Сказка

Глава восемнадцатая

ана, должно быть, вышла, когда прекратился дождь, чтобы насладиться ярким днём. Она сидела на огромном золотом троне под полосатым красно-синим навесом. Я не думал, что золотым было лишь покрытие, и сильно сомневался, что драгоценные камни, покрывающие спинку и подлокотники трона, пластиковые. Думаю, что король и/или королева Эмписа, сидя на нём, выглядели бы смехотворно маленькими, но Хане он был не просто по размеру, её огромный зад выдавливался по бокам между золотыми подлокотниками и подушками цвета королевский пурпур.

Женщина, сидящая на этом украденном (я в этом не сомневался) троне была кошмарно уродлива. Оттуда, где я укрывался за высохшим фонтаном, было невозможно сказать, насколько она крупна, но во мне шесть футов и четыре дюйма, и казалось, что она возвышается надо мной ещё на пять футов, даже сидя. Если так, то рост Ханы должен был составлять не меньше двадцати футов.

Другими словами, настоящая великанша.

На ней было платье-шатёр цвета королевский пурпур, как и подушки, на которых она сидела. Подол платья доходил ей до икр, похожих на стволы деревьев. На её пальцах (каждый был размером с мою ладонь) было множество колец. Они поблескивали в тусклом свете дня; будь на улице солнечно, они бы переливались огнём. Тёмно-каштановые волосы ниспадали на её плечи и в беспорядочных завитках волнами падали на грудь.

Платье выдавало в ней женщину, но по остальному трудно было судить. Лицо Ханы представляло собой комок шишек и больших гнойных нарывов. По центру лба тянулась красноватая трещина. Один глаз прищурен, другой выпучен. Верхняя губа была приподнята к узловатому носу, обнажив острые акульи зубы. Хуже всего, что трон полукругом окружали кости, почти наверняка человеческие.

Радар начала кашлять. Я повернулся к ней, приблизившись головой к её голове и посмотрел ей в глаза: «Тихо, девочка, — прошептал я. — Пожалуйста, сиди тихо».

Она снова закашлялась, потом притихла. Она всё ещё дрожала. Я начал отворачиваться, но кашель снова начался, громче, чем раньше. Думаю, Хана заметила бы нас, если б именно в этот момент не решила запеть:

«Вставь палку Джо, любовь моя,

Вставь куда следует, любовь моя,

Вставляй всю ночь напролёт.

Пронзи меня своим штыком,

штыком, штыком.

Пронзи меня своим штыком!»

Я подозревал, что эти слова, скорее всвего, взялись не из сказки братьев Гримм.

Она продолжила — похоже, это была одна из тех песенок, вроде «Ста бутылок пива», в которой миллион куплетов, — и меня это вполне устраивало, потому что Радар всё ещё кашляла. Я гладил её по спине и брюху, пытаясь успокоить, пока Хана ревела что-то вроде «Джо, голубчик мой, давай без прогулок» (я почти ожидал услышать «вставь мне между булок»). Я продолжал гладить Радар, а Хана продолжала голосить, когда прозвенел полуденный колокол. В такой близости от дворца он был оглушительным.

Звон разлетелся по сторонам. Я ждал, что Хана встанет и пойдёт к себе на кухню. Но она не пошла. Вместо этого она взялась двумя пальцами за фурункул на подбородке и сжала его. Оттуда хлынул фонтан желтоватого гноя. Она вытерла его тыльной стороной ладони, осмотрела гной и стряхнула на землю. Затем откинулась на спинку трона. Я ожидал, что Радар снова закашляет. Но она сдержалась, хотя могла начать в любой момент. Это был лишь вопрос времени.

«Пой, — подумал я. — Пой, ты здоровенная уродливая сука, пока моя собака снова не начала кашлять и наши кости не присоединились к тем, которые ты не можешь убрать, оторвав свою блядскую ленивую жопу от трона…»

Но вместо того, чтобы петь, Хана поднялась на ноги. Это было всё равно, что наблюдать, как поднимается гора. Я воспользовался простым соотношением, которое узнал на уроке математики, чтобы вычислить её рост в стоячем положении, но недооценил длину её ног. Проход между двумя половинами её дома был двадцать футов в высоту, но Хане пришлось бы пригнуться, чтобы пройти внутрь.

Встав, она вытащила застрявшее платье из задницы вместе с громким нескончаемым пердежом. Это напомнило мне проигрыш тромбона из любимой инструментальной композиции моего отца «Полночь в Москве». Мне пришлось зажать рот ладонями, чтобы не заржать. Не думая о том, спровоцирует ли это новый приступ кашля Радар, я зарылся лицом в её мокрую шёрстку на боку, и испустил сдавленный звук: хи-хи-хи. Я зажмурился, ожидая, что Радар снова разразится кашлем или огромные руки Ханы сожмутся на моём горле и открутят голову.

Этого не произошло, и я выглянул из-за пьедестала фонтана как раз вовремя, чтобы увидеть, как Хана с топотом направляется к правой части своего дома. Её размеры были фантасмагоричны. Она без труда могла заглянуть в окна верхнего этажа. Хана отворила огромную дверь, и оттуда донёсся запах готовящегося мяса. Пахло жареной свининой, но у меня было ужасное ощущение, что это не свинина. Хана пригнулась и вошла внутрь.

