Сказка

Глава тринадцатая

адар, казалось, была удивлена, что мы встали до рассвета, но она съела свой завтрак (с ещё тремя таблетками внутри) и готова была подняться на холм к дому № 1. В доме Ричлэндов было темно. Я поднялся наверх к сейфу, нацепил 45-ый, и привязал кобуру к ноге. С 22-ым Полли в рюкзаке я был, как двухорудийный Сэм.[27] В кладовой завалялось несколько пустых банок из-под соуса. Я наполнил две сухим собачьим кормом «Ориджен», плотно закрутил крышки, завернул их в кухонное полотенце и положил в рюкзак под футболку с парой трусов («Никогда не отправляйся в поход без чистых трусов» — ещё одно высказывание моей мамы). К ним я добавил дюжину банок с сардинами «Кинг Оскар» (которые мне пришлись по вкусу), пачку крекеров, несколько печений с орехом пекан (но только несколько, потому что собирался грызть их потихоньку), и горсть вяленых палочек «Перки Джерки». А ещё две оставшиеся бутылки колы из холодильника. Я также положил в рюкзак свой бумажник, чтобы заранее освободить задний карман для фонарика.

Вы можете сказать, что это были чрезвычайно скудные запасы для похода туда и обратно протяжённостью в сотню миль, и, разумеется, будете правы, но мой рюкзак не был таким уж большим и, к тому, же обувщица предлагала накормить меня. Возможно, она могла бы пополнить мои запасы. В противном случае мне пришлось бы добывать пищу, что одновременно вызывало у меня тревогу и азарт.

Больше всего меня беспокоил висячий замок на двери сарая. Если сарай будет заперт, никто в него не полезет. Если он останется открытым, кто-нибудь может заглянуть; а куча старых журналов — это хреновая маскировка. Я заснул, размышляя над этой проблемой в стиле Агаты Кристи, но проснулся уже с готовым ответом. Надо было не только запереть сарай снаружи, но и найти того, кто подтвердит, что я повёз Радар в Чикаго в надежде на чудо.

Решением был Энди Чен.

Я ждал до семи часов, прежде чем позвонить ему, предположив, что к этому времени он уже проснётся и будет собираться в школу, но после четвёртого гудка был уверен, что мой звонок переадресуется на голосовую почту. Я обдумывал, какое оставить сообщение, когда Энди ответил с раздражением и слегка запыхавшись.

— Что тебе надо Рид? Я только что выскочил из душа и закапал весь пол.

— Ооо, — протянул я фальцетом, — жёлтая угроза голышом?

— Очень смешно, расистский ты ублюдок. Чего тебе нужно?

— Кое-что важное.

— В чём дело? — Теперь он стал серьёзным.

— Слушай, я в «Хайболл» за городом. Ты ведь знаешь «Хайболл»?

Конечно, он знал. Это была стоянка грузовиков с лучшим ассортиментом видеоигр в Сентри. Мы запрыгивали в машину кого-нибудь с правами или садились на автобус, если с правами не подворачивалось, и играли, пока не кончатся деньги. Или пока нас не выставят за дверь.

— Что ты там делаешь? Сегодня учебный день.

— У меня тут собака. Та, что напугала тебя, когда мы были детьми. Она не очень хорошо себя чувствует, и в Чикаго есть человек, который помогает старым собакам. Как бы омолаживает их.

— Это мошенник, — уверенно сказал Энди. — Скорее всего. Не будь дураком, Чарльз. Когда собаки стареют, они стареют, конец истор…

— Может, ты заткнёшься и послушаешь? Один человек подвезёт меня с Радс на своём фургоне за тридцать баксов…

— Тридцать…

— Мне пора идти, а то он уедет без нас. Мне нужно, чтобы ты запер дом.

— Ты забыл запереть свой…

— Нет, нет, это дом мистера Боудича!

— Как ты оказался в «Хайбо»…

— Я никуда не уеду, если ты не заткнёшься! Запри дом, ладно? Я оставил ключи на кухонном столе. — Затем, как будто это была запоздалая мысль, добавил: — И сарай за домом — тоже. Замок висит на двери.

