Сказка

Глава двадцать первая

место того, чтобы вернуться тем же путём, каким мы пришли, Аарон повёл меня вниз по трём разным лестничным пролётам, идя позади и время от времени охаживая меня своей гибкой палкой. Я чувствовал себя коровой, которую гонят в загон, что было отвратительно и унизительно, но, по крайней мере, я не боялся, что меня ведут на бойню. В конец концов, я был номером тридцать один, а, следовательно, ценным. Не знаю откуда, но у меня зародилась идея. Тридцать один — простое число, делимое только на единицу и на само себя. Хотя, тридцать два… оно делилось до самого низа.

По пути мы миновали множество дверей, в основном закрытых, но некоторые были открыты или приоткрыты. Я никого не слышал в этих комнатах. Пока мы шли у меня возникло ощущение заброшенности и упадка. Нам встречались ночные стражи, но я считал, что в остальном дворце не особенно людно. Я понятия не имел, куда мы направляемся, пока, наконец, не услышал звук грохочущих механизмов и устойчивый стук барабана, как биение сердца. К тому времени я был уверен, что мы спустились глубже Глубокой Малин. Газовые фонари на стенах расходились всё дальше друг от друга, и многие светили тускло. Когда мы достигли конца третьего пролёта — к тому времени барабан стал очень громким, а механизмы ещё громче — большую часть света давало голубое свечение Аарона. Я поднял кулак, чтобы постучать в дверь у подножия лестницы, и сильно — я не хотел ещё одного удара по шее ненавистной палкой.

— Неа, неа, — произнёс Аарон своим странным насекомоподобным голосом. — Просто открой.

Я поднял железную задвижку, толкнул дверь и меня ударила волна шума и жара. Аарон подтолкнул меня внутрь. Мои руки и лицо почти сразу вспотели. Я оказался на парапете с железными перилами высотой по пояс. Круглая площадка подо мной выглядела, как тренажёрный зал в аду. По крайней мере две дюжины серых мужчин и женщин быстро шагали по беговым дорожкам, у каждого на шее была удавка. У каменной стены, прислонившись, стояли трое ночных стражей, держа в руках гибкие палки и наблюдая. Ещё один стоял на чём-то вроде высокого подиума и барабанил по высокому деревянному цилиндру, похожему на конгу. На барабане были нарисованы кровоточащие бабочки-монархи, что, вероятно, неправильно — не думаю, что у бабочек есть кровь. Прямо напротив меня, за беговыми дорожками, стояла грохочущая машина, сплошь из приводных ремней и поршней. Она сотрясалась на своей платформе. Над ней висела единственная электрическая лампочка, похожая на те, которые автомеханики используют, заглядывая под капот машины.

То, что я видел, напомнило мне боевые галеры в одном из моих любимых фильмов «Ти-Си-Эм» — «Бен-Гур». Мужчины и женщины на этих беговых дорожках были рабами, как когда-то гребцы на галерах. Пока я смотрел, одна из женщин споткнулась, схватилась за верёвку, впившуюся в её шею, и сумела снова вскочить на ноги. Двое ночных стражей наблюдали за ней, затем переглянулись и рассмеялись.

— Ты ведь не хочешь оказаться внизу малыш, правда? — спросил за спиной Аарон.

— Нет. — Я не знал, что ужаснее — узники, шагающие быстрым шагом на грани бега, или то, как двое мужчин-скелетов смеялись над потерявшей равновесие и задыхающейся женщиной. — Нет, не хочу.

Интересно, сколько энергии может дать этот допотопный генератор на беговой тяге. Казалось, что немного; в апартаментах Верховного Лорда было электричество, но больше я его нигде не видел. Только газовые светильники, которые выглядели далеко не новыми.

— Как долго они должны…

— Смена длится двенадцать часов. — Он произнёс не «часов», но мой разум снова произвёл перевод. Я слышал эмписийский, говорил на нём, добиваясь успехов и в том и другом. Вероятно, я пока не смог бы найти подходящий аналог для «опупенно», но полагал, что это вопрос времени. — Если они не задохнутся раньше. На такой случай мы держим несколько человек в резерве. Пошли, малыш. Теперь ты получил представление. Пора уходить.

Я был только рад, поверьте мне. Но прежде чем повернулся, женщина, которая упала, взглянула на меня. Её волосы свисали мокрыми от пота клочьями. Лицо испещрено узлами и буграми серой плоти, но осталось достаточно черт, чтобы я смог увидеть её отчаяние.

