Слово о товарищах

Е. Багреев НА ПЕРЕДОВОЙ ЛИНИИ

© «Урал», 1977.

Память возвращается к суровым дням войны.

В первый же месяц фашистского нашествия на нашу страну работа редакции «Уральского рабочего» была перестроена на военный лад. С большим трудом налаживалась деятельность аппарата. В 1940 году он состоял из 94 человек да в собкоровской сети было 11 человек. Этот состав сократился наполовину. Опытные журналисты ушли на фронт.

Газета выходила теперь на двух полосах (вместо четырех). Площадь сократилась, а забот и беспокойства прибавилось: военное время требовало оперативности, мобильности аппарата редакции, усиления агитационно-пропагандистской функции газеты.

Многие писатели, деятели культуры и искусства — как местные, так и эвакуированные в Свердловск — в ту пору были завсегдатаями редакции. Их не только интересовали новости, поступавшие в газету, — они выступали нашими желанными авторами. И по своей инициативе, и по просьбе редактора Льва Степановича Шаумяна, заведующих отделами. Часто бывали у нас художники А. Яр-Кравченко, П. Васильев, композиторы Д. Покрасс и Т. Хренников, московские и свердловские артисты.

Желанным гостем редакции был профессор, доктор исторических наук Виктор Васильевич Данилевский. Эвакуированный в Свердловск из Ленинграда, он здесь быстро освоился, сдружился с журналистами, писателями, учеными. Трудолюбиво вел раскопки в местных архивах и находил важные документы по истории русской техники. Каждый раз, когда в его руки попадала уникальная находка, Данилевский с сияющим лицом и каплями пота на крутом лбу от тяжелой ходьбы (он ходил на костылях) спешил поделиться радостью с редактором. Он активно сотрудничал в «Уральском рабочем». Написал, например, статью «Русские в Берлине», насыщенную интересными историческими фактами. Статья заканчивалась знаменательными словами:

Можно назвать еще немало имен деятельных помощников газеты из числа научной и творческой интеллигенции. Но самыми главными, самыми незаменимыми нашими помощниками, конечно же, были писатели.

И прежде всего хочется сказать о Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Почти три года — самые тяжелые годы войны — она жила в Свердловске. Жила в гостинице «Большой Урал», но подлинно родным домом для нее была редакция «Уральского рабочего». Правда, и здесь появлялась она преимущественно по вечерам или даже глубокой ночью, когда комнаты редакции начинали пустеть. Вездесущий и неугомонный работник пера, она проводила дни у сталеплавильных печей, в цехах, рождавших танки, у станков, делавших боеприпасы. Не созерцать, не наблюдать, а вмешиваться в жизнь, влиять на нее, на дела людей — такому принципу Шагинян подчинялась безоговорочно. Выступала на заводах в качестве беседчика, агитатора, а иной раз и технолога с обоснованными советами, от которых специалистам стыдно было отказаться. На Уралмаше, например, она буквально полезла в драку с инженерами из-за применения отсталых форм литья.

В работу редакции Мариэтта Сергеевна тоже вмешивалась на правах постоянного сотрудника. Она прекрасно понимала, какую ответственность несет печатное слово в грозное время и каким оно должно быть, когда решается судьба Родины.

Вспоминаются повседневные встречи с ней. Глубокая ночь. На дворе — трескучий мороз. По длинному коридору редакции не идет, а бежит (вечная спешка!) женщина в меховой шубке и шапке-ушанке. Раскрасневшийся от холода нос оседлали очки-велосипед. Врывается в кабинет редактора Л. С. Шаумяна. Попыхивая трубкой, он с нарочитым недовольством говорит:

— Ну, где же ты, Сергеевна, пропадала так долго? Спрашивала тебя Анна Караваева, а мы не смогли дать ответ. Оконфузились!

— Не дождалась трамвая, шла пешком. А пропадала там же…

Это «там же» означало: была на заводе, изготовляющем оружие для фронта. Присутствующие в кабинете редактора посетители и сотрудники слушают как завороженные рассказ Мариэтты Сергеевны о том, что она видела вчера и сегодня на заводе.

Ее бесконечно радовали и волновали победы на фронте и героизм рабочих в тылу — сталевара Нуруллы Базетова, токаря Ивана Мезенина, бурильщика Иллариона Янкина, станочника Дмитрия Босого и сотен им подобных. Талантливое перо Шагинян помогало «Уральскому рабочему» славить героев, воспитывать у людей любовь к Родине, ненависть к фашистским злодеям.

