Сказка

Глава семнадцатая

адар довольно охотно устроилась в корзине с флисовой прокладкой, хотя у неё случился приступ кашля, который мне не понравился. Мы с Клаудией подождали, пока кашель пройдёт. Клаудия подолом платья вытерла выделения из глаз Радар и с боков её морды, затем серьёзно посмотрела на меня.

— У НЕЁ ОСТАЛОСЬ МАЛО ВРЕМЕНИ, ШАРЛИ!

Я кивнул. Она притянула меня в объятия, затем отпустила и взяла за плечи.

— БУДЬ ОСТОРОЖЕН! МНЕ БУДЕТ ЖАЛЬ УВИДЕТЬ ТЕБЯ БЕЗ НЕЁ, НО ЕЩЁ ПЕЧАЛЬНЕЕ БУДЕТ СОВСЕМ НЕ УВИДЕТЬ! ТЫ ПОНЯЛ ВСЁ, ЧТО Я ТЕБЕ СКАЗАЛА?

Я поднял вверх два больших пальца и похлопал себя по заднему карману.

— НЕ ПОЛЬЗУЙСЯ ОРУЖИЕМ В ГОРОДЕ И ДАЖЕ РЯДОМ С НИМ!

Я кивнул и приложил палец к своим губам: тссс.

Она протянула руку, взъерошила мне волосы и улыбнулась.

— СЧАСТЛИВОГО ПУТИ, ЮНЫЙ ПРИНЦ ШАРЛИ!

Я взобрался на велосипед и устроился на сиденье. После моего велика, этот казался высотой с башню. Мне пришлось немного поднапрячься, чтобы двинуться, но как только трёхколёсник набрал скорость, стало легче крутить педали. Я разок оглянулся и помахал рукой. Клаудия помахала в ответ. И послала мне воздушный поцелуй.

Я ненадолго остановился, когда доехал до заброшенного трамвая. Одно из его колёс отвалилось, а сам он стоял наклонно. На ближайшем ко мне борту виднелись старые следы когтей и засохшей крови. «Волчары», — подумал я.

Я не стал заглядывать внутрь.

Дорога была ровной, и я двигался в хорошем темпе. Думал, что доберусь до ангара, о котором мне говорила Клаудия, задолго до темноты. Небо снова затянулось; земля была пустынна и лишена теней под нависающими облаками. Бабочки улетели туда, куда летали днём. Я гадал, увижу ли их снова, когда они будут возвращаться на ночёвку за городом. Волки могли держаться в стороне от домов и построек, не защищённых городской стеной, но я бы не рискнул поставить свою жизнь на это. Или жизнь Радар.

К середине утра я стал проезжать мимо первых домов и коттеджей. Чуть дальше, там, где первая просёлочная дорога пересекалась с Королевской, утрамбованная земля уступила место брусчатке из битого камня. В целом, я бы предпочёл землю, она была почти гладкой. В брусчатке же были выбоины, которые мне приходилось объезжать. На прямой устойчивость трёхколёсника была хорошей, но петлять было сложно. Иногда на поворотах я чувствовал, как одно из задних колёс отрывалось от дороги. Я компенсировал это наклоном в соответствующую сторону, как делал при поворотах на своём велосипеде, но был уверен, что более-менее резкий поворот завалит трёхколёсник набок, независимо от того, насколько сильно я наклонюсь. Я-то выдержу падение, чего нельзя сказать о Радар.

Дома были пусты, таращась окнами-глазами. Вороны — не гигантские, но довольно крупные — расхаживали по запущенным палисадникам, собирая семена или любые блестящие штуковины. Там росли цветы, но выглядели они пожухлыми и какими-то неправильными. По стенам осевших коттеджей, будто цепкие пальцы, ползли вьюнки. Я миновал странно покосившееся здание с осыпающимся известняком, проглядывающим сквозь то, что осталось от оштукатуренной облицовки. Двери болтались нараспашку, от чего проходы походили на рот мертвеца. Над ними на притолоке была нарисована кружка, такая выцветшая, что пиво в ней выглядело, как моча. Над кружкой выцветшими неровными тёмно-бордовыми буквами было написало слово «ОСТОРОЖНО». Рядом находилось помещение, вероятно когда-то бывшее магазином. Перед ним дорогу усеивало разбитое стекло. Помня о резиновых шинах трёхколёсника, я объехал стекло стороной.

Чуть дальше — теперь по обе стороны дороги здания стояли вплотную друг к другу, но с узкими тёмными проходами между ними — мы проехали через такую сильную канализационную вонь, что я поперхнулся и на время задержал дыхание. Радар запах тоже не понравился. Она беспокойно заскулила и заёрзала, от чего трёхколёсник слегка завилял. Я как раз подумывал остановиться и чего-нибудь перекусить, но эта вонь заставила меня передумать. Пахло не разлагающейся плотью, но чем-то совершенно прогнившим, возможно, каким-то нечестивым способом.

«В плену растений, как и в прошлый раз», — подумал я, и эта строчка навеяла воспоминания о Дженни Шустер. Мы сидим под деревом, в пятнистой тени, прислонившись к стволу; на ней её фирменная старая потрёпанная жилетка, а на коленях — книга в мягкой обложке. Она называется «Лучшие произведения Г. Ф. Лавкрафта», и Дженни читает мне поэму под названием «Грибы с Юггота». Я вспомнил начало: «В квартале возле пристани, во мгле терзаемых кошмарами аллей», и вдруг осознал, почему это место нагоняло на меня ужас. Я всё ещё находился в милях от Лилимара — который мальчик-беженец назвал одержимым городом, — но даже тут всё было таким странным, что я вряд ли смог бы это осмыслить, если бы не Дженни, познакомившая меня с Лавкрафтом, когда мы оба были шестиклассниками, слишком юными и впечатлительными для подобной литературы ужасов.

Мы с Дженни стали книжными друзьями в последний год пьянства моего отца, и в первый год его трезвости. Она была моей подругой, а не подружкой, что совершенно разные вещи.

— Мне никогда не понять, почему ты тусишь с ней, — как-то раз сказал Берти. Мне кажется, он завидовал, но, думаю, также был искренне озадачен. — Вы, типа, целуетесь с ней? Сосётесь? Долбитесь в дёсны?