Разозлил ли меня вид этого отчаяния так же, как вид убитой русалки? Не знаю, что сказать, потому что здесь всё злило меня. Прекрасная земля осквернена, и вот результат: цельные люди, запертые в темнице, больные люди с удавками на шеях, вынужденные потеть на беговых дорожках, чтобы производить электричество для Верховного Лорда, и, возможно, ещё нескольких счастливчиков, одним из которых, несомненно, был человек или существо по имени Летучий Убийца.

— Радуйся, что ты цельный, — сказал Аарон. — По крайней мере, сейчас. Позже ты можешь пожалеть об этом.

Просто для пущей убедительности он хлестнул меня палкой по шее, снова открыв рану.

Кто-то, скорее всего Перси, наш трасти/надзиратель, бросил грязное одеяло в камеру, которую я делил с Хэйми. Я встряхнул его, избавившись от нескольких вшей (обычного размера, насколько я мог судить), расстелил и сел. Хэйми лежал на спине, уставившись в потолок. На лбу у него появилась царапина, под носом запеклась кровь, и оба колена были порезаны. Из пореза на левом колене всё ещё текли струйки крови.

— Что с тобой случилось? — спросил я.

— Время игр, — глухо произнёс он.

— У него не получилось, — в соседней камере сказал Фремми, у которого был подбит глаз.

— Никогда не получалось, — сказал Стукс. У него был синяк на виске, но в остальном он выглядел нормально.

— Заткнитесь вы оба! — крикнул Йо со своей стороны прохода. — Сделаете его, если попадёте в пару, а до тех пор оставьте его в покое.

Фремми и Стукс притихли. Йо сел к стене своей камеры, угрюмо уставившись в пол между колен. Над глазом у него была ссадина. Из других камер я слышал стоны и время от времени сдавленное кряхтение от боли. Одна из женщин тихонько плакала.

Открылась дверь и вошёл Перси с ведром, покачивающимся на сгибе локтя. Он остановился, чтобы взглянуть на выпавший из стены газовый фонарь. Поставив ведро, он воткнул фонарь обратно в неровное отверстие. В этот раз фонарь остался на месте. Перси достал из кармана деревянную спичку, чиркнул ею о каменный блок и поднёс к маленькому латунному патрубку. Он загорелся. Я ожидал, что Фремми это прокомментирует, но, похоже, тот на какое-то время истощил запас юмористических замечаний.

— Мафь, — сказал Перси сквозь каплевидное отверстие, которое когда-то было его ртом. — Мавь, ыы ому мафь.

— Я возьму один, — сказал Йо. Перси протянул ему маленький диск из ведра. На мой взгляд он походил на деревянный пятицентовик, о которых раньше говорили: никогда их не бери. — И дай один новичку. Если ему не нужно, то пригодится Бесполезному.

— Мазь? — спросил я.

— А что, блядь, ещё? — Йота начал намазывать заднюю часть своей широкой шеи.

— Кажому, — обратился ко мне Перси. — Кажому оону.

Я предположил, что он просит новичка протянуть руку, поэтому я сунул руку через прутья решётки. Он бросил мне в ладонь одну из деревянных монеток.

— Спасибо, Перси, — сказал я.

Он оглянулся на меня. На его лице было что-то похожее на изумление. Возможно, его никогда раньше не благодарили, по крайней мере, в Глубокой Малин.

На деревянном диске был нанесён толстый слой дурно пахнущего вещества. Я присел рядом с Хэйми и спросил его, где болит.

— Везде, — ответил он, и попытался улыбнуться.

— Где сильнее?

Тем временем Перси нёс ведро по проходу между камер, повторяя: «Мафь, мафь, оому мафь?»

— Колени. Плечи. Канешны, кишки хуже всего, но тут мазью не поможешь.

Он охнул, когда я втёр мазь в раны на его коленях, но вздохнул с облегчением, когда я обработал под коленями, а затем его плечи. Я получал (и сам делал) массаж после игр во время футбольного сезона, поэтому знал, за какие места взяться.

— Лучше, — сказал он. — Спасибо.

Хэйми не был грязным — во всяком случае, не таким грязным, как всё ещё оставался я. Вспомнился вопящий Келлин: «Выведи его! Он в грязи!» Неоспоримо. Моё пребывание в Эмписе оказалось чрезвычайно активным, включая валяние в кладбищенской грязи и недавний поход в Ремни, где было жарко, как в сауне.

— Не думаю, что в этом месте есть душ, я прав?