Коллектив редакции относился к Мариэтте Сергеевне с глубочайшим уважением, всегда прислушивался к ее журналистским советам и критике. Поражала ее широкая эрудиция и увлеченность всем, что относится к духовной жизни общества. От нее можно было услышать свежие интересные суждения по вопросам науки, техники, литературы и искусства. Она готова была часами рассказывать о творчестве своего любимого композитора Сергея Васильевича Рахманинова, о классической живописи, вести компетентный спор по вопросам современной технологии на предприятиях. Не могу забыть приятную неожиданность: однажды она принесла в редакцию великолепную статью о… проблемах гидроресурсов Урала!

Мариэтта Сергеевна умела профессионально вникать в искусство, в театральную жизнь. Тонкое понимание театра она обнаружила, например, своей рецензией «Фронт» на сцене», напечатанной в газете 4 декабря 1942 года. Незадолго перед тем автор пьесы «Фронт» А. Корнейчук приехал в Свердловск в связи с предстоящей постановкой ее МХАТом и Центральным театром Красной Армии, которые в то время находились в Свердловске, давал актерам советы. Следует заметить, что пьеса после опубликования «Правдой» вызвала разноречивые суждения и оценки. Не обошлось без дискуссий и в Свердловске как до постановки, так и после. На собрании писателей, как выразился один из участников споров, «больше всех шумела драчливая Шагинян».

Обычно Мариэтта Сергеевна, войдя в мой кабинет, садилась возле стола и, придерживая левой рукой слуховой аппарат (она плохо слышала), задавала вопросы:

— Какие новости принял из Москвы телетайп?

— Что сообщили сегодня собкоры из городов области?

— Сверстан ли номер газеты и чем порадует читателей?

А потом, порывшись в исписанном блокноте, делилась впечатлениями, накопленными за день, и предлагала темы для выступлений.

Бывало и так: еще с порога начинала критиковать какое-либо упущение редакции, статью, написанную канцелярским языком, неудачный заголовок корреспонденции.

Я очень дорожил ее советами и предложениями. Давал ей свои материалы до публикации их — с просьбой: «Посмотрите и оцените». Просьбы аккуратно выполнялись. Однажды утром, подойдя к рабочему столу, я обнаружил записку такого содержания:

Записка оставлена на моем столе ночью, что свидетельствует о редкостной добросовестности автора. Эта мини-рецензия на статью по теме «Тыл — фронту» — пример высокой требовательности Шагинян к печатному слову. Что касается устных советов, то их трудно перечесть. Мариэтта Сергеевна была для меня заботливым наставником, для газеты — ведущим публицистом, показывающим пример всем нашим журналистам.

Неоднократно редактор и я обращались к Мариэтте Сергеевне с просьбой выступить в газете с рецензией на те или иные новые книги Свердловского издательства. Такие же просьбы поступали и от самих писателей. Шагинян охотно откликалась, что подтверждает сохранившаяся у меня записка:

С давних пор Шагинян выработала хорошую журналистскую привычку вести дневник. В Свердловске она тоже делала дневниковые записи. Фиксировала важнейшие события и факты, добавляла свои комментарии, выделяла характерные штрихи производственного быта, обусловленные войной, набрасывала зарисовки о людях — героях труда. О содержании дневника читатели узнали из книги «Урал в обороне». В нашей газете первые главы произведения были напечатаны 3—6 июля 1943 года, а затем оно было выпущено издательством.

Книгу составили зарисовки, эскизы, очерки, написанные тепло, увлекательно, образно. В них раскрывается душа советского человека, поднявшегося во весь свой духовный рост на защиту Родины. Перед читателем предстает галерея сынов Урала — новаторов, рационализаторов, инженеров, ученых, передовиков соревнования за лучшую помощь фронту. Любовно выписан портрет сталевара Верх-Исетского завода Нуруллы Базетова. Книга вдохновляла работников тыла на трудовые подвиги. Ее читали и перечитывали тысячи людей.