Я сказал, что мы этого не делали. Сказал, что она не интересует меня в этом плане. Берти ухмыльнулся и спросил: «В чём же тогда прикол?». Я мог ответить, но это озадачило бы его ещё больше.

Соглашусь, что у Дженни не было того, что Бёрдмэн назвал бы «тем типом тела, который хочется исследовать». В одиннадцать или двенадцать лет у большинства девочек появляются первые едва заметные изгибы, но Дженни была плоской, как доска, сверху донизу. У неё было грубоватое лицо, мышиного цвета каштановые волосы, всегда спутанные, и походка аиста. Другие девочки, разумеется, смеялись над ней. Дженне не суждено было стать чирлидером, королевой бала или звездой школьной постановки, и если она хотела этого — или одобрения девочек, которые пользовались косметикой, — то никогда не показывала виду. Но я не уверен, что она чувствовала хоть каплю давления со стороны сверстников. Она никогда не одевалась готом — носила джемперы, а поверх них свой затёртый жилет, и ходила в школу с ланчбоксом с Ханом Соло, — но имела ментальность гота. Она боготворила панк-группу под названием «Дэд Кеннедис», цитировала «Таксиста», и обожала рассказы и поэмы Г. Ф. Лавкрафта.

Мы с ней и с ГФЛ сошлись ближе к концу моего тёмного периода, когда я всё ещё вытворял всякую хрень с Берти Бёрдом. Как-то раз, в шестом классе на уроке английского обсуждение затронуло работы Р. Л. Стайна. Я читал одну его книгу под названием «Ты можешь хранить секреты?», которую считал супертупой. Я так и сказал Дженни, и добавил, что хотел бы прочитать что-нибудь и впрямь пугающее, вместо тупой пародии на испуг.

Дженни поймала меня после уроков.

— Эй, Рид. Тебя не воротит от длинных слов?

Я сказал, что нет. Сказал, если не смогу понять смысл слова из рассказа, посмотрю значение в телефоне. Это, казалось, обрадовало её.

— Прочти это, — сказала она, и протянула мне потрёпанную книжку в мягкой обложке, склеенную скотчем. — Посмотрим, напугает ли она тебя. Потому что меня она напугала просто до усрачки.

Книга называлась «Зов Ктулху», и рассказы в ней сильно напугали меня, особенно «Крысы в стенах». А ещё в них было много длинных слов, например, «беспросветный» и «зловонный» (которое отлично описывало то, что я почувствовал на дороге). Нас сблизил страх, возможно потому, что мы были единственными шестиклассниками, которые готовы были пробираться — и с удовольствием — через заросли Лавкрафтовской прозы. Больше года, пока родители Дженни не развелись, и она не переехала с матерью в Де-Мойн, мы читали друг другу рассказы и поэмы вслух. Мы также посмотрели пару фильмов, снятых по этим рассказам, но они были отстойными. Ни один из них не передавал, насколько необъятным было воображение этого автора. И насколько охрененно мрачным.

Пока я крутил педали в направлении окружённого стеной города Лилимар, я осознал, что это безмолвное внешнее кольцо было слишком похоже на подобные из мрачных историй об Аркхеме и Данвиче. Погрузившись в содержание этих и других произведений о потустороннем ужасе (мы перешли к Кларку Эштону Смиту, Генри Каттнеру и Августу Дерлету), я смог понять, что такого пугающего и обескураживающего было в этих пустых улицах и домах. Если выразиться одним из любимых слов Лавкрафта, то они были зловещими.

Каменный мост перебросил нас через канал. Большие крысы рыскали в мусоре, настолько старом, что невозможно было сказать, чем он являлся до того, как стать мусором. Наклонные каменные стены канала были измазаны черновато-коричневой гадостью — которую Лавкрафт несомненно обозвал бы «нечистотами». А вонь, поднимающуюся от растрескавшейся чёрной массы? Он назвал бы её «удушающей».

Эти слова снова вернулись ко мне. Это место вернуло их.

На другой стороне канала здания теснились ещё ближе друг к другу; промежутки между ними были не проулками или проходами, а просто щелями, через которые человеку пришлось бы пробираться бочком… и кто знал, что там могло скрываться, поджидая путника? Пустые здания нависали над улицей, будто выползая навстречу трёхколёснику, и почти полностью закрывая белесое небо. Я чувствовал, что за мной наблюдают не только из этих чёрных окон без стёкол, но, что ещё хуже, сами окна наблюдают за мной. Здесь случилось что-то ужасное, я был в этом уверен. Что-то чудовищное и, разумеется, зловещее. Источник серости всё ещё мог находиться впереди, в городе, но он был силён даже здесь, в этих пустынных окрестностях.

Помимо ощущения, что за мной наблюдают, было неприятное чувство, что за мной следят. Несколько раз я вертел головой по сторонам, пытаясь заметить кого-то или что-то (безобразное чудище), следующее по пятам. Но ничего не видел, кроме ворон и редких крыс, возможно, направлявшихся к своему гнездовью или колонии в тени покрытого илом канала.

Радар тоже это чувствовала. Она несколько раз зарычала, и один раз, когда я оглянулся, увидел, что она сидит, положив лапы на край корзины и смотрит назад, туда, откуда мы пришли.

«Спокойно, — подумал я. — Эти узкие улочки и полуразвалившиеся дома пустынны. Это просто нервы. И у Радар тоже».

Мы добрались до другого моста через ещё один запустелый канал, и на одном из столбов я увидел то, что меня приободрило: инициалы «АБ», частично покрытые мхом болезненного жёлто-зелёного цвета. Из-за нагромождения построек я на пару часов потерял городскую стену из вида, но с моста я мог ясно видеть её, гладкую и серую, и не меньше сорока футов в высоту. В центре находились титанические ворота, перекрещенные толстыми укосинами из чего-то похожего на мутное зелёное стекло. Стена и ворота были видны, потому что большинство построек между тем местом, где я стоял, и городской стеной, превратились в руины будто от бомбёжки. Во всяком случае, после какого-то катаклизма. Несколько почерневших дымоходов торчали, как указующий перст, и лишь считанные здания уцелели. Одно напоминало церковь. Другое было длинным, с деревянными стенами и жестяной крышей. Перед ним стоял бесколёсный фургон, заросший бледными сорняками.

