Сказка

Глава двадцатая

адар борется с желанием вернуться к новому хозяину, вернуться к воротам и прыгнуть на них, царапая их передними лапами, чтобы попасть внутрь. Она этого не делает. Она получила команду и убегает. Она чувствует, что может бежать всю ночь, но ей не придётся этого делать, потому что есть безопасное место, если она сможет туда попасть.

Шлепок. Шлепок.

Радар бежит вприпрыжку всё дальше и дальше, низко прижимая тело к земле. Лунного света пока нет, и волки не воют, но она чувствует, что они поблизости. При лунном свете, они начнут атаковать, и она чувствует, что до него осталось недолго. Если лунный свет проглянет, и они атакуют, она будет биться. Они могут растерзать её, но она будет биться до конца.

Шлепок. Шлепок.

— Проснись, малыш!

Луны выглядывают из-за расплывающегося облака, меньшая в своей вечной погоне за большей, и завывает первый волк. Но впереди красный фургон и убежище, где Радар и Чарли провели ночь, когда она ещё была больна. И если она доберётся туда, то сможет проскользнуть внутрь, если дверь всё ещё открыта. Она думает, что Чарли закрыл её не до конца, но не уверена. Это было так давно! Если так, она сможет встать на задние лапы и закрыть, навалившись передними. Если нет, она прижмётся к двери спиной и будет биться, пока не останется сил.

Шлепок. Шлепок.

— Ты опять хочешь пропустить кормёжку? Неа, неа!

Дверь приоткрыта. Радар протискивается в проём и

ШЛЕПОК!

Это, наконец, прогнало сон, который мне снился, и я открыл глаза. Я увидел неустойчивый тусклый свет и кого-то, склонившегося надо мной. Его волосы спадали на плечи, и он был настолько бледен, что на секунду я принял его за ночного стража, который управлял маленьким электромобилем. Я быстро сел. Голову прострелила вспышка боли, а за ней волной накатило головокружение. Я сжал кулаки. Глаза мужчины расширились, и он отпрянул назад. Это был человек, а не бледное существо, окружённое голубым светом, льющимся из глаз. Его глаза были впалыми и выглядели как синяки, но это были человеческие глаза, а волосы были тёмно-каштановыми, почти чёрными, а не седыми.

— Дай ему помереть, Хэйми! — крикнул кто-то. — Он, чёрт возьми, тридцать первый! Они никогда не соберут шестидесят четыре, те дни давно прошли! Ещё один — и начнётся!

Хэйми — если это было его имя — посмотрел в сторону голоса. Он ухмыльнулся, показав белые зубы на грязном лице. Он напоминал одинокого хорька.

— Я просто пытаюсь завратать мою душу, Йо! Делай добро ближнему, ты же знаешь! Я слишком близок к концу, чтобы не думать о вечности!

— В жопу тебя и в жопу твою вечность, — сказал тот, кого звали Йо. — Есть этот мир, а потом гори всё огнём — вот так.

Я сидел на холодном влажном камне. За тощим плечом Хэйми я мог видеть каменную стену, по которой из решётчатого окна струилась вода. За решёткой не было ничего, кроме тьмы. Я был в камере. «Места не столь отдалённые», — подумал я. Я не знал, откуда эта фраза, даже не был уверен, что понимаю значение. Что я знал, так это то, что у меня ужасно болела голова, а у человека, который будил меня, шлёпая по лицу, было такое противное дыхание, будто во рту у него сдохла кошка. О, и, кажется, я обмочил штаны.

Хэйми наклонился вплотную ко мне. Я попытался отстраниться, но у меня за спиной была только решётка.

— Ты кажешься крепким, малыш. — Губы Хэйми, заросшие щетиной, щекотали мне ухо. Это было отвратительно и почему-то вызывало жалость. — Ты завратаешь меня, как я завратал тебя?

Я хотел спросить, где нахожусь, но из горла вырвались лишь обрывки звуков. Я облизал губы. Они были сухими и вспухшими.

— Пить.

— Это можно устроить.

Он поспешил к ведру в углу помещения, которое — я больше в этом не сомневался — было камерой… и Хэйми был моим сокамерником. Он был одет в рваные штаны, доходившие до голеней, как у потерпевшего кораблекрушение в журнальной карикатуре. Его рубашка почти превратилась в майку. Обнажённые руки мелькали в неустойчивом свете. Они были ужасно худыми, но не казались серыми. При скудном освещении трудно было сказать наверняка.

— Ты чёртов идиот! — Это был кто-то ещё, не тот, кого Хэйми называл Йо. — Зачем делать хуже? Акушерка уронила тебя на голову, когда ты был дитём? Малыш едва дышал! Ты мог бы сесть ему на грудь и покончить с ним! Раз плюнуть — и нас снова тридцать!

Хэйми пропустил это мимо ушей. Он взял жестяную кружку с полки над своим тюфяком, и окунул её в ведро. Поднёс кружку ко мне, прижимая пальцем — таким же грязным, как и он сам — донышко.

— В ней дырка, — сказал он.

Мне было всё равно, потому что много бы не вытекло. Я схватил кружку и залпом опустошил её. В воде попадались песчинки, но меня это тоже не волновало. Это был кайф.

— Заодно отсоси ему, почему бы нет? — предложил ещё один голос. — Засоси его как следует, Хэйми, ему сразу полегчает!

— Где я?

Хэйми снова наклонился ко мне, желая сохранить конфиденциальность. У него отвратительно пахло изо рта, от чего у меня ещё сильнее разболелась голова, но я терпел, потому что должен был знать. Теперь, когда я немного пришёл в себя и сон о Радар развеялся, я был удивлён, что остался жив.

— Малин, — прошептал он. — Глубокая Малин. Десять… — Дальше я не разобрал. — …под дворцом.