— Накорми меня, ты, ублюдок без хера, — прорычала она. — Я голодная!

Вот, когда ты должен проскочить, сказала Клаудия. Или что-то вроде того.

Я залез на трёхколёсник и покатил к проходу, наклонившись к рулю, как участник «Тур де Франс» на последнем километре. Прежде чем проехать, я бросил взгляд налево, где стоял трон. Разбросанные кости были маленькими, почти наверняка детскими. На одних остались хрящи, на других волосы. Отвлечься на трон было ошибкой, которую я бы исправил, если бы мог, но порой — слишком часто — мы ничего не можем поделать. Ведь так?

Проход был около восьмидесяти футов длиной, прохладный и сырой, вымощенный замшелыми каменными блоками. Свет на другом конце был ярким, и я подумал, что, оказавшись на площади, смогу увидеть солнце.

Но нет. Как только я выехал из прохода, склонившись над рулём, облака поглотили маленькое храброе пятно синевы и вернулась не дающая тени серость. То, что я увидел, заставило меня похолодеть. Мои ноги соскользнули с педалей и трёхколёсник остановился. Я оказался на краю большой открытой площади. Её пересекали восемь извивающихся дорожек с восьми разных направлений. Когда-то их брусчатка была ярко раскрашена: зелёный, синий, малиновый, индиго, красный, розовый, жёлтый, оранжевый. Но сейчас цвета потускнели. Думаю, в конечном счёте они станут такими же серыми, как и всё остальное в Лилимаре и большей части Эмписа. Смотреть на эти извилистые дорожки было всё равно, что смотреть на гигантскую, когда-то приносящую радость детскую вертушку. Вдоль извилистых дорожек стояли столбы, украшенные вымпелами. Годы назад — сколько? — они могли развеваться на ветру, не приносящем запах гнили и разложения. Сейчас они безвольно болтались, и с них капала дождевая вода.

В центре «вертушки» находилась ещё одна статуя бабочки с отломанными крыльями и головой. Разбитые останки лежали кучей вокруг пьедестала, на котором она стояла. За ним более широкая дорожка вела прямо к задней части дворца с его тремя тёмно-зелёными шпилями. Я мог представить себе людей — эмписийцев — которые когда-то ходили по этим извилистым дорожкам, сливаясь отдельными группками в единую массу. Смеющихся в добродушной возне, предвкушающих предстоящее развлечение; некоторые несут обеды в корзинах, кто-то останавливается у продуктовых лотков, чтобы купить выставленные товары. Сувениры для детей? Вымпелы? Конечно! Говорю вам, я мог видеть это, как если бы сам был там. А почему нет? Я был частью подобного столпотворения в особые вечера, когда ходил на игру «Уайт Сокс», и в одно незабываемое воскресенье, — на «Чикаго Беарс».

Над задней частью дворца возвышалась изогнутая стена из красного камня. Вдоль неё стояли высокие шесты, на каждом из которых были установлены длинные, похожие на тарелки, приспособления. Здесь проводились игры, за которыми с нетерпением наблюдали массы людей. Я был в этом уверен. Толпа ревела. Теперь извивающиеся дорожки и центральный проход ко дворцу были пусты и одержимы, как и весь остальной одержимый город.

В пятом классе на уроке истории наш класс построил замок из «Лего». Тогда нам это казалось скорее игрой, чем учёбой, но в итоге мы чему-то да научились. Я всё ещё помнил большинство архитектурных элементов, и узнал некоторые из них, когда приблизился: парящие контрфорсы, башенки, бойницы, парапеты, и даже то, что было похоже на потерну. Но, как и всё в Лилимаре, они выглядели неправильными. Лестничные пролёты беспорядочно (и бессмысленно, на сколько я мог судить) вели к странным грибообразным придаткам с узкими окнами без стекол. Это могли быть охранные посты, или Бог знает, что ещё. Некоторые пролёты пересекались крест-накрест, напоминая рисунки Эшера, обманывающие ваши глаза. Я моргнул и лестницы показались мне перевёрнутыми. Моргнул ещё раз и ход ступеней поменял направление.

Хуже того, весь дворец, в котором не было абсолютно никакой симметрии, двигался, как замок Хаула.[34] Я не мог точно видеть, как это происходит, потому что трудно ухватить это взглядом… или сознанием. Лестницы были разных цветов, как дорожки «вертушки», что кажется забавным, но в целом создавалось ощущение какого-то непостижимого понимания, как будто это вовсе не дворец, а разумное существо с чужеземным сознанием. Я знал, что у меня разыгралось воображение (нет, на самом деле я этого не знал), но был очень рад, что метки мистера Боудича вывели меня ко дворцу со стороны стадиона, так что окна собора не смотрели прямо на меня. Я не уверен, что смог бы вынести их зелёный взгляд.

Я медленно катил по широкой центральной дорожке, колёса велосипеда изредка подскакивали на выступающих булыжниках. Задняя стена дворца почти целиком была из сплошного камня. Там был ряд больших красных дверей — восемь или девять — и вереница старых сгрудившихся повозок, несколько перевёрнутых, и парочка разнесённых в щепки. Легко было представить, что это натворила Хана, может быть, из злости или просто для развлечения. Похоже, что это была зона снабжения, которую богатые и королевские особы видят редко, если вообще видят. Этим путём шли обычные люди.

