Сказка

Эпилог

сли вы думаете, что в этой истории есть места, непохожие на написанные семнадцатилетним юношей, то вы правы. Я вернулся из Эмписа девять лет назад. С тех пор я много читал и писал. Я почти с отличием окончил Нью-Йоркский университет по специальности «английский язык». Сейчас я преподаю в Колледже свободных искусств в Чикаго, где провожу хорошо посещаемый семинар под названием «Мифы и сказки». Меня считают довольно талантливым, в основном из-за расширенной версии эссе, которое я написал, будучи аспирантом. Оно было опубликовано в «Международном журнале юнгианских исследований». Гонорар был мизерный, но оценка критиков…? Бесценна. И, вероятно, вы догадались, что я процитировал некую книгу, на обложке которой изображена воронка, заполняющаяся звёздами.

Приятно знать, скажете вы, но у меня есть вопросы.

И не только у вас. Я тоже хотел знать, как проходит правление доброй королевы Лии. Хотел знать, все ли серые люди по-прежнему серые. По-прежнему ли громогласна Клаудия. Я хотел знать, заблокирован ли путь в этот ужасный подземный мир — логово Гогмагога. И кто «позаботился» об оставшихся ночных стражах, и кто из моих товарищей по заключению в Глубокой Малин поспособствовал их скорейшему концу (вероятно, никто, но мечтать не вредно). Я даже хотел знать, как ночные стражи открывали двери наших камер, просто вытянув руки.

Полагаю, вам интересно, как дела у Радар. Ответ: очень хорошо, спасибо, хотя она стала более медлительной; всё-таки для неё тоже прошло девять лет, пришла глубокая старость для немецкой овчарки, особенно если сложить вместе её старую жизнь и новую.

Вы бы хотели знать, рассказал ли я своему отцу, где пробыл эти четыре месяца. Если позволите, ответ я позаимствую у одного маленького мальчика с санками, он был написан у него на лице: а сами-то как думаете? Как я мог не рассказать? Или я должен был сказать отцу, что некое чудодейственное лекарство, полученное в Чикаго, превратило Радар из престарелой собаки, страдающей артритом и стоящей на пороге смерти, в здоровую и крепкую овчарку, которая выглядела и вела себя, словно ей четыре года от роду?

Я не рассказал ему всего сразу, это было бы слишком, но поведал ему основные моменты. Что существует проход между нашим миром и другим. (Я не стал называть его Эмписом, а просто сказал «Другой» — так я назвал его, когда посетил в первый раз). Я сообщил отцу, что попал в него из сарая мистера Боудича. Он слушал внимательно, затем спросил — как вы, наверное, догадались — где я был на самом деле.

Я показал отцу свою руку и глубокую рану на предплечье, которая останется со мной на всю жизнь. Это не убедило его. Я открыл рюкзак и показал ему золотой дверной молоток. Он осмотрел его, взвесил в руке, и предположил — неуверенно, — что это, должно быть, позолоченная штука с дворовой распродажи, сделанная из свинца.

— Распили её и посмотри сам. Всё равно его придётся переплавить перед продажей. В сейфе мистера Боудича стоит ведро золотых гранул — и они из того же места. Я покажу тебе, когда ты будешь готов увидеть. На них он и жил. Я сам продал некоторое количество ювелиру в Стэнтонвилле, мистеру Хайнриху. Сейчас он мёртв, так что, полагаю, придётся найти кого-то другого для ведения дел.

Это немного убедило отца, но что действительно заставило его поверить, так это Радар. Она знала дорогу в нашем доме ко всем своим излюбленным местам, но по-настоящему убедительными были небольшие шрамы на её морде, оставшиеся от неприятной встречи с дикобразом в молодости (некоторых собак это ничему не учит, но Радс хватило одного раза). Отец заметил их, пока собака жила у нас, после того, как мистер Боудич сломал ногу, и после его смерти — когда она тоже была на грани. Эти же шрамы остались на омоложенной Радар, вероятно, потому что я стащил её с солнечных часов до того, как она достигла и миновала возраст, когда получила колючки в нос. Папа долго смотрел на них, потом взглянул на меня широко раскрытыми глазами.