— Неа, неа. Раньше в раздевалка команд была водопроводная вода — когда ещё проводились настоящие игры, — но сейчас просто вёдра. Только холодная вода, но — ааай!

— Извини. У тебя на шее тут всё засохло.

— Ты сможешь принять ванну шлюхи после следующих игр — так мы это называем, — а до тех пор тебе придётся смириться.

— Судя по твоему виду и стонам остальных, это, должно быть, жёсткая игра. Даже Йо выглядит побитым.

— Ты узнаешь, — сказал Стукс.

— Но тебе не понравится, — добавил Фремми.

В конце коридора кто-то начал кашлять.

— Прикройся! — выкрикнула одна из женщин. — Никто тут не хочет подцепить то же самое, что у тебя, Домми!

Кашель продолжился.

Некоторое время спустя Перси вернулся с тележкой и с кусками наполовину приготовленной курицы, которые разбросал по камерам. Я съел свой и половину куска Хэйми. Напротив нашей камеры Йо вывалил кости в «очко» и выкрикнул: «Заткнитесь там, вся ваша шайка! Я хочу спать!»

Несмотря на приказ, в камерах какое-то время шли послеужинные разговоры, затем они перешли в шёпот и, наконец, стихли. Так я догадался, что курицу и правда подали на ужин, а сейчас наступила ночь. По-другому это не определить; в нашем зарешеченном окне никогда не было видно ничего, кроме беспросветной тьмы. Иногда нам давали стейки, иногда курицу, иногда рыбное филе с костями. Обычно, но не всегда, давали морковь. Никаких сладостей. Другими словами, ничего такого, что Перси не мог бы швырнуть через решётку. Мясо было нормальным, без личинок, которые так и ожидаешь увидеть в темнице, а морковь хрустела на зубах. Они хотели, чтобы мы были здоровы, и мы были здоровы, за исключением Домми, страдающего каким-то заболеванием лёгких, и Хэйми, который ел мало, а во время еды жаловался на боли в животе.

Было ли утро, день или ночь, газовые фонари непрерывно горели, но их было так мало, что Глубокую Малин окутывали своего рода сумерки, которые дезориентировали и угнетали. Будь у меня чувство времени, когда я оказался тут (а у меня его не было), я бы лишился его после первых же суток.

Места, куда пришлись удары гибкой палки Аарона, болели и пульсировали. Я нанёс на них остатки мази и это помогло. Я как мог протёр лицо и шею. Грязь отваливалась кусками. В какой-то момент я отключился и мне снилась Радар. Она бежала вприпрыжку, молодая и сильная, окружённая облаком оранжевых и чёрных бабочек. Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, в камерах всё ещё стояла тишина, не считая храпа, единичных пердежей и кашля Домми. Я встал и хлебнул воды, осторожно закрывая пальцем отверстие в донышке кружки. Когда вернулся к своему одеялу, то заметил, что Хэйми пристально смотрит на меня. Припухшие мешки под его глазами казались синяками.

— Ты не обязан завратать меня. Я отменяю твоё обещание. Я должен пройти через это, несмотря ни на что. Они швыряют меня, как мешок с зерном, и это на простой игре. Что будет, когда придёт «Честный»?

— Я не знаю. — Я хотел спросить его о «Честном», но подумал, что это может быть турнир по кровавому спорту, как бой в клетке. Тридцать два, как я уже понял, делилось до самого низа. Ну, а что такое игра? Тренировка. Разогрев перед главным событием. Было кое-что, что интересовало меня больше.

— По дороге в Лилимар я встретил мужчину и мальчика. Они были, ну ты понял, серыми людьми.

— Как и большинство из них, — сказал Хэйми. — С тех пор, как Летучий Убийца вернулся из Тёмного Колодца. — Он горько улыбнулся.

В этом одном предложении содержалась тонна предыстории, и я хотел её знать, но пока что сосредоточился на сером человеке с костылём. — Они шли с Приморья…

— Недавно? — прошептал Хэйми без особого интереса.

— И мужчина что-то сказал мне. Сначала назвал меня цельным…

— А развя нет? На тебе ни следа серости. Куча грязи, но не серости.

— Затем он сказал: «Для кого из них твоя мать задрала юбку, чтобы сохранить тебе чистое личико?» У тебя есть хоть какое-то представление, что это может значить?

Хэйми сел и уставился на меня широко раскрытыми глазами.

— Откуда, во имя всех оранжевых бабочек, которые когда-либо летали, ты появился?

Напротив нас Йо хрюкнул и заёрзал в своей камере.