Рядом с погрузочно-разгрузочной площадкой на одном из каменных блоков я заметил выцветшие инициалы мистера Боудича. Мне не нравилось находиться так близко ко дворцу, даже на его «слепой» стороне, потому что я почти видел, как он движется. Пульсирует. Чёрточка на букве «А» указывала влево, поэтому я отклонился от основного пути, чтобы следовать по стрелке. Радар снова закашляла, и сильно. Когда я уткнулся лицом в её шёрстку, чтобы заглушить смех, шёрстка была влажной, холодной и слипшейся. Интересно, у собак бывает пневмония? Я решил, что это глупый вопрос. Вероятно, любое существо с лёгкими могло подхватить её.

Ещё несколько меток с инициалами привели меня к ряду из шести или семи парящих контрфорсов. Я мог бы пройти под ними, но предпочёл этого не делать. Они были такими же тёмно-зелёными, как окна башни, возможно, вовсе не каменные, а из какого-то стекла. Трудно поверить, что стекло могло выдержать столь огромную несущую нагрузку такого необъятного вздымающегося здания, но то, на что я смотрел, казалось стеклом. И снова внутри я увидел чёрные прожилки, лениво извивающиеся вокруг друг друга, возрастая и увядая. Смотреть на контрфорсы было словно смотреть на ряд странных зелёных и чёрных лава-ламп. Эти чёрные прожилки заставили меня вспомнить некоторые фильмы ужасов — например, «Чужой» или «Пиранья», — которые я предпочёл бы никогда не видеть.

Я уже начал думать, что полностью обогну дворец и попаду под тройной взгляд шпилей, когда мне попалась ниша. Она была расположена между двумя каменными выступами без окон, расходящимися в стороны буквой «V». Тут стояли скамейки, окружающие маленький бассейн, находящийся в тени пальм — дико, но правда. Пальмы скрывали то, что находилось глубже в нише, но над ними возвышался не меньше сотни футов в высоту столб, увенчанный стилизованным солнцем. У него было лицо и глаза, двигающиеся из стороны в сторону, как у настенных часов «Кит-Кэт» в виде кота.[35] Справа от бассейна на каменном блоке были нарисованы инициалы мистера Боудича. Чёрточка «А» никуда не указывала; в этот раз стрелка выходила из верхушки буквы. Я почти слышал, как мистер Боудич говорит: «Дальше — прямо, Чарли, и не теряй времени».

— Держись, Радс, мы почти на месте.

Я поехал в направлении, указанном стрелкой, по правой стороне маленького бассейна. Не было никакой необходимости останавливаться и вглядываться в него между двух пальм, не теперь, когда я так близок к цели, но я не удержался. И хотя увиденное там было ужасно, я был рад, что взглянул. Это изменило всё, хотя прошло много времени, прежде чем я полностью осознал решающую важность этого момента. Иногда мы смотрим для того, чтобы запомнить. Иногда самые ужасные вещи придают нам сил. Теперь я это знаю, но тогда я смог лишь подумать: «О мой Бог, это же Ариэль».

В этом бассейне, возможно, когда-то успокаивающе голубом, но теперь илистом и потускневшем от гниения, лежали останки русалки. Но не Ариэль, диснеевской принцессы, дочери короля Тритона и королевы Атены. Нет, это не она. Точно не она. У неё не было ни блестящего зелёного хвоста, ни голубых глаз, ни копны рыжих волос. И никакого маленького фиолетового лифчика. Думаю, раньше эта русалка была блондинкой, но большая часть её волос выпала и плавала на поверхности бассейна. Её хвост когда-то мог быть зелёным, но теперь он был безжизненно серым, как вся её кожа. Её губы исчезли, обнажив кольцо мелких зубов. Вместо глаз зияли пустые глазницы.

И всё же когда-то она была красива. Я верил в это, как и в толпы счастливых людей, которые когда-то приходили сюда посмотреть на игры и представления. Красивая, живая и полная радостного, безвредного очарования. Когда-то она плавала здесь. Это был её дом, и люди, которые нашли время прийти к этому комнатному оазису, любовались ей, она смотрела на них, и все они получали заряд бодрости. Теперь она мертва; из того места, где её рыбий хвост переходил в человеческое тело торчал железный прут, а из раны торчали серые кишки. От её красоты и грации осталась лишь тень. Русалка была мертва, как любая рыба, когда-либо погибавшая в аквариуме, и плавала там во всех своих поблекших красках. Она стала уродливым трупом, частично сохранённым холодной водой. Пока по-настоящему уродливое создание — Хана — продолжала жить и петь, пердеть и жрать свою отвратительную пищу.

«Проклято, — подумал я. — Всё проклято. Зло опустилось на эту несчастную землю». Это не была мысль Чарли Рида, это была правда.

Я почувствовал, как во мне поднимается ненависть к Хане, не потому, что она убила маленькую русалку (я подумал, что великанша могла просто разорвать её в клочья), но потому, что она, Хана, была жива. И будет стоять на моём обратном пути.

Радар снова начала кашлять, так сильно, что я слышал скрип корзины позади. Я разрушил чары этого жалкого тела и покатил вокруг бассейна к столбу с солнцем на верхушке.