— Двадцать! — выкрикнул Йо. — И ты никогда больше не увидишь солнце, новичок! Никто из нас, так что привыкай!

Я взял кружку у Хэйми и прошёл по камере, чувствуя себя, как Радар в дни её прежней старости и слабости. Я наполнил кружку, зажал пальцем маленькое отверстие в донышке и снова всё выпил. Подросток, который когда-то смотрел фильмы «Тёрнер-Классик» и делал покупки на «Амазон», оказался в темнице. Её ни с чем не спутаешь. Камеры тянулись по обе стороны промозглого коридора. Между некоторыми камерами из стен торчали газовые фонари, источая тусклый голубовато-жёлтый свет. С высеченного в скале потолка капала вода. В центральном проходе стояли лужи. В камере напротив моей крупный парень, одетый в обрывки кальсон увидел, что я смотрю на него, и запрыгнул на решётку, тряся её и пародируя обезьяну. Его грудь была обнажённой, широкой и волосатой. Лицо широкое, низкий лоб, уродлив, как чёрт… но ни одна из черт его лица не «расплавилась», что я видел у многих по пути в эту очаровательную обитель, а его голос был неискажённым и понятным.

— Добро пожаловать, новичок! — сказал Йо… что, как я позже узнал, было сокращением от Йота. — Добро пожаловать в ад! Когда наступит «Честный»… если наступит… думаю, я вырву твою печень и надену её, как шляпу. В первом раунде ты, во втором тот, кого они пошлют против меня! А пока что, приятного пребывания!

Почти в конце коридора, возле окованной железом деревянной двери, ещё один узник, в этот раз женского пола, закричал: «Тебе нужно было остаться в Цитадели, малыш! — Затем, понизив голос, — И мне тоже. Уж лучше голодать».

Хэйми прошёл в угол камеры, противоположный тому, где стояло ведро с водой, спустил штаны и присел над дырой в полу.

— Живот крутит. Наверное, из-за грибов.

— Сколько прошло — год с тех пор, как ты их ел? — спросил Йо. — Живот крутит, но точно не из-за грибов.

Я закрыл глаза.

Прошло время. Не знаю сколько, но я начал снова чувствовать себя собой. Я ощущал запах грязи, сырости и газа из ламп, которые давали этому месту некое подобие света. Я слышал капание воды и телодвижения узников, которые иногда разговаривали друг с другом или, может быть, сами с собой. Мой сокамерник сидел рядом с ведром с водой, угрюмо уставившись на свои руки.

— Хэйми?

Он поднял глаза.

— Кто такие цельные?

Он фыркнул от смеха, поморщился и схватился за живот.

— Это мы. Ты тугой? С неба что ли свалился?

— Допустим.

— Сядь-ка рядом со мной. — И когда я засомневался, сказал: — Неа, неа, не стоит меня бояться. Я не собираюсь щекотать тебе яйца, если ты об этом подумал. Может быть, к тебе перескочит одна-две блохи, и всё. За последние полгода я даже не смог окочуриться. В могилу меня сведут дряные кишки.

Я сел рядом с ним, и он похлопал меня по колену.

— Вот так. Не хочу, чтобы нас слышали чужие уши. Не то чтобы им есть дело до того, что они услышат — все мы тут рыбы в одном ведре, но я стараюсь принадлежать самому себе — так меня учили. — Он вздохнул. — Беспокойством совсем не поможешь моим бедным кишкам, скажу я тебе. Видеть, как число растёт и растёт? Ужас! Двадцать пять… двадцать шесть… теперь вот тридцать один. Но никогда не доходит до шестидесяти четырёх, Йо прав на счёт этого. Когда-то мы, цельные, были как полный мешок сахара, но теперь мешок опустел, кроме последних нескольких кристаллов.

Он сказал кристаллов? Или что-то другое? Головная боль снова вернулась, мои ноги болели от ходьбы, педалей велосипеда и бега, и я совсем вымотался. Был выжат, как лимон.

Хэйми снова вздохнул и закашлялся. Он держался за живот, пока кашель не прошёл.

— Летучий Убийца и его… — Он произнёс какое-то странное слово, которое мой мозг отказался воспринимать; что-то вроде «прихлебатели». — …продолжают трясти этот мешок. И не успокоятся, пока не вытрясут нас всех, блядь, до одного. Но… шестьдесят четыре? Неа, неа. Это будет последний «Честный», и я буду среди первых. Может быть, самым первым. Видишь ли, мало сил. Болит живот, да и еда не очень-то лезет в меня.

Казалось, он вспомнил, что я тоже тут, его новый сокамерник.

— Но ты… Йо видел, что ты был большим. И мог бы быть быстрым, будь у тебя силы.

Я решил не говорить, что оказался недостаточно быстрым. Пусть думает, как хочет.

— Он не баица тебя, Йота никого не баица — кроме, может быть, Красной Молли и её суки мамаши, — но и он не хочет приложить больше усилий, чем нужно. Как тебя зовут?

— Чарли.

Хэйми ещё больше понизил голос.

— И ты не знаешь, где ты? Всерьёз и по правде?

«Места не столь отдалённые», — подумал я.

— Ну, это тюрьма… темница… и, полагаю, она находится под дворцом… но это, пожалуй, всё, что я знаю.

Я не собирался рассказывать ему, зачем пришёл, или кого встретил по дороге. Сейчас я уже приходил в себя, уставший или нет, и начинал мыслить ясно. Может, Хэйми пытается разговорить меня. Вытянуть информацию, которую мог бы обменять на привилегии. Глубокая Малин не казалась местом, где могли быть привилегии — конец пути, так сказать, — но я не хотел рисковать. Может быть, им было плевать на одну сбежавшую немецкую овчарку родом из Сентри, штат Иллинойс… но, с другой стороны, кто знает.

— Ты ведь не из Цитадели, так?

Я покачал головой.

— Даже не знаешь, где это, я прав?