— Придётся вместо автобуса ехать в школу на велике. Сколько ты мне заплатишь?

— Энди, хватит!

— Шучу, Рид, я даже не попрошу мне отсосать. Но, если кто-нибудь спросит…

— Нет. Если спросят, скажи правду: я уехал в Чикаго. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы; просто запри дом. И сарай. Заберу ключи, когда мы вернёмся.

— Ага, я с этим справлюсь. Ты останешься на ночь или…

— Вероятно. Может быть, на пару ночей. Мне пора. Спасибо, Энди. Я твой должник.

Я закончил разговор, закинул рюкзак на плечо и схватил поводок. Бросил связку ключей мистера Боудича на стол, и пристегнул Радар. У подножия заднего крыльца я остановился, глядя через двор на сарай. Неужели я правда собирался спустить её вниз по этим узким ступеням (разной высоты) на поводке? Плохая идея. Для нас обоих.

Было ещё не слишком поздно всё отменить. Я мог перезвонить Энди и сказать, что передумал в последнюю минуту, или что выдуманный фургон уехал без меня. Я мог отвести Радар домой, порвать записку на кухонном столе, и удалить емейл, который дожидался отправки миссис Силвиус. Энди был прав: когда собаки стареют, они стареют, конец истории. Но это не значит, что я не мог отправиться на изучение другого мира; мне просто нужно подождать.

Пока она умрёт.

Я отцепил поводок и направился к сараю. На полпути оглянулся. Радар сидела там, где я её оставил. Я хотел позвать её — сильное желание — но не стал. Я продолжал идти. У двери сарая снова оглянулся. Радар по-прежнему сидела у подножия крыльца. Я ощутил горькое разочарование от того, что вся моя подготовка — особенно идея с висячим замком — пропала даром, но я ни за что не мог оставить её сидеть там.

Я уже хотел вернуться назад, когда Радар поднялась на лапы и нерешительно направилась через задний двор в мою сторону. Она помедлила, принюхиваясь. Я не включал освещение, потому что с её нюхом она могла обойтись без света. Она взглянула на кучу журналов, которой я прикрыл то, что осталось от таракана, и потянула носом воздух. Затем посмотрела на доски, закрывающие колодец, и случилось что-то удивительное. Она подошла к колодцу и начала царапать доски, тихонько поскуливая от волнения.

«Она помнит, — подумал я. — И это хорошие воспоминания, потому что она снова хочет пойти туда».

Я повесил замок на засов и приоткрыл дверь, оставив достаточную щель, чтобы осветить спуск в колодец. «Радар, теперь веди себя тихо. Тсс».

Она перестала скулить, но не прекратила царапать доски. Её стремление спуститься уняло мои переживания по поводу того, что нас ожидает в конце подземного коридора. В самом деле, с чего бы мне переживать? Маки выглядели прекрасно, а пахли ещё лучше. Обувщица не представляла опасности, она радушно приняла меня, утешила, когда я ударился в слёзы, и я хотел снова увидеть её.

«Она хочет снова увидеть Радар… и, думаю, Радар тоже хочет увидеть её».

— Лежать.

Радар взглянула на меня, но не двинулась. Она посмотрела между досок на темноту, потом на меня, потом снова на доски. Собаки знают способ донести свою точку зрения, и для меня она казалась очевидна: «Поспешим, Чарли».

— Радар, лежать.

Она очень неохотно легла на брюхо, но в тот момент, когда я раздвинул доски, она вскочила и побежала вниз по ступеням, проворная, как щенок. На её загривке и спине, ближе к хвосту, были белые пятна. Едва я заметил их, и она тут же исчезла.

А я беспокоился о том, как бы спустить её по ступеням. Забавно, правда? Как любил говорить мой учитель английского языка мистер Невилл: «Ирония полезна для здоровья».

Я чуть было не позвал Радар назад, но понял, что это ужасная идея. Она, скорее всего, не обратила бы внимания. Но, если бы послушалась и развернулась назад на этих маленьких ступенях, она бы несомненно упала и разбилась насмерть. Я мог только надеяться, что она не оступится в темноте и опять же не разобьётся. И не начнёт лаять. Лай, несомненно, заставит разбежаться всех притаившихся гигантских тараканов, но отправит летучих мышей — также гигантских — в полёт.