Запомнилась мне статья Шагинян «У истоков чуда», опубликованная в газете «Труд». (Исполняя обязанности корреспондента «Правды», сотрудничая в «Уральском рабочем», Мариэтта Сергеевна принимала деятельное участие и в работе коллектива газеты «Труд», отделение которой тоже помещалось в Доме печати.) Статья рассказывает о стройке корпусов завода для выпуска оборонной продукции. Членом выездной редакции там была Мариэтта Сергеевна, поэтому она детально рассказала, как в декабре 1941 года свершилось чудо: в неимоверные холода за 12 дней руками студентов, артистов, машинисток и домашних хозяек возведены два заводских корпуса; армия своевременно получила новое оружие.

Публицистика М. Шагинян отличалась возвышением над фактами, широкими обобщениями, философскими раздумьями над новыми явлениями советской действительности. Многому можно было поучиться у нее и журналистам, и писателям, в особенности тем, которые сторонились газетной работы, наивно полагая, что она мешает создавать крупные художественные произведения.

В марте 1943 года писатели и общественность отмечали 55 лет со дня рождения и 40 лет творческой деятельности Мариэтты Сергеевны. Этим датам посвящалась статья Л. Скорино «Неутомимый труженик», в которой подчеркивалась поразительная работоспособность Шагинян. В доказательство ее необычайной и неиссякаемой энергии приведена цифра: Мариэтта Сергеевна написала к тому времени 58 книг.

И как тут не вспомнить слова самой Шагинян, сказавшей впоследствии в одном из интервью:

— Мне кажется, лучшей формы изучения нашей жизни, чем оперативная работа в газете, нет и не может быть.

Вероятно, она имела в виду не только свой, но и опыт многих писателей, для которых газета служила и служит окном в мир. К числу их отношу Ф. В. Гладкова — признанного классика советской литературы.

Федор Васильевич, приехав в дни войны в Свердловск, выполнял поручения газеты «Известия». Он все время находился на заводах, в редакцию «Уральского рабочего» заходил изредка. Но контакт с московскими и местными писателями установил быстро. Лично познакомился с П. П. Бажовым, встречался с ним в его домике. А однажды с Бажовым, Шагинян и другими писателями Гладков выезжал в Ревду — знакомился с жизнью предприятий старинного уральского города. Помимо газетных материалов Федор Васильевич написал изданную в Свердловске в 1942 году небольшую книгу «Мы победим!». Участвовал он и в литературных вечерах.

Сотрудничество Гладкова в «Уральском рабочем» было эпизодическим. Самым ярким и сильным выступлением его считаю антифашистский памфлет «Живопырь Розенберг», помещенный в газете 8 февраля 1942 года.

Анна Александровна Караваева работала на Урале корреспондентом «Правды», почти непрерывно путешествовала по краю, посещала крупнейшие предприятия, начиная с Уралмаша. Писала яркие корреспонденции, очерки, статьи в «Правду», в местные газеты, и в частности в «Уральский рабочий».

В публицистике Караваевой встречается много портретов знатных людей Урала. Среди них Нурулла Базетов, Дмитрий Сидоровский, Ибрагим Валеев, Дмитрий Бо́сый, Илларион Янкин и другие гвардейцы тыла.

Среди эвакуированных на Урал писателей одной из старейших была Ольга Дмитриевна Форш. Она жила в Свердловске с осени 1941 года до весны 1944 года. Несмотря на трудные условия того времени, Форш много времени работала над задуманным новым романом «Михайловский замок», увидевшим свет в 1946 году, писала статьи, общалась с московскими и местными литераторами. Особенно дружила она с украинской писательницей Оксаной Иваненко, вместе они бывали и в редакции «Уральского рабочего».

Встречи с выдающимися писателями, оказавшимися в те грозные дни на Урале, — незабываемы. Нет таких весов, на которых можно было бы точно взвесить, какую помощь оказали они «Уральскому рабочему» своим творчеством.

Особые чувства рождаются, когда вспоминаешь встречи с Павлом Петровичем Бажовым.

…1939 год. Поезд шел из Москвы на восток. Я ехал в незнакомый мне край — на Урал, имея в кармане путевку ЦК партии с рекомендацией на ответственную газетную работу. По дороге жадно всматривался из окон вагона в уральские пейзажи. Какой он, Урал, что ожидает меня? Вот и Свердловск. Редакция газеты «Уральский рабочий». Расспрашиваю Леонида Петровича Неверова, исполнявшего обязанности секретаря редакции:

— Какие особенности в экономике края? Что представляет собой культура? Чем интересен быт уральцев?