Я слышал двойной звон, возвещавший о полудне («Время кормёжки Ханы», — подумал я) менее двух часов назад; это значило, что я двигался гораздо быстрее, чем ожидала Клаудия. Оставалось ещё порядочно времени до темноты, но я и не планировал приблизиться к воротам сегодня. Мне нужно было отдохнуть и собраться с мыслями… если это возможно.

— Думаю, мы на месте, — обратился я к Радар. — Это не «Холидей-Инн», но сойдёт.

Я проехал мимо брошенного фургона к ангару. У него была большая раздвижная дверь, некогда ярко-красная и выцветшая до тускло-розового, и рядом с ней дверь поменьше, размером с человека. На краске были выцарапаны инициалы «АБ». Увидев их, я почувствовал себя уверенней, как и от вида тех, что были на столбе моста, но было кое-что ещё, что придавало мне уверенность: исчезло чувство подкрадывающейся обречённости. Может быть, потому что кончились постройки, и я мог ощущать вокруг себя пространство, снова видеть небо, но не думаю, что дело только в этом. Пропало ощущение того, что Лавкрафт назвал бы древним злом. Позже, вскоре после троекратного звона колокола, я понял почему.

Дверь высотой с человека не открывалась, пока я по-настоящему не приложился к ней плечом, затем распахнулась так неожиданно, что я чуть не упал внутрь. Радар залаяла из корзины. В ангаре было мрачно и пахло затхлостью, но не зловониями или нечистотами. В полумраке громоздились ещё два трамвая, выкрашенные в красный и синий цвета. Они несомненно простояли в ангаре много лет, но из-за того, что их не трогала непогода, краска оставалась яркой и почти радовала глаз. Из крыши торчали «рога», и я предположил, что когда-то они соединялись с натянутыми проводами, по которым шёл ток. Если так, то эти провода давно исчезли. Во время моего путешествия они мне не попадались. На передке одного из трамваев старомодными буквами было написано слово «ПРИМОРЬЕ». На втором — «ЛИЛИМАР». Там же лежали штабеля окованных железом колёс с толстыми деревянными спицами и ящики с ржавыми инструментами. Также на столе у дальней стены я увидел ряд торпедообразных ламп.

Радар снова залаяла. Я вернулся и достал её из корзины. Она слегка пошатнулась, затем похромала к двери. Нюхнув воздух, она прошла в дверь без малейших колебаний.

Я попытался открыть большую задвижную дверь, видимо, для выпуска трамваев, но она не поддалась. Оставив открытой маленькую дверь для света, я проверил лампы. Судя по всему, принцу Шарли и его верной подручной Радар предстояло провести ночь в темноте, так как масло в лампах закончилось давным-давно. А трёхколёснику Клаудии предстояло провести ночь снаружи, потому что он не проходил через маленькую дверь.

Деревянные спицы колёс были сухими и потрескавшимися. Я знал, что смогу наломать достаточно дров для костра, и взял с собой «Зиппо», которой папа прикуривал трубку, но я ни за что не собирался разводить костёр внутри ангара. Очень легко было представить, как шальная искра перекидывается на старые трамваи и воспламеняет их, не оставляя нам другого убежища, кроме церкви. Которая выглядела шаткой.

Я достал пару банок сардин и немного мяса, которое Дора упаковала для меня. Поел и запил всё колой. Радар отказалась от мяса, попробовала сардину, затем выронила её на пыльный пол. Раньше она с удовольствием ела печенье с патокой Доры, так что я предложил его. Радар понюхала, затем отвернула голову. «Перки-Джерки» тоже не пригодилось.

Я погладил её морду. «Что же мне делать с тобой, девочка?»

«Излечить, — подумал я. — Если смогу».

Я пошёл к двери, желая ещё раз взглянуть на стену, окружающую город, и тут меня осенило. Вернувшись к рюкзаку, я порылся и нашёл несколько последних печений с орехами пекан под моим бесполезным айфоном. Я предложил одно Радар. Она осторожно обнюхала его, взяла в рот и съела. Затем ещё три штуки, прежде чем отвернулась.

Лучше, чем ничего.

Я наблюдал за светом через открытую дверь и время от времени выходил осмотреться. Всё было спокойно. Даже крысы и вороны избегали этой части города. Я пробовал кидать Радар её обезьянку. Один раз она её поймала, немного пожевала, но не принесла обратно. Она положила её между лап и заснула, тычась носом в игрушку. Мазь Клаудии помогла ей, но эффект прошёл, и Радар не стала принимать последние три таблетки, которые дала помощница ветеринара. Думаю, Радар израсходовала свой последний прилив энергии, когда сбежала вниз по винтовой лестнице и помчалась на встречу с Дорой. Если вскоре я не отнесу её на солнечные часы, то обнаружу её спящей мёртвым сном.

Я мог бы скоротать время, играя на своём айфоне, если бы он работал, но он стал всего лишь прямоугольным куском чёрного стекла. Я пытался перезагрузить его, но на экране не высветилось даже яблоко. В мире, откуда я пришёл, не было сказочного волшебства, а в этом мире не работало волшебство из моего мира. Я засунул телефон обратно в рюкзак и смотрел через дверной проём, как белый тусклый свет начал угасать. Вечерний колокол прозвенел три раза, и я почти закрыл дверь, но не хотел оставаться в темноте, имея при себе лишь отцовский фонарик. Я всё посматривал на церковь (если это была она) через дорогу, решив, что когда перестану видеть её, тогда и закрою дверь. Отсутствие птиц и крыс не обязательно означало отсутствие волков или других хищников. Клаудия велела запереться на задвижку, именно так я и собирался поступить.

Когда церковь стала всего лишь смутным очертанием в темнеющем мире, я решил закрыть дверь. Радар подняла голову, навострила уши и негромко тявкнула. Я думал, из-за того, что я поднялся на ноги, но нет. Старая или нет, её слух был лучше моего. Пару секунд спустя я тоже услышал низкий порхающий звук, будто лист бумаги на ветру. Он быстро приближался, становясь всё громче, пока не превратился в звук усиливающегося ветра. Я догадывался, что это, и пока стоял в дверном проёме, положив одну руку на сиденье трёхколёсника, ко мне присоединилась Радар. Мы оба смотрели на небо.