Как бы то ни было, я ничего не мог с этим поделать. Оставалось только следовать плану. Я спустился по плечи вниз и принялся раскладывать на досках пачки журналов. Всё время, пока я этим занимался, я прислушивался: не раздастся ли глухой удар и последний возглас боли. Или, если падение не убьёт её, ко множеству возгласов, пока она будет лежать на утоптанной земле, умирая из-за моей блестящей идеи.

Я вспотел, как скотина, плотно окружая себя досками. Просунув руку сквозь стену журналов, я схватил ещё одну пачку. Удерживая её на голове, как туземка, которая несёт корзину с бельём к ближайшей реке, я медленно пригнулся. Последняя пачка легла на оставленный мной просвет. Немного криво, но вполне приемлемо. Если бы Энди решил бегло осмотреть сарай, прежде чем закрыть его, он бы ничего не заметил. Разумеется, возникал вопрос, как я выберусь обратно, но это уже было дело десятое.

Я начал спускаться по ступеням, снова прижимаясь плечом к изгибу стены и направив луч фонарика под ноги. Рюкзак замедлял спуск. Я снова считал ступени и когда дошёл до ста, посветил вниз. В темноте появились два жутких пятна света, когда луч света отразился в сетчатке собачьих глаз. Радар была внизу, в полном порядке, и ждала меня, вместо того чтобы убежать по коридору. Я ощутил огромное облегчение. Я добрался до дна так быстро, как только мог, но не слишком, потому что не хотел лежать внизу со сломанной ногой. Или с обоими. Опустившись на колени, я обнял Радар. В обычных обстоятельствах она была бы совершенно не против объятий, но в этот раз она почти сразу же отстранилась и повернулась в сторону коридора.

— Хорошо, но не напугай живность. Тсс.

Радар двигалась впереди меня, не бегом, а быстрым шагом, без признаков хромоты. По крайней мере, пока. Я опять задался вопросом, как работают эти чудодейственные таблетки, и сколько жизни они забирают в обмен на энергию. Одно из высказываний моего отца гласило: «Бесплатного обеда не бывает».

Когда мы приблизились к месту, которое я считал пограничным, я решил потревожить летучих мышей, подняв луч фонаря от пола, чтобы увидеть реакцию Радар. Я ничего не заметил, и мне стало интересно, исчезал ли этот эффект после первоначального воздействия, когда меня охватило знакомое головокружение — ощущение выхода из тела. Оно ушло так же быстро, как появилось, и вскоре я увидел проблеск света там, где коридор выходил на склон холма.

Я догнал Радар. Пробрался сквозь нависающие вьюны и посмотрел на маки внизу. «Красная дорожка, — подумал я. — Красная дорожка».

Мы были в другом мире.

Мгновение Радар стояла совершенно неподвижно, вытянув голову, сложа уши и принюхиваясь. Затем она пустилась по тропинке рысью, что теперь было максимальной для неё скоростью. По крайней мере, я так думал. Я был на полпути вниз, когда Дора вышла из своего маленького коттеджа с парой шлёпанцев в одной руке. Радс опередила меня футов на десять. Дора увидела, что мы приближаемся — точнее ту из нас, что бежала на четырёх ногах, а не на двух — и уронила тапочки. Она упала на колени и вытянула руки. Радар помчалась вперёд, радостно лая. В конце она немного притормозила (или её подвели стареющие лапы), но всё равно врезалась в Дору, которая упала навзничь, а её юбка взлетела вверх, показав ярко-зелёные чулки. Радар оседлала её, лая и облизывая её лицо; хвост собаки яростно вилял.

Я и сам пустился бежать, нагруженный рюкзак подпрыгивал у меня за спиной. Нарнув под ряд свисающей обуви, я схватил Радар за ошейник. «Хватит, девочка! Отпусти её!»

Но Радар прекратила не сразу, потому что Дора обвивала руками шею Радар и прижимала её голову к своей груди… почти, как и мою тогда. Её ноги, обутые в те же красные туфли (с зелёными чулками она выглядела совсем по-рождественски) подпрыгивали вверх и вниз, будто в танце радости. Когда она села, я увидел на её серых щеках слабый оттенок румянца, а из её узких глаз без ресниц текла вязкая жидкость — наверное, только так она могла плакать.