— Нет.

— Зелёные острова? Деск? Может быть, одно из Тайво?

— Ни одно из этих мест.

— Откуда ты, Чарли?

Я не ответил.

— Не говори, — отчаянно прошептал Хэйми. — Так будет лучше. Не говори никому из остальных, и я тоже не скажу. Если ты завратаешь меня. Это было бы мудрое решение. Нет судьбы хуже, юноша, чем Глубокая Малин. Можешь не верить, но это так. Верховный Лорд — страшен, но насколько я знаю, Летучий Убийца страшнее.

— Кто этот Летучий Убийца? И кто такой Верховный Лорд?

— Верховного Лорда мы называем Келлин, он предводитель ночных стражей. Это он доставил тебя сюда. Я сидел в углу. Эти его глаза…

За окованной железом дверью в нашем конце темницы зазвонил колокольчик.

— Перси! — закричал Йота. Он снова запрыгнул на прутья решётки и начал их трясти. — Неужто пришло блядское время! Иди сюда, Перси, старина, и мы посмотрим, что осталось от твоей рожи!

Послышался звук отодвигаемых засовов — я насчитал четыре — и дверь отворилась. Сначала появилась тележка, почти такая же, как в супермаркете, но сделанная из дерева. Её толкал серый человек, чьё лицо казалось расплавленным. Остался только один глаз. Его нос едва выступал из сгустка плоти. Рот склеился, за исключением каплевидного отверстия с левой стороны. Его пальцы так слиплись, что руки походили на плавники. На нём были мешковатые штаны, а сверху что-то похожее на тужурку, тоже мешковатую. На шее висел колокольчик в петле из сыромятной кожи.

Серый остановился в проёме, схватил колокольчик и потряс его. Одновременно с этим он крутил из стороны в сторону своим единственным глазом.

— Аад! Аад! Аад, ыы, уюдки! — По сравнению с ним Дора звучала, как Лоуренс Оливье, декламирующий Шекспира.

Хэйми схватил меня за плечо и оттянул назад. Напротив нас Йо тоже отступал назад. Как и все остальные узники. Перси продолжал звонить в колокольчик, пока не убедился, что мы отошли достаточно далеко от решётки, и не сможем схватить его, хотя я не видел причин, зачем кому-то это делать; он был как трасти[37] в тюремных фильмах, а у трасти нет ключей.

Камера, в которой находились мы с Хэйми, была к нему ближе всего. Перси сунулся в тележку, достал два больших куска мяса и бросил их через решётку. Я поймал свой на лету. Хэйми кинулся за своим, но промахнулся и мясо шлёпнулось на пол.

Узники принялись орать на Перси. Один — позже я узнал, что его зовут Фремми — поинтересовался, заросла ли уже его задница, и если да, то не приходится ли ему срать через рот. Они были похожи на львов в зоопарке во время кормёжки. Хотя нет. Они походили на гиен. Они не были львами за исключением, разве что, Йоты.

Перси медленно катил свою тележку по коридору между камерами, шлепая сандалиями (пальцы его ног тоже были слипшимися), швыряя мясо направо и налево. У него был отличный прицел, несмотря на единственный глаз; ни один кусок мяса не врезался в прутья и не упал в лужу в коридоре.

Я поднёс свой кусок к носу и понюхал. Наверное, я всё ещё пребывал в «режиме» сказки, потому что ожидал чего-то гнилого и мерзкого, возможно, даже кишащего личинками, но это был такой же кусок бифштекса, какой можно купить в магазине в Сентри, только без полиэтиленовой упаковки. Он был едва прожарен (я вспомнил отца, который, заказывая стейк в ресторане, просил официанта просто пронести его через тёплое помещение), но запаха было достаточно, чтобы пошла слюна и заурчало в животе. Последний раз я нормально ел в деревянном домике Клаудии.

Напротив меня Йо сидел на своём тюфяке, скрестив ноги, и жевал свой кусок. Красный сок стекал по его спутанной бороде. Он заметил, что я смотрю на него и ухмыльнулся.

— Не тушуйся, малыш, ешь, пока у тебя есть для этого зубы. Скоро я их вышибу, точняк.

Я съел. Стейк был жёстким. Стейк был восхитительным. Каждый кусок только сильнее разжигал аппетит.

Перси дошёл до последней пары камер. Он бросил в них мясо и начал пятиться назад тем же путём, каким пришёл, одной рукой звеня в колокольчик, а другой таща тележку и крича: «Аад! Аад!». Что, как я предполагал, означало «назад, назад». Теперь, казалось, никто не собирается хватать его, не говоря о том, чтобы поторопить. Отовсюду доносились причмокивания и чавканье.

Я съел всё, кроме прослойки жира и хряща, но потом съел и их. Хэйми тем временем откусил несколько кусочков стейка, затем улёгся на свой тюфяк, держа кусок на костлявом колене. Он смотрел на него с озабоченным видом, как будто удивляясь, почему не хочет есть. Увидел, что я смотрю, и протянул мясо мне.

— Хочешь? Еда не любит меня, а я не люблю еду. Должно быть, это всё грибы. Раньше, когда я работал на лесопилке, я обжирался ими. Съешь не те, и они сожгут тебе кишки. Со мной так и случилось.

Всё так, я хотел добавки; мой желудок всё ещё урчал, но у меня осталось достаточно самообладания, чтобы спросить, уверен ли он. Хэйми сказал, что уверен. Я быстренько взял его порцию, пока он не передумал.

Перси остановился перед нашей камерой. Он указал на меня одной из своих «расплавленных» рук: «Хелли уоче уии йеаа».

— Я не понимаю, — сказал я с набитым ртом, но Перси просто начал пятиться, пока не оказался за дверью. Он коротко позвонил в колокольчик, затем задвинул засовы: один, второй, третий и четвёртый.