Бабочки-монархи летели с той стороны, которую я ориентировочно определил, как юг — с той стороны, откуда я пришёл. Они ещё больше затемнили темнеющее небо облаком под облаками. Бабочки приземлялись на церковь через дорогу, на несколько торчащих дымоходов, на кучи щебня и на крышу ангара, где укрывались мы с Радар. Звук, с которым они приземлялись — должно быть, тысячи бабочек — был похож не столько на порхание, сколько на долгий протяжный вздох.

Теперь я понял, почему эта часть будто разбомбленной пустоши казалась мне скорее безопасной, чем пустынной. Она была безопасной. Бабочки сохранили этот единственный форпост в мире, который когда-то был лучше, существовавший до того, как членов королевской семьи либо убили, либо изгнали.

В моём мире, как я полагал — и не я один — все эти королевские дела были сплошной чушью, источником новостей для «жёлтых» газет в супермаркетах, таких как «Нэшнл Энкуайер» и «Инсайд Вью». Короли и королевы, принцы и принцессы были просто членами семьи, которой повезло угадать нужные цифры в генетической версии «Столото». Они снимали штаны, чтобы посрать, как и простые смертные.

Но тут был не мой мир. В Эмписе другие правила.

Он действительно был Другим.

Туча бабочек-монархов завершила своё возвращение домой, оставив после себя только сгущающуюся темноту. «Вздох» их крыльев затих вдали. Я собирался запереть дверь, как просила Клаудия, но чувствовал себя в безопасности. Защищённым.

— Слава Эмпису, — тихо сказал я. — Слава Галлиенам, да будут они править снова и вовеки.

Почему бы и нет? Почему бы, блядь, нет? Всё лучше, чем это запустение.

Я закрыл дверь и задвинул засов.

В темноте ничего не оставалось, кроме как лечь спать. Я положил рюкзак между трамваями, рядом со свернувшейся Радар, опустил на него голову и почти сразу же заснул. Последней мыслью было то, что без будильника я могу проспать, что может закончиться летально. Но не стоило беспокоиться; Радар разбудила меня кашлем. Я дал ей немного воды и ей стало полегче.

У меня не было часов, кроме мочевого пузыря, который наполнился, но пока не лопался. Я хотел помочиться в углу, потом решил, что это не лучший вариант для облегчения. Отодвинув засов, я приоткрыл дверь и выглянул наружу. Низко висящие облака скрывали звёзды и луны. Церковь через дорогу выглядела размытой. Я протёр глаза для лучшей видимости, но размытость осталась. Дело было не в моём зрении, а в спящих бабочках. В нашем мире, полагаю, они живут не дольше нескольких недель или месяца. Но здесь, кто знает?

Краем глаза я заметил какое-то движение. Всмотрелся, но либо мне показалось, либо то, что там двигалось, уже исчезло. Я пописал (оглядываясь через плечо), затем вернулся внутрь. Заперев дверь, я подошёл к Радар. Мне не нужна была папина зажигалка — я и так слышал её хриплое и громкое дыхание. Я снова погрузился в сон, может, на час или около того, может, на два. Мне снилось, что я лежу в своей постели в доме на Сикамор-Стрит. Я сел, попытался зевнуть, но не смог. Мой рот исчез.

Меня разбудил очередной собачий кашель. Один глаз Радар был открыт, но второй слипся от этой сочащейся дряни, придавая ей печально-пиратский вид. Я вытер ей глаз и направился к двери. Бабочки сидели на местах, но в тусклом небе появилось немного света. Пришло время что-нибудь съесть, а потом отправиться в дорогу.

Я поднёс открытую банку сардин к носу Радар, но она тут же отвернула голову, будто её тошнило от запаха. Осталось два ореховых печенья. Она съела одно, попыталась осилить второе, и выкашляла его. Она посмотрела на меня.

Взяв морду Радар ладонями, я тихонько поводил её голову из стороны в сторону, как ей нравилось. Я готов был заплакать. «Держись, девочка. Хорошо? Пожалуйста».

Я вынес Радар за дверь и осторожно поставил на лапы. Она прошла налево от двери с невозмутимым видом пожилого человека, нашла место, где я помочился ранее, и добавила немного своего. Я наклонился, чтобы поднять её, но Радар обошла меня и направилась к заднему правому колесу трёхколёсника Клаудии — со стороны дороги. Она обнюхала колесо, затем опустилась на корточки и снова помочилась. При этом она издала низкий рычащий звук.

Я подошёл к заднему колесу и наклонился. Смотреть было не на что, но я уверен, что мельком виденное мной нечто, приблизилось, пока я прятался внутри. И не просто приблизилось, а пометило мой велосипед, как бы говоря «это моя территория». Я взял рюкзак, но решил, что мне понадобится кое-что ещё. Вернулся назад. Радс уселась, наблюдая за мной. Я побродил вокруг, пока не нашёл в углу заплесневелую стопку одеял, возможно, когда-то давно предназначенных для пассажиров трамвая, чтобы закутываться в холодную погоду. Если бы я не вышел по своим делам на улицу, я мог написать на них в темноте. Я взял одно и встряхнул его. На пол ангара опустились несколько мёртвых мотыльков, как большие снежинки. Я сложил одеяло и отнёс к трёхколёснику.

— Ладно, Радс, следаем это. Что скажешь?

Я посадил её в корзину и подоткнул сложенным одеялом. Клаудия велела мне дождаться первого звона, но с сидящими повсюду бабочками я чувствовал себя в достаточной безопасности. Я взобрался на велосипед и начал медленно крутить педали, направляясь к воротам в стене. Часа через полтора раздался утренний звон колокола. В такой близости от города он был очень громким. Бабочки поднялись огромной волной чёрного и золотого, и двинулись на юг. Я наблюдал за ними и сам желая направиться в ту сторону — к Доре, затем ко входу в туннель, назад в мой мир компьютеров и волшебных стальных птиц, парящих в воздухе. Но, как говорится в стихотворении, впереди лежали мили и обещания, которые я должен был выполнить.

«По крайней мере, ушли ночные стражи, — подумал я. — Обратно в свои склепы и гробницы, потому что там подобные твари и спят». Не то, чтобы я знал это наверняка, но мне хотелось так думать.