— Райиии! — воскликнула она и снова обняла мою собаку. Радар принялась лизать её шею, виляя хвостом взад и вперёд. — Райиии, Райиии, РАЙИИИ!

Мне не пришлось расходовать свои припасы — Дора хорошо накормила нас. Рагу было лучшим, что я ел в жизни, с мясом и картофелем, плавающими в пикантной подливке. Мне пришло в голову — возможно, под влиянием какого-то фильма ужасов — что мы едим человеческую плоть, но потом я отбросил эту нелепую мысль. Эта женщина была хорошей. Мне не нужно было видеть радостное выражение её лица или добрых глаз, чтобы это понять. Добро исходило от неё. И если этого недостаточно, вспомните, как она приветствовала Радар. Я тоже получил свою порцию объятий, когда помог ей подняться на ноги, но не таких, какими она одарила Радар.

Я поцеловал Дору в щёку, что казалось совершенно естественным. Она похлопала меня по спине и пригласила внутрь. Коттедж представлял собой одну большую комнату, очень тёплую. Огонь в очаге не горел, но плита работала на полную мощь, а котелок с рагу кипел на плоской металлической поверхности — которая, по-моему, называется варочной панелью (но я могу и ошибаться). В центре стоял деревянный стол, на нём ваза с маками. Дора поставила две белые миски, похоже, ручной работы и две деревянные ложки. Она жестом пригласила меня сесть.

Радар свернулась калачиком так близко у плиты, как могла, чтобы не опалить шёрстку. Из одного шкафа Дора достала ещё одну миску и с помощью насоса над кухонной раковиной наполнила её водой. Она поставила миску перед Радар, которая принялась жадно лакать. Но, как я заметил, не поднимаясь на задние лапы. Что не очень хороший знак. Я ограничивал её физические нагрузки, но когда она увидела дом своей старой подруги, ничто не могло её удержать. Будь она на поводке (который лежал в моём рюкзаке), она бы выдернула мне руку.

Дора поставила чайник, подала рагу, затем снова поспешила к плите. Она достала из шкафа кружки — как и миски, они были довольно грубыми — и банку, в которой хранила чай. Я надеялся, обычный чай, а не что-нибудь, от чего я бы прибалдел. Я продолжал думать, что этот мир находится ниже моего мира. Было трудно избавиться от этой мысли, потому что я спустился сюда. И всё же над головой было небо. Я чувствовал себя Чарли в Стране чудес, и если бы выглянул из круглого окна коттеджа и увидел Безумного Шляпника, прыгающего по дороге (возможно, с ухмыляющимся чеширским котом на плече), я бы не удивился. Точнее, не удивился бы ещё больше.

Необычность ситуации не повлияла на мой аппетит; на завтрак я съел не очень-то много. Тем не менее, я подождал, пока Дора принесёт кружки и сядет. Конечно, это была обычная вежливость, но я также думал, что она, возможно, захочет произнести что-то вроде молитвы, местную версию «Боже, благослови пищу нашу». Она этого не сделала, просто взяла ложку и жестом велела накидываться на еду. Как я и сказал, рагу было отменным. Я выудил кусок мяса и показал его ей, приподняв брови.

Полумесяц её рта приподнялся в улыбке. Она подняла два пальца над головой слегка подскочила на месте.

— Кролик?

Она кивнула и издала скрежещущий и булькающий звук. Я понял, что так она пыталась смеяться, и мне стало грустно как всегда при виде незрячего или человека в инвалидном кресле, которому больше не суждено ходить. Большинству таких людей жалость не нужна. Они справляются со своими ограничениями, помогают другим, живут достойной жизнью. Они храбрые. Я всё это понимаю. И всё же мне казалось — может быть, потому, что у меня всё работало, как часы, — в таких недостатках есть что-то подлое, неладное и несправедливое. Я вспомнил девочку, с которой ходил в начальные классы: Джорджина Вумак. У неё на щеке было большое фиолетовое родимое пятно. Джорджина была жизнерадостной, смышлёной и большинство детей относились к ней порядочно. Берти Бёрд менялся с ней завтраком из ланчбокса. Думаю, она добилась всего в жизни, но мне было жаль, что ей каждый день приходилось смотреть в зеркало на эту отметину на её лице. В этом не было её вины, и не было вины Доры в том, что её смех, который должен быть красивым и свободным, звучал как брюзжание.