— Ты знаешь, что это значит или нет?

Он вздохнул.

— Галлиены правили Эмписом с незапамятных времён, ты ведь это знаешь, развя нет?

Я махнул рукой, мол, продолжай.

— Тысячи и тысячи лет.

И снова у меня в голове будто звучали два языка, слившиеся так сильно, что почти стали одним.

— В каком-то смысле они всё ещё правят, — сказал Хэйми. — Летучий Убийца, будучи тем, кто он есть, и всё такое… если он всё ещё он, а не превратился в существо из колодца… но… так, блядь, о чём это я?

— О Галлиенах.

— Теперь их нет, это самейное древо срублено… хотя говорят, кто-то из них всё ещё жив…

Я знал, что кто-то из них жив, потому что встречал троих из них. Но я не собирался делиться этим с Хэйми.

— Но было время — ещё был жив отец моего отца, — когда было много людей из рода Галлиенов. Достойные мужчины и женщины. И всех их вырезал Летучий Убийца.

Ну, он вырезал не всех, но я не стал говорить ему.

— И они были похотливы. — Он ухмыльнулся, обнажив зубы, такие странно белые и здоровые на этом измождённом лице. — Ты знаешь, что это означает, развя нет?

— Да.

— Мужчины сеяли своё семя повсюду, не только здесь в Лилимаре или Цитадели, но и в Приморье… Деске… Уллуме… даже, говорят, на Зелёных островах за Уллумом. — Он хитро улыбнулся мне. — И, говорят, женщины тоже были не прочь немного поразвлечься за закрытой дверью. Похотливые женщины, похотливые мужчины, и прелестный маленький насильнек; многие простолюдины были счастливы лечь c королевской особой. И ты знаешь, что получается от таких занятий, верно?

— Дети.

— Дети, всё так. Это их кровь, Чарли, завратает нас от серости. Кто знает, какой бринц или придворный, или даже король собссной персоной ложился с моей бабушкой, или прабабушкой, или даже с моей матушкой? И вот он я, без патнышка серости на коже. И Йо, эта человекоподобная обезьяна, тоже без патнышка; Домми и Чёрный Том без патнышка… Стукс и Фремми… Джайя и Эрис… Дабл… Балт… док Фрид… все остальные… и ты. Ты, который ни хрена не знает. Это почти заставляет меня задуматься…

— О чём? — прошептал я. — Что у тебя на уме?

— Не важно, — ответил он. Он лёг и положил одну из своих худых рук на глаза, похожие на синяки. — Просто тебе бы следовало подумать дважды, прежде чем смавать грязь.

Из глубины коридора тот, кого они называли Галли, прорычал: «Тут есть люди, которым не помешало бы поспать!»

Хэйми закрыл глаза.

Я лежал без сна и думал. Мысль о том, что так называемые цельные люди были защищены от серости сначала показалась мне расистской, наряду с тем, как фанатичные придурки говорят, что белые люди от природы умнее чёрных. Я считал — как я уже говорил — что люди пресловутых королевских кровей надевают по одной штанине за раз, как и несчастные бедолаги, потеющие на Ремнях, чтобы у Верховного Лорда горел свет.

Только нужно учитывать генетику, не так ли? Жители Эмписа могли об этом не знать, но я знал. По мере распространения плохих генов могли получиться плачевные результаты, а королевские семьи были источником плохих генов. Например, гемофилия или дефект развития лица, называемый челюстью Габсбургов. Помимо прочего, я узнал о таких вещах в восьмом классе на уроке полового воспитания. Не мог ли также существовать генетический код, дающий иммунитет против уродующей серости?

В нормальном мире тот, кто у руля, предпочёл бы спасти таких людей, подумал я. В этом мире рулил — Летучий Убийца, чьё имя совсем не внушало чувства безопасности и защищённости, — и он хотел их убить. А серые люди, вероятно, и без того жили не долго. Как ни назови это, проклятьем или болезнью, — она была прогрессирующей. И кто останется в конце? Я полагал, что ночные стражи, но кто ещё? Был ли Летучий Убийца окружён группой защищённых последователей? Если да, то кем они будут править, когда цельных уничтожат, а серые вымрут? Каков финал игры? И был ли он?