Мы достигли ворот меньше, чем через час. Я слез с велосипеда. Облака над головой опустились ниже и стали темнее, чем когда-либо, и я решил, что вот-вот пойдёт дождь. Я ошибался, предположив, что стена сорок футов в высоту. В ней было не меньше семидесяти футов, а ворота казались титаническими. Снаружи они были золотыми — уверен, что это настоящее золото, а не краска — и длиной почти с футбольное поле. Укосины клонились то в одну сторону, то в другую, но не от возраста и ветхости; думаю, они специально располагались под странными углами. Что снова заставило меня вспомнить о Лавкрафте и безумной, неевклидовой вселенной монстров, которая всегда стремилась подавить нашу.

Что-то тревожащее было не только в углах. Эти укосины были из какого-то мутно-зелёного вещества, похожего на металлическое стекло. Казалось, в них что-то двигалось, похожее на чёрный пар. От этого у меня в животе возникло странное ощущение. Я отвел взгляд, и когда посмотрел снова, чернота исчезла. Когда я повернул голову и посмотрел на укосины краем глаза, чернота, казалось, вернулась. Меня охватило головокружение.

Не желая терять то немногое, что я съел на завтрак, я опустил взгляд под ноги. И там, на одном из камней, синей краской, которая выцвела до серой, виднелись инициалы «АБ». В голове у меня прояснилось, и когда я поднял глаза, то увидел обычные ворота, пересечённые зелёными укосинами. Но ворота эти выглядели словно нарисованные на компьютере в какой-нибудь киноэпопее. Но это был не спецэффект. Чтобы убедиться, я постучал по мутно-зелёной укосине костяшками пальцев.

Я гадал, что будет, если я попробую написать на воротах имя Клаудии или Стивена Вудли? Они оба королевских кровей, не так ли? Ответ «да», но, если я правильно понял (я не был уверен, потому что никогда не разбирался в запутанных родственных отношениях), только принцесса Лия являлась бесспорной наследницей трона Эмписа. Или, может быть, это называлось троном Галлиенов. Для меня это не имело значения, главное, чтобы я мог попасть внутрь. Если имя не сработает, я застряну здесь и Радар умрёт.

Глупый Чарли даже поискал домофон, штуку, которая обычно бывает рядом с дверью многоквартирного дома. Разумеется, такой штуки тут не оказалось, только эти странные перекрещивающиеся укосины с непроницаемой чернотой между ними.

Я прошептал: «Лия Галлиен».

Ничего не произошло.

«Может быть, не достаточно громко, — подумал я, но кричать в тишине стены было бы неправильно — почти, как плевать на церковный алтарь. — Всё равно сделай это. За пределами города должно быть вполне безопасно. Сделай это ради Радар».

Я не сразу смог прокричать, но прочистил горло и повысил голос.

— Откройтесь именем Лии Галлиен!

В ответ раздался нечеловеческий визг, который заставил меня отступить назад и почти кувыркнуться через переднее колесо велосипеда. Знаете такое выражение: сердце подступило к горлу? Моё готово было выпрыгнуть изо рта и убежать, оставив меня лежать мёртвым на земле. Визг продолжался и продолжался, и я понял, что это звук какого-то титанического механизма, пришедшего в движение после лет или десятилетий простоя. Возможно, мистер Боудич был последним, кто воспользовался аналогом «сезам, откройся!» этого мира.

Ворота задрожали. Я видел, как чёрные струйки извивались и поднимались по неровным зелёным укосинам. Теперь сомнений точно не было — всё равно, что смотреть на осадок во взболтанной бутылке. Визг механизма сменился грохотом и ворота начали двигаться влево, должно быть, по огромной скрытой колее. Я наблюдал, как они скользили, и головокружение вернулось, сильнее, чем раньше. Развернувшись, я проковылял четыре шага до велосипеда Клаудии и уткнулся лицом в сиденье. Не мог смотреть на эти постоянно меняющиеся углы, пока ворота открывались. Мне казалось, я потеряю сознание, если посмотрю. Или увижу что-то настолько ужасное, что это заставит меня бежать обратно тем же путём, которым я пришёл, бросив позади мою умирающую собаку. Я закрыл глаза и дотронулся до её шёрстки.

«Держись, — подумал я. — Держись, держись, держись».

Наконец грохочущий гул прекратился. Раздался ещё один протестующий визг и тишина вернулась. Вернулась? Она рухнула наковальней. Я открыл глаза и увидел смотрящую на меня Радар. Я разжал руку, заметив, что вырвал немалый клок её шёрстки, но она не жаловалась. Может быть, потому что ей приходилось бороться с более сильной болью, хотя вряд ли. Думаю, она понимала, что я нуждался в ней.

— Ладно, — сказал я. — Посмотрим, что тут у нас.

За воротами простирался обширный, выложенный плиткой двор. По обеим его сторонам в линию выстроились останки огромных каменных бабочек, каждая на пьедестале высотой в двадцать футов. Крылья были отломаны и лежали кучами на земле. Изваяния образовывали что-то вроде прохода. Я задумался, символизировала ли когда-то, в лучшие времена, каждая из этих бабочек-монархов (а несомненно это были они) короля или королеву из рода Галлиенов?

Визг раздался снова, и я понял, что ворота собираются закрыться. Имя Лии снова могло их открыть; или не могло. Я не собирался это выяснять. Я вскочил в седло и покатил внутрь, когда ворота с грохотом начали закрываться.

Резиновые колёса шуршали по плиткам, которые раньше были цветными, но теперь поблекли. «Всё становится серым, — подумал я. — Серым или таким противно-зелёным». Бабочки, возможно, когда-то были цветными, но теперь тоже серые, как и всё остальное. Они нависали над нами, когда мы двигались между них. Тела изваяний были целы, но лица, как и крылья, искрошились. Я вспомнил видеоролики, на которых ИГИЛ уничтожала древние статуи, артефакты и храмы, которые они считали богохульными.

Мы подошли к двойной арке в форме крыльев бабочки. Над ней было что-то написано, но надпись тоже обветрилась. Виднелись только буквы «ЛИ». Сначала я подумал, что это ЛИЛИМАР, название города, но также могло быть ГАЛЛИЕН.

Прежде чем пройти через арку, я оглянулся проверить Радар. Мы должны были держаться тихо, на это указывал каждый встреченный мной человек, и я сомневался, не будет ли это проблемой для Радс. Она снова спала. Хорошо с одной стороны, но с другой тревожно.