Она подскочила ещё раз, как бы для пущей убедительности, затем покрутила пальцем в мою сторону: ешь, ешь.

Радар с трудом поднималась, и когда, наконец, подобрала под себя задние лапы, подошла к Доре. Женщина хлопнула себя тыльной стороной серой ладони по лбу, мол, «о чём я только думала». Она достала ещё одну миску и положила в неё немного мяса с подливкой. Затем посмотрела на меня, приподняв редкие брови.

Я кивнул и улыбнулся. «Все едят в Доме Обуви». Дора одарила меня своей изогнутой полумесяцем улыбкой и поставила миску на пол. Радар засуетилась, виляя хвостом.

Во время еды я осмотрел другую половину комнаты. Там стояла аккуратно застеленная кровать, как раз подходящая по размеру маленькой обувщице, но большую часть пространства занимала мастерская. Или, так сказать, реабилитационное отделение для раненых ботинок. У многих из них были разбиты задники или подошвы, которые выглядели, как сломанные челюсти, другие были с дырками в подошвах и передках. Была пара кожаных рабочих ботинок с разрезанными задниками, будто они достались кому-то с большим размером ноги, чем у предыдущего владельца. Кривой шрам на шёлковом сапожке тёмно-фиолетового цвета был зашит тёмно-синей ниткой, вероятно, наиболее подходящей, что нашлась у Доры. Некоторая обувь была грязной, а какая-то — на верстаке — находилась в процессе чистки и полировки чем-то в маленьких горшочках. Интересно, откуда взялась вся эта обувь, но ещё больше меня интересовал предмет, занимавший почётное место в мастерской размером с половину комнаты.

Тем временем я опустошил свою миску, а Радар — свою. Дора взяла их и вопросительно подняла брови.

— Да, пожалуйста, — сказал я. — Но Радар немного, иначе она проспит весь день.

Дора положила сложенные руки на затылок и закрыла глаза. Она указала на Радар. «Сосноу»

— Суставы?

Дора помотала головой и повторила пантомиму. «Сосноу!»

— Ей надо соснуть?

Обувщица кивнула и показала на Радар у плиты.

— Она спала там раньше? Когда её приводил мистер Боудич?

Дора снова кивнула и опустилась на одно колено, чтобы погладить Радар. Радс посмотрела на неё снизу вверх — я могу ошибаться, но вряд ли — с обожанием.

Мы съели добавку. Я сказал «спасибо». Радар сказала то же самое взглядом. Пока Дора убирала миски, я встал взглянуть на предмет в обувной больнице, который привлёк моё внимание. Это была старомодная швейная машина, из тех, что работают от движения педали. На её чёрном корпусе выцветшими золотыми буквами было написано «ЗИНГЕР».

— Это мистер Боудич принёс вам?

Она кивнула, похлопала себя по груди, опустила голову. Когда она подняла глаза, в них стояли слёзы.

— Он был добр к вам.

Она кивнула.

— А вы были добры к нему. Как и к Радар.

Она сделала усилие и произнесла единственное понятное слово: «Да».

— У вас тут много обуви. Где вы её берёте? И что с ней делаете?

Дора, казалось, не знала, что ответить на это, и её жесты не помогали. Потом она сообразила и пошла в мастерскую. Там стоял платяной шкаф, в котором, должно быть, хранилась её одежда и было ещё больше ящиков, чем в кухонной половине коттеджа. Я предположил, что в них она хранила инструменты для ремонта обуви. Дора наклонилась к одному из нижних ящиков и достала маленькую меловую доску, которой мог пользоваться ребёнок в старые времена, когда в школах был только один общий кабинет и столы с чернильницами. Дора порылась ещё и достала огрызок мела. Отодвинув на верстаке в сторону несколько своих незавершённых проектов, она медленно что-то написала, затем протянула доску мне: ты видеть гудев.