В конце беседы Неверов сказал:

— Про экономику ты все узнаешь в «Уральской энциклопедии». Она есть в нашей библиотеке. А о культуре, быте и людях почерпнешь сведения в книге «Малахитовая шкатулка». Она недавно издана, но в магазинах ее нет — расхватали. Даю тебе свою, обязательно верни.

После работы, вечером, я увлекся чтением книги и не закрыл ее почти до самого утра.

Так состоялась заочная встреча с Павлом Петровичем. А через некоторое время я лично познакомился с ним. Человек небольшого роста, с непокрытой головой, белобородый, в длинной рубахе, перехваченной в поясе, тихий, приятный голос, лицо, выражающее внутреннее благородство, — это первое впечатление прочно отложилось в памяти.

В последующее время знакомство с творцом «Малахитовой шкатулки» переросло в дружбу.

С первых дней войны старого писателя не покидали тяжелые раздумья: «Чем и как помогать борьбе с фашизмом?» Я встречался с ним чуть ли не ежедневно в Свердловском обкоме партии, куда мы приходили по своим делам. В беседах Павел Петрович делился сомнениями:

— Писатели, те, кои остались в тылу, выступают со статьями, очерками, стихами на злободневные темы. Это их действенное оружие. А мое перо приучено к сказам. Но кому теперь нужны сказы, построенные на материале прошлого? Не та сила!..

Разумеется, давать какие-либо советы я не мог, да и стеснялся. Беседа переключалась на другие темы — о событиях на фронте, прибытии и пуске эвакуированных с запада на Урал заводов, о газетных новостях. И каково же было мое изумление, когда однажды писатель пришел в редакцию в хорошем расположении духа и положил на стол рукопись сказа со словами:

— Вроде бы получилось что-то нужное газете. Почитайте. Писал на скорую руку, потому не отшлифовано… В спешке-то всякое бывает.

Небольшой по размеру сказ я быстро и с увлечением прочитал, поблагодарил Павла Петровича и пообещал:

— Будет срочно опубликован[20].

Сбереженный мною оригинал сказа, напечатанный на пишущей машинке, имеет заголовок «Про главного вора» и подзаголовок «Из рассказов дегтярского горняка». В конце рукописи, после подписи автора, поставлена дата: 19 августа 1941 г. В «Уральском рабочем» сказ опубликован 21 августа.

Используя исторические были, автор нарисовал сатирический образ продувной бестии и хапуги Бревера, типичного представителя тех «немецких начальников», которые под покровительством царизма проникали на Урал и прибирали к своим грязным рукам его богатства. Главный вор, — говорится в сказе, — «больше всех захватил. Ему гороблагодатские заводы достались, да еще царица (Анна Иоанновна. — Е. Б.) поставила его главным над всеми заводами. Он и давай хапать, что только углядит».

Сказ, обращенный в прошлое, невольно наталкивал на аналогию: не так ли ведут себя фашистские разбойники, грабящие захваченные ими советские города? Не от таких ли бреверов ведут свою родословную гитлеровские изуверы-человеконенавистники, обосновывающие свое «право» угнетать другие народы? Произведения Бажова, несомненно, воспитывали ненависть к врагу.

С той поры все больше крепло содружество газеты с писателем, возникшее еще до войны. После сказа «Про главного вора» Бажовым были написаны «Иванко Крылатко», «Провально место», «Заграничная барыня», «Хрустальный лак», «Тараканье мыло», «Веселухин ложок». Эти произведения составили сборник «Сказы о немцах», вышедший в Свердловске отдельным изданием в 1943 году. «Уральский рабочий» напечатал 27 ноября 1943 года теплую рецензию о нем, написанную критиком А. Ладейщиковым.

В последующий период в газете продолжалась публикация произведений цикла «Сказы о немцах». Были напечатаны сказы «Чугунная бабушка», «Алмазная спичка» и другие. Каждый раз, когда в оттиске сверстанной полосы был бажовский сказ, у работников редакции повышалось настроение.

«Спасибо Бажову! — слышалось вокруг. — Выручил старик! И как метко!..»

Да, художественное слово Бажова повышало действенность газеты.

Сказы на материале исторического прошлого, перекликающиеся с современностью, метко били по фашистским захватчикам, ставившим своей целью захват наших земель, порабощение советского народа. Читателю становилось ясно, что под личиной озверелого фашиста скрывался все тот же немецкий мещанин, филистер, собственник, который прежде на уральских заводах эксплуатировал рабочий люд, измывался над умельцами, обогащался.