Арка была сырой и пахла древней плесенью. На другой стороне находился круглый бассейн, облицованный камнем, покрытым лишайником. Возможно, когда-то вода в этом бассейне была небесно-голубой. Может, когда-то люди приходили сюда посидеть на его каменном парапете, пообедать в полдень, наблюдая за утками или лебедями. Матери приводили детей поболтать ножками в воде. Теперь не было ни птиц, ни детей. А если б были, то держались подальше от этого бассейна, будто там отрава, потому что таким он и выглядел. Вода стала непрозрачной и зелёной, похожей на вязкую субстанцию, казалась плотной. Испарения, исходящие от неё, и впрямь могли быть ядовитыми, таким я представлял себе зловоние гробницы, набитой разлагающимися телами. Вокруг бассейна шла извивающаяся дорожка, едва подходящая для трёхколёсника. На одной из плиток справа были инициалы мистера Боудича. Я двинулся в ту сторону, затем остановился и оглянулся, уверенный, что что-то услышал. Шарканье шагов или, может быть, шёпот голоса.

Не обращай внимания на голоса, которые можешь услышать, сказала Клаудия. И теперь я ничего не слышал и ничего не двигалось в тени арки, которую я миновал.

Я медленно крутил педали, двигаясь вдоль правого изгиба зловонного бассейна. На дальнем конце была ещё одна арка в виде крыльев бабочки. Когда я приблизился к ней, на мою шею упала капля дождя, затем ещё одна. Капли начали падать в бассейн, выбивая маленькие ямки на поверхности его содержимого. Пока я смотрел, оттуда появилось что-то чёрное, всего на секунду или две. Затем оно исчезло. Я не успел толком разглядеть, но уверен, что заметил проблеск зубов.

Дождь припустил сильнее. Скоро начнется настоящий потоп. Оказавшись под прикрытьем второй арки, я спешился и накрыл одеялом мою спящую собаку. Пусть заплесневелое или изъеденное молью, но я был очень рад, что захватил его.

Поскольку я опережал график, то чувствовал, что могу задержаться ненадолго под прикрытьем арки, надеясь, что дождь прекратится. Я не хотел, чтобы Радс промокла, пусть и укутанная одеялом. Вот только, сколько это — ненадолго? Пятнадцать минут? Двадцать? Как вообще это узнать? Я привык узнавать время на своём айфоне, и горько пожалел, что не захватил часы мистера Боудича. Пока я смотрел на дождь, заливающий то, что выглядело пустынной торговой улицей с её магазинами с зелёными фасадами, я подумал, что слишком привык к своему телефону, так-то. Мой папа говорил по поводу одержимости электронными устройствами: позволь человеку привыкнуть к ходьбе с костылём, и он уже не сможет ходить без него.

Магазины находились на дальнем берегу высохшего канала. Они выглядели, как места, посещаемые состоятельными людьми, наподобие античной версии Родео-Драйв или Оак-Стрит-Дистрикт в Чикаго. Оттуда, где я находился, я мог прочитать золотые (точно не из цельного золота) буквы вывески: «ОБУВНАЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА». Стёкла в витринах были выбиты давным-давно. Многочисленные дожди загнали осколки в сточные канавы. И в центре улицы, свернувшись, как тело бесконечной змеи, лежало то, что явно было трамвайными проводами.

На брусчатке сразу за аркой, где мы прятались, было что-то выгравировано. Я опустился на колени, чтобы разглядеть получше. Большая часть надписи оказалась разбита, как крылья или лица бабочек, но когда я пробежался пальцами от начала и до конца, то решил, что там написано «ГА» и «ОГ». Между этими буквами могло быть что угодно, но я подумал, что это главная сквозная дорога, которая за пределами стены называлась Королевской, а внутри переходила в Галлиенскую. Как бы то ни было, она вела прямо к высоким зданиям и зелёным башням в центре города. Три шпиля возвышались над остальными, их стеклянные вершины исчезали в облаках. Я не знал, королевский ли это дворец, как не знал и того, называлась ли дорога Галлиенской, но рассудил, что это очень вероятно.

Как раз в тот момент, когда я подумал, что нам придётся идти дальше и промокнуть насквозь, дождь немного утих. Я проверил накрыта ли Радар — ничего не торчало из-под одеяла, кроме кончика её носа и задних лап, — затем сел на велосипед и медленно поехал через пересохший канал. Пока мы ехали, я гадал, не пересекаю ли мост Румпа, о котором говорил Вуди.

Магазины выглядели нарядными, но что-то в них было не так. Не сказать, что они были просто заброшенными, или, очевидно, разграбленными в далёком прошлом жителями Лилимара, бежавшими из своего города от серости. Чувствовалось что-то ещё, менее уловимое… и более ужасное, потому что оно всё ещё пребывало здесь. Всё ещё воздействовало. Здания смотрелись достаточно прочными, разграбленные или нет, но они казались искривлёнными, как будто непомерная сила вывернула их наизнанку, и они не смогли снова принять свою форму. Когда я смотрел прямо на их вывески — «ОБУВНАЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА», «КУЛИНАРНЫЕ ИЗЫСКИ», «ДИКОВИННЫЕ ДРАГОЦЕННОСТИ», «АТЕЛЬЕ ДОМА…»[32] (остальное отломано, будто непристойность), «СПИЦЫ И КОЛЁСА» — всё казалось в порядке. Вполне нормальным, если что-то можно назвать нормальным в потусторонности Другого мира. Но когда я взглянул прямо вдоль широкой улицы, периферийным зрением уловил, что со зданиями что-то произошло. Прямые углы, казалось, переходили в изгибы. Стеклянные витрины пришли в движение, как глаза, прищурившиеся, чтобы получше рассмотреть меня. Буквы превратились в руны. Я твердил себе, что это ни что иное, как моё разыгравшееся воображение, но не чувствовал уверенности. Одно я знал точно: я не хотел находиться здесь после наступления темноты.

На одном перекрёстке громадная каменная горгулья вывалилась на улицу. Она уставилась на меня вверх ногами, разинув безгубую пасть и демонстрируя пару клыков и уродливый серый язык. Я объехал её по большой дуге, с облегчением избавившись от её холодного взгляда. Когда я двинулся дальше, раздался глухой удар. Я обернулся и увидел, что горгулья перевернулась. Возможно, я задел её задним колесом велосипеда, нарушив шаткое равновесие, которое она поддерживала годами. Возможно, нет.