— Это невозможно.

— Я знаю, так кажется, — сказал я.

— В сейфе мистера Боудича правда стоит ведро с золотом?

— Я покажу тебе, — повторил я. — Когда будешь готов. Я знаю, это очень тяжело принять.

Он сидел на полу, скрестив ноги, гладил Радар и думал. Через какое-то время он сказал:

— Этот мир, который, как ты утверждаешь, ты посетил, — волшебный? Как Ксанф из книг Пирса Энтони, что ты читал в младших классах? Гоблины, василиски, кентавры и всё такое?

— Не совсем, — сказал я. Никогда не видел кентавра в Эмписе, но если там были русалки… и великаны…

— Могу я пойти туда?

— Думаю, ты должен, — сказал я. — По крайней мере, один раз. — Потому что Эмпис не совсем похож на Ксанф. В книгах Пирса Энтони не было Глубокой Малин или Гогмагога.

Мы отправились туда неделю спустя — принц, который больше не был принцем, и мистер Джордж Рид из «Рид Иншуранс». Я провёл ту неделю дома, питаясь старой доброй американской едой, спал на старой доброй американской кровати и отвечал на вопросы старых добрых американских копов. Не говоря уж о вопросах дяди Боба, Линди Франклина, Энди Чена, некоторых руководителей школы, и даже миссис Ричлэнд, местной проныры. К тому времени мой отец уже видел ведро с золотом. Я также показал ему малыша-огонька, который он осмотрел с большим интересом.

Хотите узнать историю, что мы придумали на скорую руку с отцом… который, так уж случилось, был крутым страховым следователем, помните? Тем, кто знал множество ловушек, в которые попадали лжецы, а значит знал, как их избежать. Вероятно, вы хотите, но давайте я просто скажу, что свою роль сыграла амнезия, и добавлю, что собака мистера Боудича умерла в Чикаго до того, как я попал в беду, которую не могу вспомнить (хотя я, кажется, помню, как меня ударили по голове). Наша с отцом нынешняя собака — это Радар II. Готов поспорить, что мистеру Боудичу, который вернулся в Сентри под видом собственного сына, это бы понравилось. Билл Харримэн, репортёр из «Уикли Сан», просил меня об интервью (должно быть, он узнал новости от кого-то из копов). Я отказался. Меньше всего я нуждался в огласке.

Вам интересно, что случилось с Кристофером Полли, мерзким маленьким Румпельштильцхеном, который хотел убить меня и украсть сокровища мистера Боудича? Мне тоже было интересно, и «Гугл» ответил на этот вопрос.

Если вы вернётесь к началу моей истории, то, возможно, вспомните, как я боялся, что мы с отцом окажемся бездомными и будем спать под эстакадой со всеми нашими пожитками, вмещающимися в магазинной тележке. Этого не случилось с нами, но случилось с Полли (хотя я не уверен насчёт магазинной тележки). Полиция нашла его тело под эстакадой Трай-Стэйт-Толлвэй в Скоки. Ему нанесли несколько ножевых ранений. Хотя при себе у него не было ни бумажника, ни удостоверения личности, его отпечатки оказались в досье, как часть длинного списка арестов, начавшихся ещё в подростковом возрасте. В новостной статье цитировался капитан Брайан Бэйкер, который сказал, что жертва не могла защитить себя, потому что оба его запястья были сломаны.

Я убеждал себя, что Полли, скорее всего, в любом случае не пережил бы нападение — он был от горшка два вершка, и я забрал его пистолет, — но я не мог быть в этом уверен. Я также не уверен, что мотивом для убийства стала добыча, полученная при ограблении ювелирного магазина. Может, он проболтался не тому человеку, когда хотел сбыть награбленное, и поплатился за это жизнью? Я не знаю, не могу знать, но в глубине души я в это верю. Я сомневаюсь, что Полли умер в то же самое время, когда Рыжая Молли смахнула Питеркина со своего пути, да так сильно, что этого противного карлика разорвало пополам, но допускаю, что это возможно.