Классово враждебным, спесивым, духовно нищим немецким хозяевам и управителям Бажов противопоставлял уральских рабочих, олицетворявших национальный характер с его подлинно человеческими достоинствами, душевным благородством. При этом писатель хорошо понимал, что мы воюем не с немецкой нацией, а с фашистскими бандитами — ударной силой международного империализма.

Бажов — интернационалист и патриот — сознавал, какую моральную силу имеет чувство национальной гордости, советского патриотизма. Утверждению этого чувства были посвящены, по существу, все сказы, в том числе и послевоенного времени. Достаточно сослаться на сказ «Шелковая горка», опубликованный в «Уральском рабочем» в день 30-летия Великой Октябрьской социалистической революции, 7 ноября 1947 года. В нем на историческом материале утверждается русский приоритет в области изготовления «каменной кудели» (из асбеста), которая «в огне не горит». Крепостная Марфушка делала кружева на 80 годов раньше итальянской Елены!

Как раз в это время газета публиковала серию материалов под рубрикой «За приоритет отечественной, советской науки и техники». Сказ Бажова явился очень крепкой поддержкой линии газеты.

Но вернемся к военной поре. Добрые вести принесла народу осень 1943 года. Враг проиграл битву на Курской дуге и откатывался все дальше и дальше на запад. В освобожденных районах начались восстановительные работы, в которых участвовали и уральцы. Все это воодушевляло Бажова, и он решил раскрыть свою «тайну»: написать и опубликовать сказ, содержание коего, по его признанию, «приберегалось для изложения на бумаге под конец жизни». В хорошем настроении от наших побед Павел Петрович принес в редакцию авторское свидетельство на новое творческое «изобретение» — сказ «Живинка в деле».

Когда сказ оказался в руках редактора Л. С. Шаумяна, он своим восхищением заразил работников редакции:

— Читай! Это не малахит, а чистейшее золото! Как мудро высвечена философская мысль, что любой труд — творчество! А какой симпатичный этот Тимоха, углежог-профессор!

Потом, при встрече с писателями, допрашивал:

— Вы читали «Живинку в деле»? Нет? Ну, знаете, вы многое потеряли. Поизносились глаза у Бажова, а видит он жизнь с завидной зоркостью! Прочтите!

И тут же давал посетителю номер газеты со сказом.

Сам Павел Петрович считал свое произведение коронным. По содержанию оно явилось архисовременным. Герой сказа Тимоха Малоручко, «парень со смекалкой», любую тяжелую работу выполнял с охотой, беспрерывно менял профессии. Наконец поступил в ученики к мастеру-углежогу дедушке Нефеду и «застрял в углежогах» навсегда. Нелегкая и грязная работа оказалась своего рода искусством, которое надо познать с любовью к делу, найти в нем живинку.

«Уральский рабочий» опубликовал сказ 27 октября 1943 года. А три недели спустя в один и тот же день, 21 ноября, его опубликовали «Правда» и «Труд», что для нас, уральских журналистов, было большой радостью.

Интересна история появления бажовского творения в центральных газетах. По воспоминаниям В. П. Бирюкова, старый большевик Андриан Афанасьевич Пьянков сделал вырезку сказа из «Уральского рабочего» и послал ее Демьяну Бедному, с которым он дружил и вел переписку. Демьян Бедный ответил Пьянкову, что он настойчиво рекомендовал «Живинку в деле» редакции «Правды», но, учитывая, что центральный орган перегружен материалами и публикация сказа может затормозиться, предложил сказ «Труду» со своим стихотворным комментарием. Как видно, опасения Демьяна Бедного в адрес «Правды» не оправдались. А в стихотворении поэт выразил свое восхищение сказом. Вот одно из четверостиший:

В годы тяжелых испытаний Бажов с особой увлеченностью и напряжением сил работал над сказами о Владимире Ильиче Ленине. Первый из них — «Солнечный камень» — был опубликован в нашей газете 21 января 1942 года, к 18-летию со дня смерти вождя, второй — «Богатырева рукавица» — напечатан в 1944 году к 20-летию со дня смерти Ленина и третий — «Орлиное перо» — увидел свет 21 апреля 1945 года, накануне 75-летия со дня рождения Ленина.