И вот ещё кое-что: Хэйми сказал, что Галлиены правили Эмписом с незапамятных времён, но это самейное древо срублено. И всё же он немного противоречил себе: в каком-то смысле они всё ещё правят. Не означало ли это, что Летучий Убийца был… кем? Одним из Дома Галлиенов, как в романе Джорджа Р. Р. Мартина «Игра престолов»? Это казалось невероятным, так как Лия сказала мне (конечно же через свою лошадь), что четыре её сестры и два брата были мертвы. А также её мать и отец, предположительно король и королева. Так кто же остался? Какой-нибудь бастард, как Джон Сноу? Полоумный отшельник, обитающий где-то в лесу?

Я встал и подошёл к решётке камеры. Дальше по коридору Джайя стояла возле решётки своей камеры. Вокруг её лба был криво повязан кусок бинта, сквозь который над левым глазом сочилась струйка крови. Я прошептал: «Ты в порядке?»

— Да. Мы не должны разговаривать, Чарли. Это время сна.

— Я знаю, но… когда появилась серость? Как долго правит этот Летучий Убийца?

Джайя задумалась над вопросом. Наконец, она сказала:

— Не знаю. Я была девочкой в Цитадели, когда всё это началось.

Не густо. «Я была девочкой» — могло означать шести-, двенадцати- или даже семнадцатилетний возраст. Из-за слов мистера Боудича, что «трус делает подарки», я считал, что серость появилась, когда Летучий Убийца пришёл к власти — около двенадцати или четырнадцати лет назад. Такое ощущение, что он был тому свидетелем, одарил своих фаворитов ништяками, набрал хренову кучу золотых гранул и сбежал. Также на эту мысль наводили слова Доры: Радар была щенком, когда мистер Боудич появлялся здесь в последний раз. Тогда-то и обрушилось проклятье. Может быть. Скорее всего. Забавно, что я до сих пор не знал, равнялся ли год в Эмписе году в моём мире.

— Спи, Чарли. Это единственное средство сбежать. — Она начала отворачиваться.

— Джайя, подожди! — Напротив меня Йота хрюкнул, фыркнул и перевернулся на бок. — Кем он был? До того, как стал Летучим Убийцей? Ты знаешь?

— Это Элден, — ответила она. — Элден Галлиен.

Я вернулся к своему одеялу и лёг на него. «Элден», — подумал я. Я вспомнил это имя. Фалада, лошадь, говорящая за свою хозяйку, рассказала мне, что у Лии было четыре сестры и два брата. Лия видела раздавленное тело несчастного Роберта. Другой брат так же был мёртв, хотя она не сказала, как это случилось, или что видела его тело. Этот другой брат был всегда добр к ней, сказала Фалада. Фалада, которая на самом деле была самой Лией.

Другого брата звали Элден.

Прошло три дня. Я говорю «три», потому что Перси приходил девять раз со своей тележкой с недожаренным мясом, но, может быть, больше; в газовых сумерках Глубокой Малин невозможно было понять. За это время я пытался собрать воедино историю под названием «Падение Эмписа», или «Восхождение Летучего Убийцы», или «Пришествие проклятия». Дурацкая затея, основанная на крошечных обрывках информации, которыми я располагал, но она помогала скоротать время. По крайней мере, часть времени. И эти крохи у меня уже было не отнять, какими бы они не были жалкими.

Во-первых, мистер Боудич говорил о двух лунах, восходящих в небе, но я никогда не видел восхода лун. Едва видел их целиком. Он также говорил о созвездиях, неизвестных земным астрономам, но звёзды я видел лишь мельком. За исключением того эфемерного голубого пятна в небе, когда приближался к солнечным часам, я не видел ничего, кроме облаков. В Эмписе открытое небо было в дефиците. По крайней мере, сейчас.

Во-вторых, мистер Боудич никогда не упоминал Хану, а я думаю, он бы про такое не забыл. Я не слышал имени великанши, пока не увиделся с «гудев».

Но заинтересовал меня третий обрывок информации, который давал больше всего понимания. Мистер Боудич говорил о том, что может произойти, если люди из моего мира найдут дорогу в Эмпис, в мир, без сомнения, полный неиспользованных ресурсов; золото — всего лишь один из них. Как раз перед тем, как мистер Боудич понял, что у него случился сердечный приступ, он сказал: «Побоятся ли они (имея в виду потенциальных расхитителей из нашего мира) пробудить ужасное божество того места от долгого сна?»

Судя по аудиозаписи, дела в Эмписе уже шли под гору, когда мистер Боудич совершал свой последний визит, хотя тогда, возможно, Ханы ещё не было на её посту. Город Лилимар уже опустел и стал опасен, особенно ночью. Означало ли, что Адриан судил по собственному опыту, когда делал последнюю вылазку за золотом, или он только слышал это из надёжных источников? Например, от Вуди? Думаю, во время его финального путешествия Ханы ещё не было.