В любом случае, она снова уставилась на меня.

Дворец — если предположить, что это был он — становился всё ближе. Здания по обе стороны от него выглядели, как усадьбы, когда-то без сомнения роскошные, но теперь пришедшие в упадок. Балконы обрушились. Каретные фонари, освещавшие причудливые каменные дорожки, либо отвалились, либо были сбиты. Сами дорожки заросли коричнево-серыми сорняками и выглядели отвратительно. Промежутки между этими каменными домами заполняла крапива — решите пробраться через неё, и попрощаетесь со своей кожей.

Дождь снова начали лить, как из ведра, когда мы добрались до ещё более причудливых домов, построенных из мрамора и стекла, с широкими ступенями (неповреждёнными) и причудливыми портиками (почти разрушенными). Я велел Радар держаться — нужно было подобраться поближе, — но сделал это шёпотом. Несмотря на ливень, во рту у меня пересохло. Я даже не помышлял о том, чтобы запрокинуть голову и поймать несколько капель ртом, не зная, что они могут содержать или как подействуют на меня. Это было ужасное место. Через него прошла инфекция, и я не хотел ничего здесь пить.

И всё же одна хорошая вещь тут была. Клаудия сказала, что я могу заблудиться, но пока что дорога вела прямо. Если жёлтый дом Ханы и солнечные часы находятся рядом со скоплением величественных зданий, над которыми возвышались три шпиля, то Галлиенская дорога приведет меня прямо туда. Теперь я мог различить огромные окна в этом великом архитектурном нагромождении. Не витражи, как в соборе, а мерцающие тёмно-зелёные стёкла, напоминавшие укосины в воротах. И тот мерзкий бассейн.

Глядя на них, я почти прозевал инициалы мистера Боудича, нарисованные на середине каменного столба с кольцом наверху, предположительно для привязывания лошадей. Их стоял целый ряд, похожих на подточенные зубы, перед гигантским серым зданием с дюжиной дверей на вершине крутых ступеней, но без единого окна. Столб с инициалами «АБ» был последним в ряду перед узкой улицей, отворачивающей влево. Чёрточка в букве А продолжалась в виде стрелки, указывающей в сторону этой узкой улочки, вдоль которой стояли ещё более безликие каменные здания высотой в восемь или десять этажей. Я представил, что когда-то их заполняли бюрократы Эмписа, работающие на благо королевства. Я почти видел, как они снуют туда-сюда, одетые в длинные чёрные сюртуки и рубашки с высоким воротом, как мужчины (полагаю, все они были мужчинами) в иллюстрациях к романам Диккенса. Не знаю, располагалась ли в каком-либо из зданий Его Величества Королевская Тюрьма, но в каком-то смысле все они казались мне тюрьмами.

Я остановился, глядя на букву «А» с чёрточкой в виде стрелки. Дворец прямо впереди, но стрелка указывала в сторону от него. Возникал вопрос: продолжить ли мне идти прямо или следовать по стрелке? У меня за спиной, в корзине, под влажным одеялом, которое вскоре могло промокнуть насквозь, у Радар случился ещё один приступ кашля. Я почти решил проигнорировать стрелку и пошёл прямо, полагая, что всегда могу вернуться, если упрусь в тупик или типа того, но затем вспомнил две вещи, о которых мне говорила Клаудия. Первое: если я буду следовать меткам мистера Боудича, всё будет хорошо (вообще-то она сказала может быть хорошо, но не будем придираться). И второе: по её словам, мне предстоял чертовский долгий путь. Но если я пойду дорогой, которой подумывал пойти, то это будет чертовски короткий путь.

В итоге я решил довериться Клаудии и мистеру Боудичу. Я повернул трёхколёсник в направлении, указанном стрелкой, и принялся крутить педали.

Улицы — настоящий лабиринт, сказала Клаудия. И она оказалась права, а инициалы мистера Боудича — его метки — уводили меня всё глубже. В Нью-Йорке имелась логика. В Чикаго имелась определённая часть логики. В Лилимаре не имелось никакой логики. Я представил, что таким, должно быть, был Лондон времён Шерлока Холмса и Джека Потрошителя (насколько я знаю, так оно и осталось). Некоторые улицы были широкими и обсажены голыми деревьями, которые не давали укрытия. Некоторые были узкими, а одна настолько тесная, что едва хватило места для трёхколёсника. На ней мы немного передохнули от дождя, поскольку двухэтажные дома нависали над улицей, почти соприкасаясь. Иногда попадались трамвайные провода, некоторые всё ещё висели без натяжки, но в основном они лежали на земле.

В одной витрине я увидел безголовый портновский манекен с шутовским колпаком и колокольчиками на шее, и ножом, воткнутым между грудей. Если это была чья-то шутка, то не смешная. Через час я уже понятия не имел, сколько сделал поворотов направо и налево. В какой-то момент я оказался в подземном переходе, где звук колёс велосипеда, катящегося по стоячей воде, отдавался эхом, похожим на приглушённые смешки: ха… хаа… хааа…

Некоторые из меток мистера Боудича, находившихся под открытым небом, настолько выцвели, что были едва различимы. Если я собьюсь с пути, мне придется вернуться на прежний курс и попытаться определить направление по трём шпилям, которые, как я полагал, высились над дворцом, но я не знал, получится ли. На протяжении долгих отрезков пути, здания, теснящиеся надо мной, полностью заслоняли дворец. Было легко представить, как я блуждаю по этим улицам до двойного колокольного звона… а затем до тройного вечернего… и потом начинаю беспокоиться из-за ночных стражей. Только в такой дождь и из-за постоянного кашля, я боялся, что Радар не доживёт до ночи.

Дважды я проходил мимо зияющих дыр, которые уходили вниз в темноту. От них веяло дурно пахнущими испарениями и доносилось что-то похожее на шепчущие голоса, о которых предупреждала Клаудия. Запах от второй дыры был сильнее, шёпот громче. Я отгонял от себя мысли о перепуганных жителях города, укрывающихся в огромных подземных бункерах и умирающих там, что было трудно сделать. Почти невозможно. Как невозможно было поверить, что эти голоса нечто иное, чем голоса их призраков.

Я не хотел оставаться здесь. Я хотел домой, в свой нормальный мир, где бестелесные голоса доносились только из моих ирподсов.