Мы с редактором, зная, что Бажов готовит сказ к той или иной исторической дате, терпеливо ждали, когда он позвонит по телефону и скажет тихим голосом: «Закончил… Напечатал». А звонил он за несколько дней до даты. Ему хорошо было известно, что содержание сказа должен изучить и иллюстрировать рисунками редакционный художник Геннадий Ляхин, затем рисунки идут в цинкографию для изготовления клише, а оригинал сказа — в типографию для набора. Все это займет время.

Можно сказать, что некоторые сказы и зарождались в стенах редакции «Уральского рабочего».

Газета в те дни печатала много материалов о героике труда рабочих, которые не жалели сил для укрепления военного могущества страны. Рассказывалось, в частности, о трудовых достижениях прокатчика Верх-Исетского завода Василия Оберюхтина. Павел Петрович зашел как-то к редактору газеты. Завязалась оживленная беседа в моем присутствии.

Лев Степанович, азартно жестикулируя, с юношеским задором говорил:

— Меня, Павел Петрович, очень заинтересовала одна личность на ВИЗе. Удивительный человек! Представьте себе, показывает пример во всем. Буквально во всем! И в труде, и в отношениях с людьми, и в быту.

— А кто он? — перебивает Бажов.

— Прокатчик Оберюхтин. С какой стороны ни посмотри на него, обязательно увидишь только доброе. Настоящий коммунист! Весной мы печатали его портрет: лучший прокатчик в городе. А недавно снова поместили снимок, он занесен в городскую Книгу почета. Вот о ком надо писать поэму. Достоин!

— Да, Лев Степанович, на ВИЗе люди проходят хорошую школу, — сказал в раздумье Бажов.

Полагаю, что именно эта беседа вызвала у Павла Петровича желание написать сказ. Подтверждением может служить письмо Бажова к Л. И. Скорино от 17 сентября 1946 года. В нем сказано:

Покопавшись в своем архиве, я нашел оригинал сказа «Круговой фонарь», напечатанный на машинке. На первой странице красным карандашом была сделана пометка «Оберюхтин». Сказ опубликован в «Уральском рабочем» 7 ноября 1944 года с некоторой стилистической правкой, сделанной самим автором (в редакции действовал строгий запрет: к бажовскому тексту не прикасаться, удалять только заблудившиеся запятые).

Сказ «прямого боя» заканчивается обобщенной характеристикой героя, которого «недавно в Книгу почета записывали», и далее делается заключение:

В 1944 году произошли два больших события в жизни П. П. Бажова: награждение орденом Ленина и шестидесятипятилетие со дня рождения. Обком и горком партии, Свердловское отделение Союза писателей организовали вечер чествования юбиляра. Он проходил в здании филармонии. Концертный зал был переполнен.

После многочисленных приветственных выступлений на сцену выходит и садится напротив Бажова… другой Бажов: искусно загримированный артист драматического театра Л. Д. Охлупин. Удивительное сходство поражает зал, и в наступившей тишине люди внемлют каждому слову второго Бажова, читающего наизусть с большим мастерством сказ «Солнечный камень». С улыбкой слушает артиста Павел Петрович.

«Уральский рабочий» отметил юбилей многими материалами, а друзья-писатели порадовали выпуском однодневной газеты «Литературный Урал», вышедшей в день рождения писателя. На первой ее странице — крупным планом портрет Павла Петровича, нарисованный художником Геннадием Ляхиным. Под портретом приветствие Союза писателей СССР.

Из поздравительных стихотворений, помещенных в «Литературном Урале», мне больше всего запомнились строки Константина Мурзиди:

Газета «Литературный Урал» пожелтела от времени. Храню ее как дорогую реликвию.

Некоторое время назад я получил из Москвы большое письмо от бывшего секретаря Свердловского обкома партии Ивана Степановича Пустовалова. Он писал:

Далее он отмечает, что Бажову, возглавлявшему писательскую организацию, по должности приходилось нелегко, а хлопот прибавилось, когда в Свердловск прибыли писатели из других городов.

Да, это так. И немалую долю загрузки добавляла газета. Часто накануне исторических дат, праздников редактор или заместитель обращались к Павлу Петровичу с просьбой выступить в газете, написать новый сказ. Писатель, как правило, отвечал:

— Ну, хорошо. Подумаю. А что выйдет… твердо не обещаю.

И всякий раз выходила еще одна талантливая вещь.

Показательна в этом отношении история рождения сказа «Не та цапля» — уже в послевоенное время. А было так.