Я могу успокаивать себя тем, что Полли сам навлёк беду на себя, и это правда, но когда представляю, как он поднимает свои бесполезные руки, пытаясь отразить удары ножа того, кто стоял над ним на коленях в том заваленном мусором переходе, я не могу избавиться от чувства жалости и стыда. Вы можете сказать, что у меня нет причин испытывать стыд, что я сделал то, что должен был, чтобы спасти свою жизнь и тайну сарая, но стыд подобен смеху. И вдохновению. Он не стучит в дверь.

В субботу, после того, как я вернулся домой, со Скалистых гор налетела сильная снежная буря. Мы с отцом доковыляли до дома мистера Боудича — я был в обуви, от которой мои ноги не сводило судорогой — и зашли с заднего хода. Папа с неодобрением посмотрел на пробитую стенку сарая.

— Это нужно будет починить.

— Я знаю, но только так я мог выбраться наружу после того, как Энди повесил замок на дверь.

В малыше-огоньке не было необходимости, потому что мы захватили два фонарика. Радар осталась дома. Если бы мы вышли из туннеля с ней, она тут же устремилась бы к Дому Обуви, а я не хотел встречаться с Дорой. Я не хотел видеть никого, кто мог узнать меня. Лишь хотел убедить отца, что другой мир реален, а потом убраться назад. Было и кое-что ещё — странное и, возможно, эгоистичное чувство: я не хотел слышать, как отец говорит по-эмписиански. Это было моё.

Мы спустились по винтовой лестнице, я шёл впереди. Отец всё повторял, что не может в это поверить, не может в это поверить. Я молил Бога, чтобы не подтолкнуть его к психическому срыву, но учитывая ставки, у меня не было другого выбора.

Я до сих пор так считаю.

В туннеле я сказал ему светить под ноги.

— Потому что тут водятся летучие мыши. Большие. Не хочу, чтобы они летали вокруг нас. А ещё мы подойдём к месту, в котором у тебя может закружиться голова; будет ощущение, будто ты вышел из собственного тела. Это граница.

— Кто создал это? — тихо спросил он. — Господи Иисусе, Чарли, кто это создал?

— Можешь заодно спросить, кто создал мир.

Наш или другие. Я уверен, что есть другие, может быть, столько, сколько звёзд на небе. Мы ощущаем их. Они дотягиваются до нас во всех старых сказках.

Мы подошли к переходу, и отец чуть не упал, но я был наготове и поддержал его за поясницу.

— Может, нам стоит повернуть назад, — сказал он. — У меня крутит живот.

— Ещё немного. Видишь свет впереди?

Мы подошли к вьюнкам. Я сдвинул их в сторону, и мы вышли в Эмпис, с безоблачным голубым небом над нами и домом Доры внизу холма. На перекрещивающихся верёвках не висела обувь, но рядом с Царской дорогой паслась лошадь. Расстояние было слишком велико, чтобы сказать наверняка, но я почти уверен, что узнал эту лошадь, а почему бы и нет? Королева больше не нуждалась в Фаладе, чтобы говорить, а город — это не место для лошади.

Мой отец оглядывался по сторонам с широко раскрытыми глазами и с отвисшей челюстью. В траве прыгали сверчки, не красные.

— Бог мой, они такие большие!

— Видел бы ты кроликов, — сказал я. — Сядь, пап. — Пока не упал, чуть не добавил я.

Мы сели. Я дал ему немного времени всё осмыслить. Он спросил, как может быть небо под землёй. Я сказал, что не знаю. Он спросил, почему здесь так много бабочек, и все они монархи, и я снова ответил, что не знаю.