Я дошёл до угла, где на фонарном столбе виднелось что-то похожее на инициалы мистера Боудича или просто пятно застарелой крови. Я слез с трёхколёсника, чтобы посмотреть поближе. Да, это была его метка, но почти исчезнувшая. Я не решился вытереть влагу и грязь, опасаясь полностью уничтожить метку, поэтому наклонился так, что почти уткнулся в неё носом. Чёрточка буквы «А» указывала вправо, я был в этом уверен (почти уверен). Когда я сел на велосипед, Радар высунула голову из-под одеяла и заскулила. Один её глаз был залеплен слизью. Второй прищурен, но смотрел нам за спину. Я посмотрел в ту сторону и услышал шаги — в этот раз точно. И уловил мимолётное движение, может, какой-то части одежды — например, плаща — когда его владелец юркнул за угол в нескольких улицах от нас.

— Кто там? — позвал я, затем зажал рот ладонью.

«Тихо, веди себя тихо», повторял каждый, кого я встречал. Гораздо более низким голосом, почти шёпотом я добавил:

— Покажись. Если ты друг, я тоже могу быть другом.

Никто не показался. Я не сильно-то на это надеялся. Я уронил руку на рукоять револьвера мистера Боудича.

— Если ты не друг, у меня есть оружие, и я воспользуюсь им, если придётся. — Чистый блеф. О том, что стрелять нельзя, меня тоже предупреждали. И настойчиво. — Ты слышишь меня? Ради твоего же блага, незнакомец, я надеюсь на это.

Я изъяснялся не совсем, как обычно, и уже не в первый раз. Больше похоже на персонажа книги или фильма. Я почти ожидал, что произнесу: «Меня зовут Иниго Монтойя.[33] Ты убил моего отца. Приготовься к смерти».

Радар вновь закашлялась и её начала бить дрожь. Я снова забрался на велосипед и поехал в направлении, указанном последней стрелкой. Она привела меня на зигзагообразную улицу, вымощенную брусчаткой и по какой-то причине обставленную бочками, многие из которых были опрокинуты.

Я продолжал следовать за инициалами мистера Боудича, некоторые были почти такими же яркими, как в тот день, когда он нарисовал их, но большинство поблекло, став призрачными. Налево и направо, направо и налево. Я не встречал тел или скелетов давно умерших людей, но повсюду ощущал запах гнили и иногда возникало ощущение, что здания хитро меняют свои формы.

Местами я ехал по лужам. Где-то улицы были полностью затоплены, и большие колёса велосипеда погружались в неизвестность почти по самые ступицы. Дождь перешёл в мелкую морось, затем прекратился. Я понятия не имел как далеко нахожусь от жёлтого дома Ханы; без телефона и солнца в небе, моё чувство времени было совершенно бесполезно. Я всё ещё ожидал услышать двойной полуденный звон колокола.

«Заблудился, — подумал я. — Я заблудился, у меня нет GPS и я никогда не доберусь до места вовремя. Мне повезёт, если сумею выбраться отсюда до темноты».

Затем я пересёк небольшую площадь со статуей в центре — это была женщина с отрубленной головой — и понял, что снова вижу три шпиля. Только теперь я смотрел на них с другой стороны. Тут мне пришла мысль, прозвучавшая голосом — абсурд, но правда — тренера Харкнесса, который преподавал и баскетбол и бейсбол. Тренер Харкнесс расхаживал взад и вперёд по боковой линии с красным лицом и большими пятнами пота, проступающими подмышками белой рубашки, которую он всегда надевал в вечер игры, следуя за перемещениями своей команды и крича: «Чёрный ход, чёрный ход, мать вашу!»

Чёрный ход.

Вот куда меня привела череда меток мистера Боудича. Не к фасаду этого огромного центрального здания, где без сомнения заканчивалась Галлиенская дорога, но к задней части. Я пересёк площадь по левой стороне, ожидая найти инициалы на одной из трёх улиц, уходящих от неё, и нашёл: они красовались на стене разрушенного стеклянного здания, которое когда-то, возможно, было чем-то вроде оранжереи. Теперь дворец находился по правую руку от меня, и да — метки вели меня всё дальше и дальше вокруг него. Я увидел высокий изгибающийся выступ каменной кладки позади раскинувшихся центральных зданий.

Я поехал быстрее. Следующая метка указывала направо, вдоль того, что в лучшие времена было широким бульваром. Тогда он, возможно, был ярким, но сейчас тротуар потрескался и кое-где искрошился. По центру проходила заросшая разделительная полоса. Среди сорняков росли огромные цветы с жёлтыми лепестками и тёмно-зелёными сердцевинами. Я притормозил, чтобы разглядеть один, нависавший над дорогой на своём длинном стебле, но когда потянулся к нему, лепестки резко сомкнулись в нескольких дюймах от моих пальцев. Потекла какая-то белая густая жидкость. Я почувствовал жар и резко отдёрнул руку.

Дальше, примерно в четверти мили, я увидел три нависающих козырька, по одному с каждой стороны бульвара, по которому ехал, и один, казалось, нависал над самим бульваром. Они были такими же жёлтыми, как голодный цветок. Прямо передо мной бульвар переходил в еще одну площадь с высохший фонтаном по центру. Он был огромным и зелёным, с хаотичными обсидиановыми трещинами, проходящими по его чаше. ЗАПИШИ ЭТО, ПРИНЦ ШАРЛИ, постоянно повторяла Клаудия, и я проверил свои записи, просто для уверенности. Высохший фонтан — есть. Огромный жёлтый дом, стоящий поперёк дороги, — есть. Спрятаться — двойное «есть». Я сунул лист бумаги в боковой карман рюкзака, чтобы защитить его от влаги. Тогда я даже не задумался об этом, но слава Богу, что он лежал там, а не в моём кармане. То же самое с телефоном.

Я медленно поехал к площади, затем быстрее к фонтану. Его пьедестал имел в высоту около восьми футов и толщину со ствол дерева. Отличное укрытие. Я спешился и заглянул за пьедестал. Впереди, не более чем в пятидесяти футах от фонтана, стоял дом Ханы… или дома. Они соединялись жёлтым коридором над центральным проходом, наподобие надземных переходов, которые есть по всему Миннеаполису. В общем, неплохое жилище.

И Хана была снаружи.