тебе ведь приходится прислуживать проклятой принцессе, настоящему чудовищу. Я — мегера, не забывай.
— Забудешь тут, — тихо проворчала Грейс, подстраиваясь под мой шаг.
Она с удивлением поняла, что я прекрасно знаю дорогу. Наверное, в понимании Грейс дворец походил на огромный лабиринт, где девчонка вроде меня, прожившая большую часть жизни в деревенской глухомани, не смогла бы быстро сориентироваться.
Однако дворец был куда скромнее Хранилища Акры, а его коридоры всегда были прямыми и короткими. Я уверенно прошла через левое крыло, чтобы свернуть к центральной части замка. Здесь располагалась огромная лестница, украшенная золотыми львами и виноградными лозами. Я лишь диву давалась, как королю хватило денег купить столько аметистов, чтобы украсить замок. То тут, то там свисали грозди из драгоценных камней.
Большую часть дворца заполонили алые ковры и гобелены, но мой взгляд упорно искал цвета семьи: фиолетовый и изумрудный. И я их находила в изящной мозаике, в витражах и декоре на люстрах.
Создавалось впечатление, будто кто-то пытался вынести из дворца все фиолетовые детали. У него получилось, так как цвета короля почти полностью исчезли. Осталось лишь то, что было не так-то просто убрать: плитка, инкрустация, стекло.
— Принцесса в своих покоях? — уточнила я.
— Нет, в летней гостинной.
Я замедлила шаг, ступая по лестнице с предельной осторожностью. Беатрис меня не любила, так что вполне могла открутить одну из штанг, фиксирующих ковер, чтобы я поскользнулась. Или обильно смазать мрамор маслом.
Матерь назвала бы это здоровой паранойей. Оксюморон, но жизнь в дворце всегда состояла из противоречий.
Мы приблизились к распахнутым дверям в ту самую гостиную. Сама комната поражала воображение. Я слышала, что отец сделал ее после смерти мамы. Окна гостиной выходили на обширный сад, но при этом архитектор схитрил, собрав их из мельчайших стеклышек и проклеив серебром. Из гостиной мог бы открываться прекрасный вид на место, что так любила моя мать. Однако окна разбивали мир на тысячи осколков, искажая его, меняя до неузнаваемости. Раньше в гостиную мог заходить лишь король. Его Величество часто уходил сюда, чтобы немного отдохнуть от придворных.
Мне всегда было интересно, вспоминал ли обо мне отец. Когда он сидел в гостиной и наблюдал за догорающим закатом, думал ли он о нашей семье? Как поэтично: смотреть на свой подарок любимой и видеть лишь осколки прошлого.
Однако после моего отъезда запрет на посещение гостиной отменили. Теперь это было всего лишь красивое место во дворце, где дамы могли отдохнуть и попить чай, наслаждаясь обществом друг друга или музицируя. Из гостиной можно было попасть в приемные покои, где обычно собирали избранных на званые ужины и принимали послов.
Я зашла внутрь с благожелательной улыбкой. Дамы, до того момента весело щебечущие о пустяках, умолкли.