— Я не понимаю.

Она вздохнула, всё стёрла и поманила меня к скамейке. Я смотрел ей через плечо, пока она рисовала маленькую коробку и две параллельные линии перед ней. Она постучала по коробке, обвела рукой коттедж и снова постучала по коробке.

— Этот дом?

Она кивнула, указав на параллельные линии, затем на единственное круглое окно слева от входной двери.

— Дорога.

— Да. — Она подняла вверх палец — внимание, молодой человек — и слегка удлинила параллельные линии. Затем нарисовала ещё одну коробку. Над ней она снова написала «ты видеть гудев».

— Гудев.

— Да. — Она похлопала себя по губам, затем быстро свела пальцы вместе в жесте клацающего зубами крокодила, который я хорошо знал.

— Говорить!

— Да.

Дора постучала по не-слову «гудев». Затем взяла меня за плечи. Благодаря работе с обувью у неё были крепкие руки, серые кончики пальцев жёсткими от мозолей. Она повернула меня и повела к двери. Когда я был на месте, она показала на меня, изобразив двумя пальцами походку, и указала направо.

— Хотите, чтобы я пошёл и увидел гудев?

Она кивнула.

— Моей собаке нужен отдых. Она не в очень хорошей форме.

Дора указала на Радар, изобразив сон.

Я хотел спросить, как далеко придётся идти, но сомневался, что она сможет ответить на подобный вопрос. Всё должно было сводиться к простым «да» и «нет».

— Это далеко?

Мотание головой.

— Гудев умеет говорить?

Это, казалось, смутило её, но она кивнула.

— Гудев? Значит ли это — некая дева?

Улыбка полумесяца. Пожатие плечами. Кивок, за которым последовало мотание головой.

— Я запутался. Успею ли я вернуться до темноты?

Уверенный кивок.

— И вы подержите у себя Радар?

— Да.

Я всё обдумал и решил попробовать. Если гудев могла разговаривать, я получу от неё некоторые ответы. О Доре, и о городе. Гудев могла даже знать о солнечных часах, способных снова сделать Радар молодой. Я решил пройтись часок, и если не найду дом гудев, вернусь обратно.

Я начал открывать дверь (вместо ручки у неё была старомодная железная щеколда). Дора взяла меня за локоть и подняла палец: подожди-ка. Она поспешила обратно к Центру по ремонту обуви, выдвинула ящик верстака, что-то достала и поспешили назад ко мне. Она принесла три маленьких куска кожи, размером меньше ладони. Они были похожи на подошвы ботинок, выкрашенные в зелёный цвет. Она жестом велела мне сунуть их в карман.

— Для чего они?

Дора нахмурилась, затем улыбнулась и повернула руки ладонями вверх. Очевидно, объяснение было слишком сложно. Она коснулась лямок моего рюкзака и вопросительно посмотрела на меня. Я решил, какого чёрта, и снял его. Поставив его возле двери, присел, достал бумажник и сунул в задний карман — будто кто-то собирался спросить у меня документы, вот бред-то. Занимаясь этим, я глядел на Радар, гадая, как она отнесётся к тому, что я оставлю её с Дорой. Она подняла голову, когда я встал и открыл дверь, затем снова опустила, совершенно довольная своим местом и возможностью вздремнуть. Почему бы нет? Её желудок был полон горячей пищи, и она оставалась с другом.

К широкой грунтовой дороге — магистрали — вела тропинка, опоясанной маками. Встречались и другие цветы, но они либо увядали, либо были увядшими. Я обернулся. Над дверью дома висел большой деревянный башмак, ярко-красный, как туфли Доры. Что-то вроде вывески, подумал я. Она стояла под ним, улыбаясь и указывая направо — вдруг я забыл, в какую сторону идти. Это было так по-матерински, что я невольно ухмыльнулся.

— Меня зовут Чарли Рид, мэм. И если я ещё не сказал этого, то спасибо за то, что накормили нас. Приятно с вами познакомиться.

Она кивнула, указала на меня, затем похлопала себя по груди над сердцем. Всё было понятно и без перевода.