Основываясь на этом шатком, как карточный домик, фундаменте, я построил небоскрёб предположений. Во время последнего визита мистера Боудича, короля Галлиена (которого, вероятно, звали Джан) и королеву (чьё имя неизвестно), уже свергли. По крайней мере, пятеро из их семерых детей погибли. Лия сбежала, как и тётя Клаудия и дядя или кузен (я не мог точно вспомнить) Вуди. Лия утверждала, что её брат Элден также мёртв, но было ясно, что она любила его больше всех (это было чётко произнесено устами её лошади, ха-ха). Существовала ли вероятность того, что Лия предпочла верить в смерть Элдена, нежели знать, что он стал Летучим Убийцей? Разве любая сестра хотела бы знать, что её обожаемый брат превратился в монстра?

Возможно ли, что Элден избежал чистки — если это была чистка — и пробудил ужасное божество этого места от долгого сна? Я полагал, что это самое правдоподобное из моих предположений из-за слов Хэйми: «С тех пор, как Летучий Убийца вернулся из Тёмного Колодца».

Возможно, это просто бредовая легенда, но что если нет? Что если брат Лии спустился в Тёмный Колодец (как и я спустился в другой тёмный колодец и оказался здесь), чтобы избежать чистки, либо специально? Что если он спустился Элденом, а вернулся Летучим Убийцей? Возможно, божество Тёмного Колодца направляло его. Или Элден был одержим им, стал этим божеством. Ужасная мысль, но в ней был определённый смысл, основанный на том, как все — и серые и цельные люди — уничтожались, большинство из них медленно и мучительно.

Были детали, которые не стыковались, но многие подходили. И как я уже сказал, это помогло скоротать время.

Вопрос, на который я не мог найти ответа: что со всем этим можно сделать?

Я немного узнал своих товарищей по заключению, но так как мы оставались заперты в своих камерах, было невозможно развивать то, что вы назвали бы близкими отношениями. Фремми и Стукс были комическим дуэтом, хотя их остроумие (или то, что за него выдавалось) больше забавляло их самих, чем кого-либо другого, включая меня. Домми был здоровяком, но этот его навевающий мысли о кладбище кашель усиливался, когда он ложился. Другой чёрный парень, Том, был гораздо меньше. Он обладал фантастически певучим голосом, но только Эрис могла уговорить его что-нибудь спеть. В одной из его баллад рассказывалась история, которую я знал. О маленькой девочке, которая пошла навестить свою бабушку и встретила волка, одетого в ночную рубашку бабули. Я помнил, что у «Красной шапочки» был счастливый конец, но версия Тома заканчивалась мрачной рифмой: Она бежала, но её поймали, и все её усилия ничего не дали.

В Глубокой Малин счастливые концовки, похоже, были в дефиците.

К третьему дню я начал понимать истинное значение слова «безумие». Мои коллеги по темнице, возможно, и были цельными, но отнюдь не кандидатами в МЕНСА.[40] Джайя казалась достаточно сообразительной, и был ещё один парень по имени Джека, который знал бесконечное число загадок, но разговор с остальными был бессвязной болтовнёй.

Я отжимался, чтобы разогнать кровь, приседал и бегал на месте.

— Вы посмотрите, как выпендривается этот маленький принц, — как-то сказал Йо. Йота был засранцем, но, тем не менее, он мне понравился. В чём-то он напоминал мне моего давно отдалившегося приятеля Берти Бёрда. Как и Бёрдмэн, Йота был бесхитростен в своей заносчивости, к тому же меня всегда восхищали хорошие болтуны. Йота не был лучшим из тех, кого я когда-либо знал, но и не был плохим, и хотя я ещё не стал старожилом, мне нравилось подначивать его.

— Смотри, Йо, — сказал я, и поднёс руки к груди ладонями вниз. Затем подпрыгнул, ударив коленями по ладоням. — А ты так можешь?

— И порвать себе что-нибудь? Растянуть мышцы? Вывихнуть копчик? Тебе бы этого хотелось, правда? Тогда ты смог бы убежать от меня, когда начнётся «Честный».

— Я не собираюсь быть первым, — сказал я. — Тридцать первым и останусь. Летучий Убийца разделается со всеми цельными. Давай же, посмотрим, получится ли у тебя! — Я поднял ладони почти до подбородка и продолжил упраждение. Мои эндорфины, несмотря на усталость, приняли вызов. По крайней мере, ненадолго.