Солнечные часы находились в том месте ниши, где сходились два «отростка», образовывавшие букву «V». Перед ними была вывеска на железном столбе. Выцветшая, но всё ещё разборчивая надпись гласила: «ПРОХОД ВОСПРЕЩЁН». Диск часов имел двадцать футов в диаметре, что составляло — если мои расчёты верны — около шестидесяти футов в окружности. На дальнем конце я увидел инициалы мистера Боудича. Я хотел получше рассмотреть их. Они привели меня сюда; теперь, когда я был здесь, эта последняя метка могла указать мне правильное направление движения солнечных часов. Проехать на трёхколёснике Клаудии было невозможно, так как круг часов огораживал чёрно-белый заборчик около трёх футов в высоту.

Радар закашляла, поперхнулась и снова закашляла. Она тяжело дышала и дрожала, один глаз был зажмурен, другой смотрел на меня. Её шёрстка липла к телу, позволяя мне видеть — не то, чтобы я этого хотел — какой тощей она стала, почти как скелет. Я слез с велосипеда и вытащил собаку из корзины. Я чувствовал её конвульсивную дрожь: она дрожала и замирала, дрожала и замирала.

— Уже скоро, девочка, скоро.

Я надеялся, что не совершаю ошибку, потому что это её единственный шанс… и это сработало для мистера Боудича, ведь так? Но даже после великанши и русалки, мне трудно было поверить.

Я перешагнул ограждение и прошёл по солнечным часам. Они были каменные и разделены на четырнадцать клиновидных частей. «Кажется, теперь я знаю, сколько здесь длится день», — подумал я. В центре каждой части был выгравирован символ, обветренный, но всё ещё узнаваемый: две луны, солнце, рыба, птица, свинья, бык, бабочка, пчела, сноп пшеницы, горсть ягод, капля воды, дерево, обнажённый мужчина и обнажённая женщина, беременная. Символы жизни. Когда я проходил мимо высокого столба в центре, то мог слышать тик-тик-тик-тик глаз на лице солнца, двигающихся из стороны в сторону и отсчитывающих время.

Я перешагнул через ограждение на дальнем конце, всё ещё держа Радар на руках. Её язык безвольно свисал с уголка рта, пока она непрестанно кашляла. Её время в полном смысле подходило к концу.

Я посмотрел на солнечные часы и инициалы мистера Боудича. Чёрточка буквы «А» была слегка изогнута, указывая вправо, что значило, когда я крутану часы — если крутану — они будут двигаться прочив часовой стрелки. Это казалось правильным. Я на это надеялся. Если я ошибаюсь, значит, я проделал весь этот путь, чтобы убить свою собаку, сделав её ещё старше.

Я слышал шепчущие голоса, но не обращал на них внимания. Думал только о Радар, только о ней, и знал, что должен сделать. Наклонившись, я осторожно опустил Радар на клиновидную часть с выгравированным снопом пшеницы. Собака попыталась поднять голову, но не смогла, положив её на каменнную поверхность между лап и глядя на меня одним глазом. Теперь Радар была слишком слаба, чтобы кашлять, и могла только хрипло дышать.

«Пусть это будет правдой и Боже, пусть это сработает».

Я опустился на колени и взялся за один из коротких стержней, опоясывающих солнечные часы по окружности. Я потянул за него одной рукой, затем обоими. Ничего не произошло. Радар теперь издавала булькающие звуки между вздохами. Её бок поднимался и опускался, как кузнечный мех. Я потянул сильнее. Ничего. Я вспомнил футбольную тренировку, и то, что только я мог не просто сдвинуть тренировочного «болвана», но и опрокинуть.

«Тяни, сукин ты сын. Тяни ради спасения её жизни!»

Я вложил всю силу, которая у меня была — напряг ноги, спину, руки, плечи. Я чувствовал, как кровь приливает к напряжённой шее и голове. В Лилимаре я должен был вести себя тихо, но от усилий не смог сдержать низкий рычащий возглас. И мистер Боудич мог справиться с этим? Я не понимал, как.

Как раз в тот момент, когда я почти отчаялся сдвинуть диск с места, я почувствовал первое незначительное смещение вправо. Казалось, что тянуть ещё сильнее невозможно, но я это сделал; на моих руках, спине и шее напряглась каждая мышца. Солнечные часы начали двигаться. Сначала моя собака лежала прямо передо мной, но теперь переместилась немного правее. Я перенёс весь свой вес в сторону и начал тужиться изо всех сил. Вспомнил слова Клаудии, которая велела мне «напрячь мой сральник». Что-что, но сейчас он был напряжён до предела, вероятно, на грани того, чтобы вывернуться наизнанку.

Как только диск поддался, дальше пошло легче. Первый штырь оказался далеко, поэтому я схватился за следующий, снова переместив вес, и потянул за него изо всех сил. Когда и этот штырь прошёл мимо меня, я снова перехватился. Это заставило меня вспомнить карусель в Кавана-Парк, и как мы с Берти крутили её, пока маленькие дети на ней не начинали вопить от радости и страха, а их матери кричать, чтобы мы остановились, пока кто-то из детей не улетел.