— Могу я спросить ещё кое-что?

Она кивнула.

— Я говорю на вашем языке? Это так?

Она рассмеялась и пожала плечами — либо она не поняла, либо не знала, либо считала, что это не важно.

— Хорошо. Вроде как.

— Ошо. — Она вошла в дом и закрыла дверь.

В начале тропинки стоял раскладной щит, что-то наподобие меню, какие встречаются на тротуарах у ресторанов. Правая сторона, куда я должен был идти, была пуста. На левой стороне было написано четверостишие на совершенно понятном английском языке:

Башмаки разбитые мне вручи

И вскоре новые получи.

Если положишься ты на меня,

Будет удачной дорога твоя.

Я стоял, глядя на него дольше, чем требовалось, чтобы прочитать. Я понял, откуда бралась обувь, но не почему. Я узнал этот почерк. Видел его в списках покупок и на многих конвертах, которые положил в почтовый ящик у дома № 1 по Сикамор-Стрит. Этот щит сделал мистер Боудич — Бог знает сколько лет назад.

Без рюкзака идти было легко, это хорошо. Оглядываться по сторонам и не видеть Радар — не очень хорошо, но я был уверен, что она в безопасности с Дорой. Я не мог следить за временем, так как мой телефон не работал, а из-за постоянной пасмурности не мог даже приблизительно определить время по солнцу. Оно скрывалось наверху в виде тусклого пятна за облаками. Я решил воспользоваться старым способом первопроходцев для определения времени и расстояния: пройду три-четыре «горизонта», и если не увижу гудев, вернусь назад.

Пока я шёл, думал о стихе. На ресторанном щите информацию пишут на обоих сторонах, чтобы видели люди, идущие в обоих направлениях. На этом щите стих был только на одной стороне, и я предположил, что движение по магистрали шло только в одну сторону: к дому, который я должен был найти. Я пока не знал причину, но, может быть, гудев разъяснит мне. Если это создание действительно существовало.

Я дошёл до конца третьего «горизонта», где дорога поднималась и проходила через горбатый деревянный мост (русло под ним было высохшим), когда послышались гудки. Не автомобильные,[28] а птичьи. Когда я дошёл до высшей точки моста, то увидел по правую руку дом. С левой стороны больше не было маков — лес подступал к самому краю дороги. Дом был гораздо больше, чем коттедж обувщицы, почти, как ранчо в вестернах «Ти-Си-Эм», и рядом стояли хозяйственные постройки, две больших и одна маленькая. Наибольшая из них, вероятно, являлась амбаром. Всё это было похоже на ферму, позади которой располагался большой сад с ровными рядами растений. Не знаю, что это были за растения — я не садовод, — но везде могу узнать кукурузу. Все здания были старыми и серыми, как кожа обувщицы, но выглядели достаточно прочными.

«Гудки» исходили по меньшей мере от дюжины гусей. Они окружали женщину в синем платье и белом фартуке. Одно рукой она придерживала фартук, другой разбрасывала корм. Гуси жадно набрасывались на него, хлопая крыльями. Неподалёку, что-то поедая из жестяного корыта, стояла белая лошадь, выглядевшая старой и тощей. Мне на ум пришло слово «кляча», но поскольку я не знал, что означает «кляча», то понятия не имел подходящее ли оно. У неё на голове сидела бабочка — обычного размера, что уже было облегчением. Когда я приблизился, она улетела.

Должно быть, женщина заметила меня краем глаза, потому что подняла голову и замерла, засунув одну руку глубоко в карман фартука, пока гуси толкались и хлопали крыльями у её ног, требуя добавки.

Я тоже замер, внезапно осознав, что Дора пыталась донести до меня: гусиная дева. Но замер я не только поэтому. Её волосы были насыщенного тёмно-русого цвета с пробивающимися светлыми прядями. Они обрамляли её плечи. У девушки были большие голубые глаза, совсем не похожие на полустёртые щёлки Доры. На щеках румянец. Она была молода и не просто красива; она была прекрасна. Только одна вещь омрачала её сказочную прелесть. Между её носом и подбородком не было ничего, кроме узловатой белой линии, похожей на давно затянувшийся шрам от серьёзной раны. На правом краю шрама алело пятно размером с десятицентовик, похожее на крошечную нераспустившуюся розу.