— Будешь продолжать, у тебя треснет задница, — сказал Бернард. Он был старшим из нас, почти лысым. Те немногие волосы, что у него остались, поседели.

Я засмеялся и мне пришлось остановиться. Хэйми лежал на своём тюфяке и посмеивался.

— Будет тебе тридцать два, — сказал Йо. — Если вскоре не появится ещё один, они позовут Красную Молли. Она сделает тридцать два. Довольно скоро эта сука вернётся из Кратчи, и Летучий Убийца не захочет долго ждать своего развлечения.

— Только не она! — сказал Фремми.

— Даже не вспоминай! — выпалил Стукс. У них были одинаково встревоженные взгляды.

— А я буду. — Йо снова запрыгнул на решётку своей камеры и начал трясти прутья. Словно это его любимое упражнение. — Она цельная, разве нет? Хотя её буйная мамаша рухнула с дуба и разодрала себе всю блядскую рожу в клочья.

— Стоп, — сказал я. Мне на ум пришла безумная догадка. — Вы ведь не хотите сказать, что её мать…

— Хана, — сказал Хэйми. — Та, кто охраняет солнечные часы и сокровищницу. Хотя, если ты добрался до часов, значит она отлынивает от работы. Летучему Убийце это не понравится.

Я почти не слушал. То, что у Ханы есть дочь, поразило меня, главным образом потому, что я даже не мог представить, кто переспал с ней, чтобы произвести потомство.

— Рыжая Молли… ну ты понял, тоже великанша?

— Не такая, как её мать, — ответил Эммит дальше по коридору. — Но она большая. Она ушла в Кратчи, повидаться с роднёй. Ну, это страна великанов. Она вернётся и порвёт тебя, как грелку, если схватит. Но не меня. Я быстрый. Она медленная. Вот тебе то, чего не знает Джека: таять может, да не лёд; не фонарь, а свет даёт. Кто я?

— Свеча, — ответил Джека. — Это каждый знает, дубина.

Я не задумываясь произнёс:

— Игра не стоит свеч. Мой меч — твоя голова с плеч.

Тишина. Затем Йо сказал:

— Всевышний Бог, где ты такое услышал?

— Я не знаю. Кажется, слышал в детстве от моей мамы.

— Значит твоя мать была странной женщиной. Никогда больше так не говори, это плохая рифма.

Дальше по сырому коридору Глубокой Малин Домми начал кашлять. И кашлять. И кашлять.

Два или три дня спустя — здесь можно было только гадать, в темнице не существовало времени — Перси принёс нам завтрак, и в этот раз настоящий: связка толстых сосисок, которые он бросил через решётку. Девять или десять в связке. Я поймал свои на лету. Хэйми позволил еде упасть на грязный пол, затем поднял и вяло отряхнул связку. Он недолго смотрел на неё, затем опять бросил на пол. В этом виделось ужасное сходство с поведением Радар, когда та была старой и умирающей. Хэйми вернулся на свой тюфяк, подтянул колени к груди и отвернулся к стене. Напротив нас Йо сидел на корточках у решётки камеры и грыз свою связку сосисок посередине, двигаясь то влево, то вправо, будто пожирал початок кукурузы. Его борода блестела от жира.

— Давай, Хэйми, — сказал я. — Попробуй съесть хотя бы одну.

— Если он не хочет, брось их сюда, — сказал Стукс.

— Мы мигом о них позаботимся, — сказал Фремми.

Хэйми развернулся, сел и положил свою связку сосисок себе на колени. Он взглянул на меня.

— А это обязательно?

— Конечно, Бесполезный, — сказал Йо. У него уже осталось по одной сосиске с каждого конца. — Ты знаешь, что бывает, когда они дают сосиски.

Сосиски окончательно остыли, и внутри остались сырыми. Я вспомнил историю, которую прочитал в интернете, о парне, который обратился в больницу с жалобами на боли в животе. Рентген показал, что у него в кишечнике огромный солитёр. От употребления плохо приготовленного мяса, говорилось в посте. Я попытался выкинуть это из головы (почти безуспешно) и приступил к еде. Я хорошо представлял, что означают сосиски на завтрак: время игр.

Перси попятился обратно по коридору. Я снова поблагодарил его. Он остановился и поманил меня своей «расплавленной» рукой. Я подошёл к решётке. Из каплевидного отверстия, которое теперь было его ртом, хриплым шёпотом донеслось: «Ние оой соуи воосы!»

Я помотал головой.