Радар проделала треть пути по кругу… затем половину… теперь она приближалась ко мне. Солнечные часы вращались легко. Возможно, я пробил какой-то древний засор под ними, но продолжал хвататься за штыри, перебирая руками, будто взбирался по канату. Мне казалось я вижу изменения в Радар, но считал, что это может быть лишь принятие желаемого за действительное, пока часы не подкатили её обратно ко мне. Оба глаза собаки были открыты. Она кашляла, но ужасное хрипение прекратилось, и она держала голову поднятой.

Солнечные часы двигались всё быстрее, и я перестал хвататься за штыри. Я наблюдал за Радар на её втором круге и видел, как она пытается подняться на передние лапы. Её уши стояли торчком, а не уныло болтались. Я присел на корточки, тяжело дыша, моя рубашка взмокла на груди и с боков; я пытался прикинуть, сколько понадобится оборотов. До меня дошло, что я до сих пор не знаю, сколько ей лет. Четырнадцать? Или даже пятнадцать? Если каждый оборот равен одному году, четыре оборота на солнечных часах должно быть достаточно. Шесть вернули бы её обратно в начало жизни.

Когда Радар прокатилась мимо меня, я увидел, что она не просто опиралась на передние лапы, она сидела. А когда она преодолела третий круг, я с трудом поверил собственным глазам: Радс пополнела, прибавила в весе. Она ещё не превратилась в ту собаку, что до смерти напугала Энди Чена, но была близка к этому.

Только одна вещь беспокоила меня: хотя я перестал дёргать за штыри, солнечные часы продолжали набирать скорость. После четвёртого оборота мне показалось, что Радар выглядит обеспокоенной. После пятого она казалась напуганной, и волна воздуха от её прохода сдула волосы с моего лба. Мне нужно было снять её с часов. Если я этого не сделаю, то стану свидетелем того, как моя собака превращается в щенка, а затем… исчезает. Тик-тик-тик-тик глаз на солнечном лице слилось в единое тиктиктиктик, и я знал, если взгляну наверх, то увижу, что глаза двигаются из стороны в сторону всё быстрее и быстрее, становясь размытым пятном.

Удивительные вещи могут прийти на ум во время стресса. В голове вспышкой возник вестерн «Тёрнер Классик Мувис», который мы с отцом смотрели во времена его запоя. Назывался он «Пони-экспресс». Я запомнил Чарлтона Хестона, мчащегося изо всех сил к одинокой заставе, где на крюке висел мешок с почтой. Чарлтон схватил его, не сбавляя скорости. Я собирался проделать то же самое с Радар. Я не хотел кричать, поэтому просто присел на корточки и вытянул руки, надеясь, что она поймёт.

Когда солнечные завершали обороот, и Радар увидела меня, она встала на лапы. Ветер от крутящегося диска обдувал её шёрстку, будто её гладили невидимые руки. Если бы я промахнулся (Чарлтон Хестон не промахнулся мимо почтового мешка, но то было в кино), мне пришлось бы запрыгнуть на часы, схватить её и спрыгнуть. В процессе я мог потерять один год из моих семнадцати, но порой отчаянные меры — единственные меры.

Так получилось, что мне вообще не пришлось её хватать. Когда я положил её на солнечные часы, Радс уже не могла самостоятельно передвигаться. После пяти — с заходом за шестой — оборотов, она стала совершенно другой собакой. Она присела, напрягла свои новые сильные задние лапы и прыгнула в мои объятия. По ощущениям было похоже, что в меня прилетел мешок с цементом. Я упал на спину, Радар нависла надо мной, широко расставив передние лапы по обе стороны от моих плеч, неистово виляя хвостом и облизывая моё лицо.

— Хватит! — выдавил я, но команда не подействовала, потому что я заливался смехом. Она продолжала облизывать меня.

Наконец я сел и внимательно осмотрел её. До этого Радар была похудевшей до шестидесяти фунтов. Теперь же она набрала вес до восьмидесяти или девяносто фунтов. Хрипы и кашель пропали. Подсыхающие выделения на её морде также пропали, будто их никогда не было. Белизна исчезла как с её морды, так и с чёрной шёрстки на спине. Её хвост, который раньше выглядел истрёпанным, теперь стал пушистым и объёмным. Лучше всего — самый верный показатель изменений, произведённых солнечными часами, — были её глаза. Они больше не были затуманенными и оцепенелыми, будто она не понимала, что происходит с ней или с окружающим её миром.

— Посмотри на себя, — прошептал я. Мне пришлось вытереть глаза. — Ты только посмотри на себя.

Я обнял Радар, затем встал. У меня и в мыслях не было поискать золотые гранулы. Я достаточно искушал судьбу для одного дня. Более, чем достаточно.

Эта новая и улучшенная версия Радар не поместилась бы в корзине на багажнике трёхколёсника. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в этом. А у меня не было поводка. Он остался у Клаудии, в тележке Доры. Но часть меня верила, что он больше не понадобится.

Я наклонился, обхватил ладонями её морду и посмотрел в тёмно-карие глаза: «Будь рядом. И не шуми. Тсс, Радс».

Мы двинулись назад тем же путём, каким пришли; я крутил педали, а Радар шла рядом со мной. Я велел себе не заглядывать в бассейн. Когда мы приблизились к каменному проходу, снова пошёл дождь. Преодолев половину прохода, я остановился и слез с трёхколёсника. Велел Радар сидеть и ждать. Неспешно двигаясь, держась спиной к покрытой мхом каменной стене прохода, я добрался до его конца. Радар наблюдала, но не шевелилась — послушная собака. Я остановился, когда увидел золотой подлокотник этого гротескно разукрашенного трона. Сделал ещё шаг, вытянул шею и убедился, что он пуст. Дождь барабанил по полосатому навесу.