— Он сказал, Келлин хочет тебя увидеть, — пояснил Хэйми. — Я не удивлён. Ты — цельный, но ты не такой, как мы. Даже твой акцент… — Он замолчал и его глаза расширились, будто его осенила идея. — Скажи ему, что ты из Уллума! Это сработает! Он на севере, далеко от Цитадели!

— Что за Уллум?

— Верующие! Их говор ни на что не похож. Скажи им, что уклонился от отравления!

— Я совершенно не представляю, о чём ты говоришь.

— Хэйми, не говори того, чего не следвает! — выкрикнул кто-то. — Ты валван!

— Заткнись, Стукс! — воскликнул Хэйми. — Этот паренёк собирается завратать меня!

На другой стороне коридора Йо встал и ухватился за прутья, так сильно, что побелели пальцы. Он улыбался.

— Ты, может, и не болван, но никто не собирается защищать тебя, Хэйми. У таких, как мы, нет защитников.

Для меня тюфяка не нашлось. Вообще, я подумывал забрать у Хэйми — он бы ни за что не смог мне помешать, — но потом сообразил: что за мысли такие лезут мне в голову… или кем я становлюсь? Я уже забрал его паёк, но, по крайней мере, он сам предложил. Кроме того, даже влажный каменный пол не мог помешать мне уснуть, не в моём состоянии. Я не так давно пришёл в себя после того, как провалялся без сознания Бог знает сколько времени, но меня охватила сильная усталость. Я попил из ведра, затем лёг на своей стороне камеры, если можно так сказать.

В соседней камере сидели двое мужчин: Фремми и Стукс. Они были молоды и выглядели крепкими. Не крупными, как Йота, но крепкими.

Фремми: «Малышке надо прилечь?»

Стукс: «Помутнело в глазах?»

«Эббот и Костелло[38] из Глубокой Малин, — подумал я. — И прямо в соседней камере — вот так повезло».

— Не обращай на них внимания, Чарли, — сказал Хэйми. — Ты поспи. Так случается со всеми после того, как с ними разберётся ночной дозор. Они высасывают это из тебя. Высасывают твою… не знаю…

— Жизненную силу? — спросил я. Мне казалось, будто мои веки налились свинцом.

— Точно! Именно её и именно так, как они делают! И тебя сюда принёс сам Келлин. Ты, должно быть, сильный, иначе эти ублюдки сделали бы из тебя яичницу. Я уже видел, как это происходит, о, ещё как видел!

Я хотел спросить, как долго он пробыл здесь, но смог только пробормотать что-то невнятное. Я подумал о спиральных ступенях, которые привели меня сюда, и мне показалось, что я снова сбегаю по ним следом за Радар. «Берегись тараканов, — подумал я. — И летучих мышей».

— Уллум, к северу от Цитадели! — Хэйми склонился надо мной, как и тогда, когда я очнулся в этой жопе. — Не забудь! И не забудь: ты обещал завратать меня!

Я не помнил, что давал ему обещание, но отключился, не успев сказать об этом.

Я проснулся от того, что Хэйми тряс меня. Это было лучше пощёчин. Моё «похмелье» прошло. Именно так это можно назвать, и каким образом мой отец проходил через это каждое утро в дни своего пьянства, было за гранью моего понимания. У меня пульсировало левое плечо; вероятно, я растянул его, когда упал с пьедестала, но всё остальное болело гораздо меньше.

— Что… как долго я…?

— Поднимайся! Это они! Берегись гибких палок!

Я встал. Дверь в нашем конце коридора открылась, и наполнилась голубым светом. Появились трое ночных стражей, высоких и бледных; скелеты внутри их тел появлялись и исчезали, как тени от жалюзи в день, когда сильный ветер гонит облака по небу. Они держали длинные палки, похожие на старомодные автомобильные антенны.

— Подъём! — выкрикнул один из них. — Время для игр!

Двое из них шли впереди третьего, раскинув руки, как проповедники, приглашающие прихожан на богослужение. Когда они шли по коридору, двери камер с визгом распахнулись, осыпаясь дождём из ржавых хлопьев. Третий остановился и указал на меня: «Не ты».

Тридцать узников вышли в коридор. Хэйми безнадёжно улыбнулся мне на ходу, отпрянув от неподвижной ауры ночного стража. Йо ухмыльнулся, поднял обе руки, изобразил круги, сомкнув большие и указательные пальцы, затем указал на меня средними пальцами. Не совсем то, к чему я привык в Америке, но я был почти уверен, что значение то же самое. Когда узники последовали за парой ночных солдат по коридору, я заметил, что двое из них были женщинами, и двое чернокожими. Один из чернокожих мужчин был даже крупнее Йоты, с широкими плечами и большим задом профессионального футболиста, но шёл он медленно, опустив голову, и перед тем, как миновать дверной проём, он пошатнулся. Это был Домми. Женщин звали Джайя и Эрис.

Оставшийся ночной страж поманил меня, согнув бледный палец. Его лицо было суровым, но под ним, появляясь и исчезая, череп сверкал своей вечной ухмылкой. Он сделал жест своей палкой, чтобы я шёл впереди него к двери. Прежде, чем я прошёл через неё, он сказал: «Стой», а затем добавил: «Блядь».

Я остановился. Справа от нас один из газовых светильников выпал из стены. Он криво свисал на металлическом шланге под дырой, похожей на зияющий рот, всё ещё горя и покрывая сажей каменный блок. Когда страж вставил светильник обратно, его свечение коснулось меня. Я почувствовал, как все мои мышцы ослабли, и понял, почему Хэйми так старался избегать этой синей оболочки. Всё равно, что получить удар током из оборванного провода. Я отступил в сторону.

— Стоять чтоб тебя, стоять, я сказал!

Ночной страж схватил светильник, латунный на вид. Должно быть, он был адски горячим, но страж не выказал и намёка на боль. Страж засунул его обратно в дыру. Пару мгновений светильник держался на месте, затем снова выпал.