Он указал на дом Доры.

— Кто там живёт?

— Это дом Доры. Я не знаю её фамилии.

— Она дома? Мы можем увидеть её?

— Я привёл тебя сюда не для встреч, папа, я привёл тебя убедиться, что этот мир реален, и мы никогда больше сюда не придём. Никто из нашего мира не должен знать о нём. Это будет катастрофа.

— Зная то, что мы сделали со многими коренными народами, не говоря уже о нашем собственном климате, я вынужден согласиться с тобой. — Он начинал владеть ситуацией, и это было хорошо. Я боялся отрицания, или сумасшествия. — Что ты думаешь делать, Чарли?

— То, что мистер Боудич должен был сделать много лет назад.

И почему не сделал? Думаю, из-за солнечных часов. Дурные наклонности живут в сердцах каждого мужчины и каждой женщины, сказала Лия.

— Пойдём, пап. Нужно возвращаться.

Он встал, но замер, чтобы ещё раз взглянуть, пока я отводил в сторону вьюнки.

— Он прекрасен, не правда ли?

— Теперь да. И таким он должен остаться.

Мы защитили Эмпис от нашего мира, а также защитили наш мир — хотя бы попытались — от Эмписа. Потому что под Эмписом находится мир тьмы, где Гогмагог продолжает жить и править. Возможно, теперь, когда Белла и Арабелла обменялись последним сокрушительным поцелуем, он никогда не сможет выбраться, но когда дело касается таких непознанных существ, лучше быть настороже. По крайней мере, настолько, насколько это вообще возможно.

Той весной мы с отцом заделали дыру, которую я пробил в стенке сарая. Летом я работал на «Крамер Констракшен», в основном в офисе, из-за моей руки, но я также провёл немало напряжённых часов, изучая всё, что мог, о бетоне. Много чего есть на старом добром «Ютьюб», но когда тебе нужно выполнить по-настоящему важную работу, ничто не сравнится с практическим опытом.

За две недели до того, как я уехал на свой первый семестр в Нью-Йоркском университете, мы с отцом закрыли колодец стальными листами. За неделю до моего отъезда, мы залили их и весь пол сарая бетоном. Пока он был влажным, я посоветовал Радар оставить отпечатки лап.

Признаюсь вам честно: погребение колодца под сталью и семью дюймами бетона, ранило моё сердце. Где-то внизу остался мир, полный волшебства, в котором живут люди, которых я люблю. В особенности одного человека. Пока бетон медленно вытекал из бетономешалки, которую я позаимствовал у «Крамера», я думал о Лии, стоящей на лестнице с обнажённым мечом, расставив ноги в боевой стойке. И о том, как она разрезала свой сросшийся рот, чтобы выкрикнуть имя своего брата.

Я только что солгал, ясно? Моё сердце не просто болело, оно кричало «нет, нет и нет». Оно спрашивало, как я могу оставить чудо позади и повернуться спиной к волшебству. Оно спрашивало, действительно ли я собирался заткнуть воронку, в которую падали звёзды.

Я сделал это, потому что должен был. Папа понимал меня.

Снятся ли мне сны, спросите вы? Конечно. Некоторые из них о существе, появляющемся из колодца, и я просыпаюсь, зажимая рот руками, чтобы заглушить крик. Но с годами эти кошмары приходят всё реже. В последнее время мне чаще снится поле, покрытое маками. Мне снится Красная Надежда.

Мы поступили правильно, я это знаю. Единственное, что я знаю. Мой отец до сих пор присматривает за домом № 1 по Сикамор-Стрит. Я часто приезжаю и делаю то же самое, и в конце концов, я вернусь в Сентри навсегда. Возможно, женюсь, и когда у меня будут дети, дом на холме перейдёт им. И когда они будут маленькими, зная в этой жизни только удивление, я буду читать им старые сказки, те, которые начинаются словами «давным-давно».

25 ноября 2020 — 7 февраля 2022