Где же Хана? В какой из двух частей дома? И чем она была занята?

Вопросы, на которые у меня не было ответа. Возможно, она всё ещё поглощала свою полуденную пищу, которая пахла, как свинина, но свининой не была, или могла вернуться в жилую часть для послеобеденного сна. Я не думал, что мы отсутствовали достаточно долго, чтобы она закончила есть, но это была только догадка. Последние минуты — сначала русалка, потом солнечные часы — были для меня напряжёнными.

С того места, где я стоял, я видел перед собой высохший фонтан. Он обеспечил бы нам хорошее укрытие, но только в том случае, если мы доберёмся до него незамеченными. Всего пятьдесят ярдов, но когда я представил последствия нашей поимки на открытом пространстве, расстояние показалось мне гораздо большим. Я прислушивался к рычащему голосу Ханы, даже более громкому, чем у Клаудии, но ничего не слышал. Несколько куплетов из песни «пронзи меня своим штыком» пригодились бы для определения её местоположения, но вот, что я узнал в одержимом городе Лилимар: великанши никогда не поют, когда тебе это нужно.

Тем не менее, нужно было сделать выбор, и мой состоял в том, чтобы попытаться добраться до фонтана. Я вернулся к Радар и уже забрался на трёхколёсник, когда слева от прохода раздался громкий хлопок. Радар вздрогнула и повернулась в ту сторону, глубоко в её груди зародилось низкое рычание. Я схватил её, прежде чем раздался залп лая, и наклонился: «Тихо, Радар, тсс».

Я услышал, как Хана что-то бормочет — что-то неразборчивое — и раздался ещё один из тех громких раскатистых пердежей. В этот раз мне не захотелось смеяться, потому что она медленно шла мимо арки, ведущей в проход. Если бы она посмотрела направо, мы с Радар могли прижаться к стене и, возможно, в полумраке остаться незамеченными, но даже будь Хана близорукой, трёхколёсник Клаудии был слишком большим, чтобы не заметить его.

Я вытащил револьвер мистера Боудича и прижал его к боку. Если она повернётся в нашу сторону, я собирался выстрелить в неё, и точно знал, куда нужно целиться — в ту красную щель посреди её лба. Я никогда не упражнялся в стрельбе с оружием мистера Боудича (вообще ни с каким оружием), но у меня хорошее зрение. Первым выстрелом я мог промазать, но у меня оставалось бы ещё четыре попытки. А что до шума? Я подумал о костях, разбросанных вокруг трона, и решил: хер с этим шумом.

Она ни разу не посмотрела в нашу сторону или в сторону фонтана, просто пялилась себе под ноги, продолжая что-то бормотать, что напомнило мне папу перед тем, как он произнёс речь на ежегодном ужине Национального страхового общества Оверленда по случаю того, что он стал региональным работником года. В левой руке Ханы что-то было, но её бедро почти полностью загораживало это, пока она не поднесла руку ко рту. Она скрылась из вида, прежде чем успела вгрызться, меня это вполне устраивало. Я почти уверен, что это была ступня, и что с одной стороны на ней имелся укус в форме полумесяца.

Я боялся, что Хана снова усядется на трон, чтобы расправиться со своим послеобеденным десертом, но очевидно дождь, даже с учётом навеса над троном, отбил у неё такое желание. Или она просто хотела похрапеть. Так или иначе, раздался ещё один хлопок дверью, а потом тишина. Я убрал револьвер в кобуру и присел рядом с моей собакой. Даже в полумраке я видел, насколько похорошела Радар, какой молодой и крепкой она стала. Я был рад. Может быть, вам это слово кажется банальным, но не мне. Думаю, что радость — это очень, очень важно. Я не мог оторвать рук от её шёрстки и поражался тому, какая она теперь густая.

Я не хотел ждать; всё, чего я хотел, это убраться из Лилимара со своей обновлённой собакой, привести её в ангар и смотреть, как она будет есть сколько в неё влезет. Могу поспорить, что немало. Я бы дал ей целую банку «Ориджен», если она захочет, и пару палочек «Перки-Джерки» сверху. А потом мы бы наблюдали за возвращением бабочек-монархов на свои насиженные места.

Вот чего я хотел, но я заставил себя подождать и дать Хане возможность улечься. Я сосчитал до пятисот десятками, затем пятёрками, затем двойками. Не знаю, достаточно ли этого времени, чтобы сучка-переросток крепко заснула, но я не мог ждать дольше. Было важно выбраться из её владений, к тому же я должен был покинуть город до наступления темноты, и не только из-за ночных стражей. Некоторые метки мистера Боудича стали очень блеклыми, и если я упущу одну из них, у меня возникнут большие проблемы.

— Пойдём, — обратился я к Радар. — Но тихо, девочка, тихо.

Я повёл трёхколёсник за собой, желая прикрыть нас с тыла, если Хана внезапно появится и нападёт. Пока она будет откидывать его в сторону, я бы успел достать револьвер и выстрелить. Плюс Радар, которая вернулась к своему боевому весу. Я думал, если Хана свяжется с Радар, то лишится части своей плоти. И я бы с радостью посмотрел на это. Однако было бы совсем неприятно увидеть, как Хана одним ударом своей огромной руки свернёт Радар шею.