— Блядь!

Вдруг мне всё показалось нереальным. Я заключён в темнице, меня вело Бог знает куда неживое существо, похожее на фигурку Скелетора,[39] что была у меня в детстве… и существо занималось тем, что по существу было домашним хозяйством.

Страж снова схватил светильник и накрыл пламя ладонью, потушив его. Он выпустил из рук погасший светильник, и тот со звоном ударился о стену. «Вперёд! Иди, чтоб тебя!»

Он ударил меня по больному плечу своей гибкой палкой. Она обожгла меня, словно огнём. Порка была унизительной и вместе с тем приводила в бешенство, но это лучше, чем изнуряющая слабость, которую я ощутил, когда его аура скользнула по мне.

Я пошёл.

Страж последовал за мной по длинному каменному коридору, близко, но не настолько, чтобы его свечение коснулось меня. Мы прошли мимо голландской двери, её верхняя часть была открыта и оттуда пахло чем-то вкусным. Я увидел мужчину и женщину, первый нёс пару вёдер, вторая — деревянный поднос с чем-то дымящимся. Они были одеты в белое, но кожа была серой, а лица обвисшими.

— Иди! — Меня снова огрела гибкая палка, в этот раз по другому плечу.

— Не нужно погонять меня, сэр. Я не лошадь.

— Лошадь. — У него был странный голос. Будто его горло забито насекомыми. — Ты — моя лошадь. Радуйся, что не заставляю тебя бежать галопом!

Мы прошли мимо помещения, заполненного приспособлениями, названия которых я предпочёл бы не знать: дыба, железная дева, паук и пяло. На дощатом полу виднелись тёмные пятна. Крыса размером с собаку стояла на задних лапах рядом с дыбой и ухмылялась мне.

«Боже, — взмолился я. — Иисус и Господь милосердный».

— Ты рад, что цельный, а? — спросил мой надзиратель. — Посмотрим, как ты будешь радоваться, когда начнётся «Честный».

— Что это? — спросил я.

Ответом мне был ещё один удар хлыстом, в этот раз по шее. Когда я схватился за неё рукой, на ладони осталась кровь.

— Налево, малыш, налево! И не мешкай, она не заперта.

Я открыл дверь слева от себя и начал подниматься по узкой лестнице, которая казалась бесконечной. Я насчитал сотню ступеней прежде чем сбился со счёта. Мои ноги снова начали ныть, а узкая рана на шее — жечь.

— Не тормози, малыш. Держи темп, если не хочешь почувствовать холодный огонь.

Если он говорил об окружающем его тело свечении, то я определённо не хотел снова почувствовать его. Я продолжал подниматься, и как раз в тот момент, когда ощутил, что мои бёдра вот-вот сведёт судорога и они откажутся нести меня дальше, мы дошли до двери наверху. К тому времени я уже едва дышал. В отличие от существа позади меня, что не удивительно. Всё-таки это был мертвец.

Этот коридор был шире, увешанный бархатными гобеленами красного, пурпурного и синего цвета. На газовых фонарях крепились трубчатые плафоны из тонкого стекла. «Жилое крыло», — подумал я. Мы проходили мимо ниш, по большей части пустых, и я подумал, не стояли ли в них когда-то скульптуры бабочек. В нескольких нишах сохранились мраморные фигуры обнажённых женщин и мужчин, а в одной застыло необычайно страшное существо с облаком щупалец, закрывающих его голову. Я вспомнил о Дженни Шустер, которая познакомила меня с любимым монстром Г. Ф. Лавкрафта — Ктулху, также известном, как «Тот, кто ждёт в глубине».

Мы, должно быть, прошли не меньше полумили по этому богато обставленному коридору. Ближе к концу мы миновали зеркала в золотых рамках, висящие друг напротив друга и делающие череду моих отражений бесконечной. Я увидел, что моё лицо и волосы грязны после моих последних безумных часов побега из Лилимара. На шее виднелась кровь. И в зеркале я был один — у моего ночного стража-надзирателя не было отражения. Там, где ему полагалось стоять, была видна только слабая голубая дымка… и гибкая палка, парящая в воздухе. Я оглянулся, убедиться, что он всё ещё там, и палка обрушилась на меня, попав по тому же месту на задней части шеи. Меня тут же обожгло.

— Топай! Топай, чтоб тебя!

Я пошёл. Коридор заканчивался массивной дверью из красного дерева, обитой золотом. Ночной страж коснулся своей ненавистной палкой моей руки, затем двери. Я понял намёк и постучал. Гибкая палка опустилась на меня, прорвав рубашку на плече.

— Сильнее!

Я постучал кулаком. Кровь стекала по моему предплечью и задней части шеи. В раны попадал пот, вызывая жжение. Я подумал: «Не знаю, можно ли тебя убить, жалкая ты голубая тварь, но если можно, и если мне выпадет шанс, я прибью тебя».

Дверь отворилась, и за ней стоял Келлин, также известный, как Верховный Лорд. Помимо всего прочего, он был облачён в красный бархатный смокинг.

Ощущение нереальности происходящего снова нахлынуло на меня. Существо, которое схватило меня за секунды до моего возможного побега, выглядело, как нечто из старых комиксов ужасов — полувампир, полускелет, и полузомби из «Ходящих мертвецов». Теперь седые волосы, которые клочьями свисали вокруг его бледных щёк, были зачёсаны назад, открыв лицо пожилого человека, но из-за румянца казавшегося в расцвете сил. У него были полные губы. Глаза, окружённые неглубокими морщинками, смотрели из-под густых неухоженных бровей. Он напоминал мне кого-то, но я не мог вспомнить, кого.

— Ааа, — произнёс он и улыбнулся. — Наш новый гость. Прошу, входи. Аарон, ты можешь идти.