У гусиной девушки не было рта.

Когда я приблизился к ней, она сделала шаг в сторону одной из хозяйственных построек. Возможно, это был жилой дом. Вышли двое серокожих мужчин, один из них держал вилы. Я остановился, вспомнил, что был не только незнакомцем для них, но и вооружён. Я поднял пустые руки.

— Всё в порядке. Я мирный. Меня прислала Дора.

Гусиная девушка ещё какое-то время стояла неподвижно, решаясь. Затем достала руку из фартука и рассыпала ещё кукурузы и зерна. Другой рукой она велела своим работникам вернуться внутрь, затем поманила меня ближе. Что я и сделал, но неторопливо, всё ещё держа руки поднятыми. Три гуся, хлопая крыльями и крякая, направились ко мне, увидели мои пустые руки, и заспешили обратно к девушке. Лошадь оглянулась по сторонам и вернулась к своему обеду. Или это был ужин, потому что солнечный диск теперь опускался к верхушкам деревьев на другой стороне дороги.

Гусиная девушка продолжила кормить свою стаю, казалось, забыв про свой минутный испуг. Я стоял на краю её двора, не зная, что сказать. Мне пришло в голову, что новая подруга Радар, должно быть, разыграла меня. Я спросил, может ли гудев говорить, и Дора кивнула, но в то же время улыбнулась. Отличная шутка — послать человека за ответами к молодой женщине без рта.

— Я здесь чужестранец, — сказал я, что было глупо; уверен, она и сама это видела. Просто она была такой красивой. В каком-то смысле шрам на месте рта и красное пятно делали её ещё красивей. Уверен, это прозвучит странно, может быть, извращённо, но я так считал. — Я — ай. — Один из гусей клюнул меня в лодыжку.

Это, казалось, позабавило её. Она сунула руку в фартук, вынула последнюю порцию корма, сжала маленький кулачок и протянула мне. Я подставил ладонь, и она высыпала пригоршню чего-то похожего на смесь пшеницы и дроблёной кукурузы. Другой рукой она взялась за мою, и прикосновение её пальцев было похоже на слабый электрический разряд. Я был сражён. Думаю, так случилось бы с любым юношей.

— Я пришел, потому что моя собака стара, а моя знакомая сказала, что в городе… — Я указал пальцем. — … есть способ сделать её снова молодой. Я хочу попробовать. У меня миллион вопросов, но вижу, что вы… в общем, не… не совсем можете…

Тут я умолк, не желая копать себе яму ещё глубже, и рассыпал свою пригоршню гусиного корма. Я чувствовал, как у меня краснеют щёки.

Её это, похоже, позабавило. Она опустила фартук и отряхнула его. Гуси собрались вокруг, чтобы подобрать последние крохи, затем направились в сторону амбара, кудахча и судача. Гусиная девушка подняла руки над головой, туго натянув платье на восхитительных грудях. (Да, я обратил внимание — подайте на меня в суд). Она дважды хлопнула в ладоши.

Старая белая лошадь подняла голову и неторопливо направилась к нам. Я увидел, что в её гриву вплетены кусочки цветного стекла и ленточки. Такое украшение подсказало мне, что это она. Я убедился в этом в следующий момент, когда лошадь заговорила женским голосом.

— Я отвечу на твои вопросы, потому что тебя послала Дора и моя хозяйка узнала твой ремень с красивыми голубыми камешками.

Лошади, казалось, не был интересен мой ремень или кобура с оружием; она смотрела на дорогу и на деревья на дальней стороне. На ремень с кончо смотрела гусиная девушка. Затем она перевела на меня взгляд своих блестящих голубых глаз.

— Ты пришёл от Адриана?

Голос исходил от белой лошади — по крайней мере, откуда-то с её стороны — но я видел, как двигаются мышцы на шее девушки и вокруг того, что когда-то было её ртом.

— Ты — чревовещатель! — выпалил я.

Она улыбнулась глазами и взяла меня за руку. Я снова почувствовал электрические разряды.

— Пойдём.

Гусиная девушка повела меня за дом.