Я остановился у арки, ведущей в проход, затем направился к фонтану; Радар шла рядом со мной. Были игры (особенно против нашего главного соперника «Сейнт-Джонс»), которые, казалось, никогда не закончатся, но прогулка под открытым небом между домом Ханы и пересохшим фонтаном на площади стала самыми длинными пятьюдесятью ярдами в моей жизни. Я всё ожидал услышать эмписийскую версию «фи-фай-фо-фух» и сотрясающий землю топот её бегущих ног в погоне за нами.

Раздался крик птицы — может, вороны или канюка, — но это был единственный звук. Мы достигли фонтана, и я прижался к нему, чтобы вытереть с лица выступивший пот и капли дождя. Радар смотрела на меня. Теперь она не дрожала и не тряслась; и не кашляла. Она стояла, оскалившись. Переживала приключение.

Я ещё раз взглянул в сторону Ханы, затем сел на велосипед и поехал в сторону расписного бульвара, где когда-то давно, без сомнения, собиралась местная элита, чтобы съесть сэндвич с чаем и обсудить последние придворные сплетни. Возможно, по вечерам на больших задних дворах, теперь поросших сорняками, чертополохом и опасными цветами, устраивались эмписийские барбекю или танцы при свете ламп.

Я двигался довольно быстро, но Радар легко поспевала за мной, бежав вприпрыжку с высунутым языком. Дождь усилился, но я едва замечал его. Всё, чего я хотел, — это преодолеть обратный путь и убраться из города. А уж тогда можно будет подумать о промокшей одежде, и возможности подхватить простуту; уверен, Клаудия накормила бы меня горячим куриным супом, прежде чем я отправился бы назад к Вуди… потом к Доре… а потом домой. Мой отец наговорил бы мне кучу всего, но увидев Радар, он бы…

Что он?

Сейчас я решил об этом не думать. Первым делом нужно было выбраться из этого неприятного города, который отнюдь не был пустынным. И который не совсем оставался неподвижным.

Это казалось легко: просто следовать меткам мистера Боудича в обратном порядке, двигаясь в сторону противоположную направлению стрелок, пока мы не доберёмся до центральных ворот. Но когда я добрался до того места, где мы выехали на широкий бульвар, его инициалы пропали. Я точно помнил, что они были на брусчатке перед большим зданием с грязным стеклянным куполом, но от них не осталось и следа. Могло ли их смыть дождём? Это казалось маловероятным, учитывая, что после всех дождей за все эти годы они оставались относительно яркими. Скорее всего, я их пропустил.

Я поехал дальше по бульвару, высматривая «АБ». Миновав ещё три боковых улицы без каких-либо признаков инициалов, я развернулся и вернулся к похожему на банк зданию с куполом.

— Я знаю, что они были здесь, — сказал я, указав на кривую улочку, где лежал перевёрнутый глиняный горшок с засохшим деревом. — Я помню его. Кажется, дождь всё-таки смысл их. Пошли, Радс.

Я медленно крутил педали, высматривая следующие инициалы, и ощущая некоторую тревогу. Потому что эти метки были цепью, разве нет? Что-то вроде цепи событий, которая вела от смерти моей мамы на проклятом мосту до сарая мистера Боудича. Если разорвать звенья, то у меня был неплохой шанс заблудиться. Будешь всё ещё бродить по этой адской дыре, когда стемнеет, сказала Клаудия.

Следуя по этой узкой улочке мы вышли к переулку со старыми заброшенными магазинами. Я верил, что мы пришли этой дорогой, но там тоже не оказалось никаких инициалов. Мне показалось, что я узнал дом похожий на аптеку с одной стороны, но покосившееся здание с пустыми глазами-окнами с другой стороны совсем не выглядело знакомым. Я огляделся в поисках дворца, надеясь таким образом определить наше местоположение, но его было едва видно за проливным дождём.

— Радар, — сказал я, указав на угол. — Ты что-нибудь чуешь?

Она пошла в указанном мной направлении, обнюхала крошащийся тротуар, затем посмотрела на меня в ожидании дальнейших указаний. Мне нечего было ей сказать, и я, конечно, не винил её. В конце концов, мы приехали на трёхколёснике, и даже если бы шли пешком, проливной дождь смыл бы все наши запахи.

— Пойдём, — сказал я.

Мы двинулись по улице, потому что мне казалось, что я помнил аптеку, но ещё и потому, что нужно было куда-то двигаться. Я решил, что лучшей тактикой будет продолжать наблюдать за дворцом и попытаться вернуться на Галлиенскую дорогу. Пользоваться главной магистралью могло быть опасно — на мысль об этом наводили огибавшие её метки мистера Боудича, — но она вывела бы нас из города. Как я говорил, это был кратчайший путь.