Ночной страж, который привёл меня — Аарон — замешкался. Келлин добродушно махнул ему рукой. Он жестом пригласил меня пройти, отступил назад и закрыл дверь.

Я огляделся по сторонам. Мы стояли в прихожей, отделанной деревянными панелями. Дальше была гостиная, напомнившая мне джентельменский клуб из историй о Шерлоке Холмсе: обшитые дорогими панелями стены, стулья с высокими спинками, длинный диван, обитый тёмно-синим бархатом. Полдюжины фонарей давали мягкий свет, и они не были похожими на газовые. Кажется, в этой части дворца было электричество. И, конечно же, там стоял автомобиль, что промчался сквозь отряд ночных стражей. Тот самый, за рулём которого сидело это существо.

— Проходи, гость.

Келлин повернулся ко мне спиной, по-видимому, не боясь нападения. Он провёл меня в гостиную, настолько отличающуюся от сырой камеры, где я очнулся, что меня захлестнула третья волна нереальности происходящего. Может быть, Келлин не боялся, потому имел глаза на затылке, глядящие сквозь аккуратно зачёсанные (хотя и по-дурацки) седые волосы, доходящие до воротника. Меня бы это не удивило. К тому моменту меня уже ничто не удивляло.

Два стула «джентельменского клуба» стояли друг напротив друга, возвышаясь над маленьким столиком, поверхность которого была выложена мозаикой, изображающей гарцующего единорога. На заду единорога стоял маленький поднос с чайником, сахарницей размером с флакон (я надеялся, что там сахар, а не белый мышьяк), крошечные ложечки и две чашки с розочками по краю.

— Садись, садись. Чаю?

— Да, пожалуйста.

— Сахар? К сожалению, сливок нет. У меня от них несварение. На самом деле, гость, у меня несварение от еды.

Он налил сначала мне, потом себе. Я сыпанул в чашку половину флакона, сдерживаясь, чтобы не высыпать всё; мне вдруг до смерти захотелось сладкого. Я поднёс чашку ко рту, затем помедлил.

— Думаешь, там яд? — спросил Келлин, продолжая улыбаться. — Если бы я хотел отравить тебя, то распорядился сделать это внизу, в Малин. Или избавился от тебя бесчисленным количеством других способов.

Я подумал о яде, это правда, но не это заставило меня помедлить. Цветы, изображённые на каёмке чашки, оказались не розами. Это были маки, которые напомнили мне о Доре. Я всем сердцем надеялся, что Радс найдёт дорогу назад к этой добросердечной женщине. Понимал, что шансы на это малы, но вы знаете, что говорят о надежде, — она окрыляет. Крылья могут появиться даже у тех, кто томится в заключении. Особенно у них.

Я поднял свою чашку за Келлина.

— Долгих дней и приятных ночей. — Я сделал глоток. Чай был сладким и приятным.

— Какой интересный тост. Никогда его не слышал.

— Я услышал его от отца. — Это было правдой. Я подумал, что не многое, произнесённое в этой богато обставленной комнате, могло быть правдой. Отец прочитал пожелание в какой-то книге, но я не собирался этого говорить. Может быть, человек, которого я должен изображать, не умел читать.

— Я не могу продолжать называть тебя гостем. Как твоё имя?

— Чарли.

Я думал Келлин спросит фамилию, но он не стал.

— Чарли? Чарли. — Он будто распробовал слово на вкус. — Никогда не слышал такого имени. — Он ждал, что я расскажу ему о моём особенном имени — которое было таким же обычным в моих краях, как зелёная трава и голубое небо, — и когда я этого не сделал, он спросил откуда я. — Потому что у тебя странный акцент.

— Из Уллума, — ответил я.

— Ааа! Значит, так далеко? Из такой дали?

— Стало быть так.

Келлин нахмурился, и я понял две вещи. Во-первых, он был таким же бледным, как всегда. Румянец на его щеках и губах оказался макияжем. Во-вторых, человека, на которого он походил, звали Дональд Сазерленд, за магическим старением которого я наблюдал во множестве фильмов «Тёрнер Классик Мувис», начиная от «Госпиталя „МЭШ“» и до «Голодных игр». И ещё кое-что: голубое свечение никуда не делось, хотя и стало слабым. Тонкий, прозрачный завиток глубоко в каждой ноздре; едва заметное мерцание в нижнем веке каждого глаза.

— Разве так принято в Уллуме — пялиться, Чарли? Пусть даже в знак уважения? Скажи мне.

— Извините, — ответил я, и допил чай. На дне чашки остался небольшой сахарный осадок. Мне пришлось удержать себя, чтобы не сунуть туда грязный палец и не подцепить его. — Всё это странно для меня. Вы — странный.

— Конечно, конечно. Ещё чаю? Угощайся и не жалей сахара. Я его не употребляю, и вижу, что ты хочешь ещё. Я многое вижу. Некоторые узнают об этом на свою беду.

Я не знал, как долго чай стоял на столе до моего прихода, но он всё ещё был горячий и дымился. Возможно, опять магия. Мне было всё равно. Я устал от магии. Я просто хотел найти свою собаку и вернуться домой. Разве что… русалка. С ней обошлись неправильно. И меня это злило. Нельзя убивать красоту.

— Почему ты оставил Уллум, Чарли?

Это был вопрос с подвохом. Но благодаря советам Хэйми, я решил, что смогу выкрутиться.

— Не хотел умирать.

— А?

— Уклонился от отравления.

— Очень мудро с твоей стороны. Но было глупо приходить сюда. Ты не согласен?

— Я почти выбрался, — ответил я, и вспомнил другое высказывание моего отца: «Главное не участие, а победа». Каждый вопрос Келлина казался очередной миной, которую я должен был обойти, или подорваться.

— Сколько остальных, как ты говоришь, «уклонилось от отравления»? Они все были цельными?