— Я не понима…

— Ние оой соуи воосы!

Затем он вышел вместе со своей пустой тележкой. Дверь захлопнулась. Засовы закрылись. Я повернулся к Хэйми. Он справился с одной сосиской, откусил от второй, подавился и выплюнул кусок в ладонь. Встал и бросил его в отхожую дыру.

— Я не понял, что он хотел мне сказать, — произнёс я.

Хэйми взял нашу жестяную кружку и потёр об остатки своей рубашки, как яблоко. Затем уселся на свой тюфяк.

— Подойди сюда. — Он похлопал по одеялу. Я сел рядом с ним. — Теперь сиди смирно.

Он огляделся по сторонам. Фремми и Стукс переместились в дальний конец своих убогих тесных апартаментов. Йота был поглощён своей последней сосиской. Из других камер доносились звуки чавканья, отрыжки и причмокивания. Очевидно, решив, что за нами никто не наблюдает, Хэйми растопырил свои пальцы — что он мог сделать, будучи цельным человеком с нормальными ладонями вместо плавников — и запустил их мне в волосы. Я отшатнулся.

— Неа, неа, Чарли. Сиди смирно.

Он вдавил пальцы в мой скальп и дёрнул за волосы. Тучи грязи посыпались вниз. Меня это не смутило (проводя дни в камере, гадя и мочась в дыру в полу, вы как бы теряете свои лучшие чувства), но всё равно было ужасно осознавать, насколько я грязен. Я чувствовал себя другом Чарли Брауна, Грязнулей.[41]

Хэйми поднял жестяную кружку, чтобы я мог посмотреть на своё размытое отражение. Как парикмахер показывает вам вашу новую причёску, только кружка была не только округлой, но и помятой, поэтому я будто смотрелся в кривое зеркало. Одна сторона моего лица была больше другой.

— Ты видишь?

— Что?

Он наклонил кружку, и я понял, что мои волосы спереди, где Хэйми убрал грязь, больше не были каштановыми. Они стали светлыми. И это здесь, где не было солнца, способного их выбелить. Я схватил кружку и поднёс близко к лицу. Трудно сказать, но, похоже, мои глаза тоже изменились. Вместо тёмно-карих, какими они были всегда, они, казалось, стали орехового оттенка.

Хэйми обхватил меня за шею и притянул ближе к своему рту.

— Перси сказал: «Не мой свои волосы».

Я отстранился. Хэйми уставился на меня, его глаза — карие, как раньше и мои — широко раскрылись. Затем он снова притянул меня ближе.

— Ты настоящий принц? Тот, кто пришёл спасти нас?

Прежде чем я успел ответить, отодвинулись дверные засовы. В этот раз явился не Перси. Вошли четверо ночных стражей, вооружённые гибкими палками. Двое шли впереди, вытянув руки, двери камер с визгом распахнулись с обеих сторон.

— Время игр! — выкрикнул один из них своим жужжащим насекомоподобным голосом. — Все малыши выходят поиграть!

Мы вышли из камер. Аарон, которого не было в этой компашке страшил, раньше водил меня вправо. Теперь мы все пошли налево, все тридцать один, выстроившись в двойную шеренгу, как настоящие дети, собирающиеся на экскурсию. Я шёл в самом конце, единственный без напарника. Двое ночных стражей шли позади меня. Сначала я подумал, что слышимый мной приглушённый треск, похожий на звук низкого напряжения, был воображаемым, напоминанием о предыдущих касаниях обволакивающей ауры, что поддерживала жизнь в этих существах, но это было не так. Ночные стражи были электрическими зомби. Что, как мне показалось, могло стать чертовски отличным названием для хэви-метал-группы.

Хэйми шёл с Йотой, который постоянно толкал плечом моего тощего сокамерника, заставляя его спотыкаться. Я хотел сказать «не делай этого», но у меня вырвалось «прекрати».

Йо обернулся, улыбаясь.

— Ты что, стал бессмертным?

— Прекрати, — сказал я. — Зачем тебе донимать того, кто является твоим товарищем в этом поганом месте?

Это было совсем не похоже на Чарли Рида. Тот парень, скорее, сказал бы «хватит валять дурака», чем то, что слетело с моего языка. И всё же это был я, и улыбка Йоты сменилась выражением озадаченного раздумья. Он отдал честь в британском стиле, поднеся ладонь тыльной стороной ко лбу, и сказал: «Сэр, да, сэр. Посмотрим, как ты будешь командовать со ртом, набитым землёй».

И он отвернулся.