Проблема состояла в том, что улицы, казалось, настойчиво вели нас прочь от дворца, а не к нему. Даже когда дождь стихал, и я снова мог видеть эти три шпиля, они всегда казались ещё дальше, чем раньше. Дворец находился по левую руку от нас, и я обнаружил множество улиц, ведущих в этом направлении, но они, похоже, всегда заканчивались тупиком или поворачивали направо. Шёпот стал громче. Я хотел отмахнуться от него, как от ветра, но не смог. Ветра не было. Краем глаза мне показалось, что на двухэтажном здании вырос третий этаж, но когда я повернул голову, этажей снова было два. Квадратное здание как будто выпирало навстречу мне. Горгулья — или что-то похожее на грифона — казалось, повернула голову, чтобы посмотреть на нас.

Если Радар видела или чувствовала что-то подобное, то её, похоже, это не беспокоило; возможно, она наслаждалась своей новой энергией, но я был очень встревожен. Было всё труднее и труднее не думать о Лилимар, как о живом существе, полуразумном и решившем не отпускать нас.

Улица перед нами заканчивалась крутым оврагом, полным камней и стоячей воды — ещё один тупик. Повинуясь импульсу, я свернул в переулок, настолько узкий, что задние колёса велосипеда соскребали ржавые хлопья с кирпичных стен. Радар шла впереди меня. Внезапно она остановилась и начала лаять. Громко и сильно, во всю мощь здоровых лёгких.

— Что такое?

Она снова залаяла, села и навострила уши, глядя в переулок сквозь дождь. А затем из-за угла улицы, к которой примыкал переулок, донёсся высокий голос, который я сразу же узнал.

— Привет, спаситель букашек! Ты всё ещё раздражительный мальчик или теперь ты испуганный мальчик? Тот, который хочет домой к мамочке, но не может найти дорогу?

За этим последовал взрыв смеха.

— А вдруг я смыл твои метки щёлочью, а? Давай посмотрим, сможешь ли ты выбраться из Лили до того, как ночные стражи выйдут поиграть! У меня проблем не будет, этот невысокий паренёк знает эти улицы, как свои пять пальцев!

Это был Питеркин, но я мысленно видел в нём Кристофера Полли. У Полли, по крайней мере, была причина для мести — я сломал ему руки. Но, что я сделал Питеркину, кроме того, что заставил его прекратить измываться над гигантским красным сверчком?

Я пристыдил его, вот в чём было дело. Мне в голову приходило лишь это. Но я знал то, чего карлик почти наверняка знать не мог: умирающая собака, которую он видел на Королевской дороге, больше не была умирающей. Радар посмотрела на меня. Я указал в конец переулка: «ВЗЯТЬ ЕГО!»

Ей не нужно было повторять дважды. Радс рванулась на звук этого неприятного голоса, всплескивая лапами воду кирпичного оттенка, и метнулась за угол. Раздался удивлённый крик Питеркина и залп лая — такого, который когда-то до чёртиков напугал Энди Чена — а затем вопль боли.

— Ты пожалеешь! — заорал Питеркин. — Ты и твоя проклятая шавка!

«Я доберусь до тебя, дорогуша, — подумал я, крутя педали по узкому переулку. Я не мог ехать так быстро, как хотел, потому что ступицы задних колёс постоянно царапали стены. — Я доберусь до тебя и твоей маленькой собачки!»[36]

— Держи его! — выкрикнул я. — Держи его, Радар! — Если бы она сцапала Питеркина, тот мог вывести нас отсюда. Я бы убедил его, точно так же, как убедил Полли.

Но когда я подъехал к концу переулка, Радар выскочила из-за угла. Собаки могут выглядеть виноватыми — любой, кто жил с собакой, знает это — и именно так она и выглядела. Питеркин удрал, но не без потерь. В пасти Радар держала приличного размера кусок светло-зелёной ткани, который мог быть только от штанов Питеркина. Но ещё приятней было увидеть на нём два пятна крови.

Я дошёл до конца переулка, посмотрел направо и увидел карлика, цепляющегося за карниз второго этажа каменного здания в двадцати или тридцати футах дальше по улице. Он был похож на человека-паука. Я заметил металлический жёлоб, по которому он, должно быть, забрался, спасаясь от Радар (но недостаточно быстро, ха-ха), и пока смотрел, он вскарабкался на выступ и присел там на корточки. Выступ выглядел хрупким, и я надеялся, что он провалится под карликом, но не тут-то было. Такое могло случиться, будь он обычного роста.

— Ты заплатишь за это! — выкрикнул Питеркин, потрясая кулаком. — Ночные стражи начнут с того, что прикончат твою проклятую собаку! Надеюсь, они не убьют тебя! Хочу посмотреть, как Рыжая Молли вырвет кишки из твоего брюха на «Честном»!

Я вытащил свой 45-ый, но прежде чем смог выстрелить (учитывая дистанцию, я бы точно промазал), карлик издал ещё один из своих отвратительных воплей, кувырнулся назад в окно, прижав своими ручонками коленки к груди, и исчез.

— Да, — сказал я Радар, — просто восхитительно, не правда ли? Как думаешь, мы выберемся отсюда?

Радар гавкнула.

— И выплюнь этот кусок его штанов, пока не отравилась.

Радар повиновалась, и мы пошли дальше. Когда мы проходили мимо окна, в котором исчез Питеркин, я высматривал его, надеясь, что он высунется, как мишень в тире, но и в этом мне не повезло. Полагаю, что трусливые ублюдки, вроде него, не дают вам второго шанса… но иногда (если судьба благосклонна) вы получаете третий.

Я мог только надеяться на это.