Я пожал плечами. Келлин нахмурился и со стуком поставил свою чашку (он едва пригубил чай).

— Не держи меня за дурака, Чарли. Это неразумно.

— Я не знаю. — Самый безопасный ответ, который я мог дать, учитывая то малое, что я знал о цельных, — они не серели, не теряли голос и, полагаю, не умирали от того, что их внутренности расплавлялись, а дыхательные пути срастались. Чёрт, я даже во всём этом не был уверен.

— Моему повелителю, Летучему Убийце, не терпится набрать тридцать два; он очень мудр, но в этом отношении ведёт себя слегка по-детски. — Келлин поднял палец. Длинный ноготь выглядел угрожающим. — Дело в том, Чарли, что он пока не знает, что у меня тридцать один. Это значит, что я могу покончить с тобой, если захочу. Так что будь очень осмотрителен и отвечай на мои вопросы правдиво.

Я кивнул, надеясь, что выглядел приструнённым. Меня и правда приструнили, и я намеревался быть очень осмотрительным. Что касается правдивых ответов на вопросы этого монстра… нет.

— В конце всё усложнилось, — ответил я, и вспомнил о массовом отравлении в Джонстауне. Я надеялся, что в Уллуме случилось что-то похожее. Звучит вопиюще, но я был почти уверен, что моя жизнь поставлена на карту в этой хорошо освещённой и богатой убранством комнате. На самом деле я это знал.

— Могу себе представить. Они пытались молитвами избавиться от серости, и когда это не сработало… чему ты улыбаешься? Ты находишь это забавным?

Я не мог сказать ему, что в моём мире существовали христиане-фундаменталисты — которые, держу пари, пошли намного дальше, чем в Уллуме, — и которые верили, что смогут молитвами избавиться от голубизны.

— Это было глупо. Я нахожу глупость забавной.

Келлин и сам ухмыльнулся в ответ, и я увидел голубой огонёк, затаившийся между его зубами. «Какие у тебя большие зубы, Келлин», — подумал я.

— Это сурово. Ты — суровый? Мы это узнаем.

Я ничего не ответил.

— Итак, ты сбежал до того, как они залили тебе в глотку свой коктейль из паслёна.

Он произнёс не «коктейль»… но мой разум мгновенно распознал смысл его слов, и произвёл замену.

— Да.

— Ты и твоя собака.

Я ответил: «Они бы убили и её тоже», — ожидая, что он скажет: «Ты не из Уллума, там нет собак, ты всё выдумываешь на ходу».

Вместо этого Келлин кивнул.

— Да, вероятно, они так бы и сделали. Мне говорили, что они убивали лошадей, коров и овец. — Он задумчиво посмотрел на свою чашку, затем резко поднял голову. Его глаза сделались голубыми и блестящими. По его щекам стекали исчезающие электрические слёзы, и всего на секунду я увидел мерцающие кости под кожей. — Почему сюда? Почему ты пришёл в Лили? Отвечай правду, иначе я сверну твою блядскую башку на твоей блядской шее! Ты умрёшь, уставившись на дверь, в которую тебе не посчастливилось войти!

Я надеялся, что правда поможет мне сохранить голову на месте, по крайней мере, на какое-то время.

— Собака состарилась, но ходили слухи о каменном круге, который… — Я покрутил пальцем в воздухе. — который мог бы снова сделать её молодой.

— И получилось?

Он и так это знал. Если он сам, когда прорвался сквозь отряд ночных стражей на своём электромобиле, не видел, как она бежала, то видели остальные.

— Да.

— Тебе повезло. Солнечные часы опасны. Я думал, что убийство Эльзы в бассейне сможет положить конец их силе, но старая магия упряма.

Эльза. Значит, так звали Ариэль в этом мире.

— Я мог бы послать кого-нибудь из серых с кувалдами, чтобы разбить часы, но это должен одобрить Летучий Убийца, а он пока медлит. Полагаю, ему на ухо нашёптывает Петра. Ей нравятся эти старые солнечные часы. Ты знаешь, что делает магия, Чарли?

Я думал, она делает всё — например, позволяет несчастным паломникам, как я, приходить в другие миры, — но покачал головой.

— Она даёт людям надежду, а надежда опасна. Ты не согласен?

Я хотел сказать, что надежда — это нечто, связанное с крыльями, но решил промолчать.

— Я не знаю, сэр.

Келлин улыбнулся, и всего на мгновение я отчётливо увидел, как его челюсть блеснула за губами.

— Но я знаю. Несомненно. Что ещё, как не надежда на счастливую загробную жизнь, заставила тех, кто живёт в твоей несчастной провинции отравить себя и своих животных, когда их молитв оказалось недостаточно, чтобы прогнать серость? Однако у тебя были мирские надежды, поэтому ты бежал. Теперь ты здесь, и это место, где умирает всякая надежда для таких, как ты. Если ты не веришь в это сейчас, то поверишь позже. Как ты прошёл мимо Ханы?

— Я подождал, затем воспользовался шансом.

— Такой же храбрый, как и суровый! Ха! — Келлин наклонился вперёд, и я почувствовал его запах — запах старой гнили. — Ты осмелился прийти в Лилимар не только ради собаки, не так ли? — Он поднял руку, показывая свой длинный ноготь. — Скажи мне правду, или я перережу тебе глотку.

Я выпалил: «Золото».

Келлин махнул рукой и опустил её.

— В Лили повсюду золото. Из него сделан трон Ханы, на котором она сидит, пердит и спит.

— Однако я бы не смог унести трон, ведь так, сэр?

Это заставило его засмеяться. Раздался ужасный звук, похожий на клацанье сухих костей. Он прервался так же резко, как начался.

— Я слышал… возможно, слухи врали… что там есть маленькие золотые крупинки.

— Конечно, в сокровищнице. Но ты никогда не видел её своими глазами?

— Нет.

— Никогда не приходил на игры и не таращился на неё через стекло?

— Нет. — Тут я ступал на опасную почву, потому что у меня было лишь смутное представление о том, что он мог иметь в виду. И о том, была ли это ловушка.

— А как насчёт Тёмного Колодца? Доходили о нём слухи до Уллума?

— В общем… да. — Я вспотел. Если этот допрос продлится достаточно долго, я наступлю на одну из мин. Я в этом не сомневался.

— Но после солнечных часов ты повернул назад. Почему, Чарли?

— Я хотел выбраться до темноты. — Я выпрямился и постарался придать лицу и голосу немного вызова. — И почти сделал это.

Келлин снова улыбнулся. Под его иллюзорной кожей череп ухмыльнулся. Был ли он — и остальные — когда-нибудь человеком? Мне казалось, что был.

— В этом слове слышна боль, ты не согласен? Такая боль в каждом «почти». — Он постучал по накрашенным губам своим отвратительным длинным ногтем. — Ты мне безразличен, Чарли, и я тебе не верю. От слова «совсем». Меня так и подмывает отправить тебя на Ремни, только вот Летучий Убийца этого не одобрит. Ему нужно тридцать два, и с тобой в Малин нам не хватает только одного. Так что отправляйся в Малин.

Он повысил голос до крика, настолько неестественно громкого, что мне захотелось заткнуть уши, и на мгновение над воротником красного бархатного смокинга остался только череп, окутанный голубым пламенем. «ААРОН!»

Дверь открылась и вошёл Аарон.

— Да, мой господин.

— Отведи его обратно, но по пути покажи ему Ремни. Хочу, чтобы Чарли увидел, что его участь в Малин не самая худшая во дворце, где раньше правил король Джан, да будет забыто его имя. И, Чарли?

— Да?

— Я надеюсь тебе понравилась эта прогулка и чай с сахаром. — На этот раз его иллюзорное лицо ухмыльнулось вместе с реальным черепом. — Потому что больше тебе не доставят такого удовольствия. Ты думаешь, что умён, но я вижу тебя насквозь. Ты думаешь, что суров, но ты размякнешь. Уведи его.

Аарон поднял свою гибкую палку, но отошёл в сторону, чтобы я не коснулся его обессиливающей ауры. Когда я подошёл к двери и уже собирался покинуть эту ужасную комнату, Келлин сказал: «О Боже, я чуть не забыл. Вернись, пожалуйста, Чарли».

Я видел достаточно возвращений Коломбо по воскресеньями с отцом, чтобы вспомнить трюк «просто ещё один вопрос», но всё равно ощутил тошнотворный страх.

Я вернулся и встал рядом со стулом, на котором до этого сидел. Келлин открыл маленький ящик в чайном столике и что-то достал оттуда. Это был бумажник… но не мой бумажник. У меня был тёмно-бардовый «Лорд Бакстон», подаренный отцом на мой четырнадцатый день рождения. Этот был чёрный, помятый и потёртый.

— Что в нём? Мне любопытно.

— Я не знаю.

Но как только мой первоначальный шок прошёл, я понял, что знаю. Я вспомнил, как Дора вручила мне кожаные жетоны, а затем жестом попросила снять рюкзак, чтобы не таскать его к Лии. Я открыл рюкзак и сунул бумажник в задний карман, машинально. Не думая о нём. Не глядя. Я смотрел на Радар, обеспокоенный, всё ли с ней будет в порядке, если оставлю её с Дорой, и всё это время вместо своего бумажника таскал с собой бумажник Кристофера Полли.

— Я нашёл его и забрал. Подумал, что это может быть что-то ценное. Сунул в карман и забыл.

Келлин открыл бумажник и вытащил десятидолларовую бумажку — все деньги, что были у Полли.

— Это похоже на деньги, только я никогда не видел таких.

Александр Гамильтон выглядел одним из цельных жителей Эмписа, может быть, даже королевских кровей, но на купюре не было слов, только запутанная тарабарщина, от которой у меня резало глаза. И вместо числа 10 в углах были символы .

— Ты знаешь, что это?

Я помотал головой. Слова и числа на купюре, по-видимому, не поддавались переводу ни на английский, ни на эмийский, а попали в какую-то лингвистическую пустошь.

Дальше Келлин вынул просроченное водительское удостоверение Полли. Его имя было читаемо; всё остальное представляло собой массу рун вперемешку со случайными узнаваемыми буквами.

— Кто этот Полли, и что это за рисунок? Никогда таких не видел.

— Я не знаю. — Но кое-что я знал: выбросить свой рюкзак, чтобы бежать быстрее, оказалось фантастически удачной идеей. В нём остался мой собственный бумажник, и мой телефон — уверен, эти вещи заинтересовали бы Келлина — и инструкции, которые я набросал по настоянию Клаудии. Я сомневался, что слова на этом листке превратились бы в руническую белиберду, как на десятидолларовой купюре или водительском удостоверении Полли. Они были написаны на эмписийском.

— Я тебе не верю, Чарли.

— Это правда, — прохрипел я. — Я нашёл это в канаве у дороги.

— А это? — Он указал на мои грязные кроссовки. — Тоже в канаве? У дороги?

— Да. Вместе с этим. — Я указал на бумажник, ожидая, что Келлин вытащит револьвер мистера Боудича. Что насчёт этого, Чарли? Мы нашли его в высокой траве за центральными воротами. Я был почти уверен, что это произойдёт.

Но этого не произошло. Вместо того, чтобы достать оружие, как фокусник вытаскивает кролика из шляпы, Келлин швырнул бумажник в другой конец комнаты.

— Выведи его отсюда! — крикнул он Аарону. — Он в грязи! Его грязь на моём ковре, на моём кресле, даже на чашке! Убери эту лживую сволочь с моих глаз!

Я был очень рад уйти.