Как-то, разговаривая с Павлом Петровичем по телефону, я попросил его написать что-нибудь о техническом прогрессе.

— Вопрос, конечно, важный, — ответил Бажов. — Но ведь вы знаете, что это не по моей части. Пишу о том, что хорошо знаю. Не могу…

— Павел Петрович! Газету очень волнует этот вопрос. Сегодня «Правда» напечатала передовую, посвященную ему. Прошу прочитать, и тогда ясно будет, за какие материалы прошлого и настоящего ухватиться.

— Ну хорошо. Почитаю. Но сказа не обещаю.

Проходит некоторое время, и Павел Петрович появляется в редакции со сказом.

— Настукал. Посмотрите, может быть, годится для газеты.

Слово «настукал», которое он часто употреблял, означало напечатал на машинке.

Присел в кресло и, немного помедлив, добавил с добродушной улыбкой, как бы поверяя тайну:

— Прихожу в обком партии. Секретарь обкома Шестаков пристал да пристал: «Поедем на Уралмаш, посмотрим шагающий экскаватор». Поехали. Рассматриваю части этой махины, ее ноги, длинную стрелу, и сразу возникает образ цапли. А у нас в Сысерти прежде была заводская марка — изображение цапли. Вот откуда и пошли мысли о сказе «Не та цапля».

Канвой произведения послужил обычай старых заводовладельцев метить свою продукцию особым клеймом. В Сысерти избрали изображение цапли. Она стала синонимом каторжного труда рабочих, как говорится в сказе, «опостылела им, может, хуже двуглавого орла». Прошли годы, — рассказывает автор, — и вот внук повез дедушку на большой уральский завод показать машину, имеющую внешнее сходство с цаплей: длинная шея, долгие ноги, ходит, как человек на костылях, вприпрыжку. Дедушка увидел землекопную машину, что «за день поднимает земли за семь тысяч человек», шагающий экскаватор. Цапля, да не та! Сказ замыкается концовкой о том, что у нашего народа думка «побольше понаделать самолучших машин, каких не было и нет в заморских странах, да облегчить труд нашего человека».

«Долговекий мастер», как удачно назвал Бажова Е. Пермяк, был, попросту говоря, своим человеком в редакции. Заходил к нам либо в качестве автора, либо по вопросам деятельности отделения Союза писателей, либо для встреч с московскими и ленинградскими литераторами, жившими в эвакуации в Свердловске. Частенько я видел в редакции такую картину: на старомодном диване с высокой спинкой сидят Бажов и А. С. Серафимович или Бажов и А. С. Новиков-Прибой, мирно течет беседа; Павел Петрович дымит любимой трубкой и больше слушает, чем говорит.

У меня, человека с Дона, было особое расположение к Александру Серафимовичу. Появление его в редакции вызывало воспоминание об учебе в учительской семинарии станицы Усть-Медведицкой — родины Александра Серафимовича, ставшего впоследствии городом его имени, о первых рассказах писателя из донской жизни. Когда пришла весть о разгроме фашистов в Сталинграде, Серафимович несказанно радовался, делясь чувствами с Бажовым.

Здесь, в Свердловске, Серафимович написал несколько рассказов и очерков, в которых клеймились зверства немецких захватчиков. В 1943 году он поехал в Москву. Вскоре после взятия Орла нашими войсками (кстати сказать, важную роль в сражении за город сыграл Уральский добровольческий танковый корпус) группа писателей собралась на фронт, чтобы написать книгу о боях за Орел. И вместе с другими поехал А. С. Серафимович. Ему тогда было… 80 лет!

Возвращаясь к взаимоотношениям редакции с Бажовым, хочу отметить, что, питая глубокое уважение к газете, Павел Петрович внимательно просматривал ее страницы и порой критически относился к публикациям, особенно по вопросам литературы. Если что не нравилось ему, высказывал мнение откровенно и прямо. Давал советы, но очень тактично.

Однажды возник интересный диалог с ним. Идем мы из Дома печати в обком партии. Там созывалось какое-то заседание. С недовольством говорю:

— Буду заседать, а ведь мне сегодня надо написать передовую статью.

Павел Петрович не выразил никакого сочувствия, промолчал. А через минуту, слегка покашляв, шутливо спрашивает:

— Не на международную ли тему?

— Нет, на внутреннюю. Весна приближается, посевная кампания не за горами.

— Передовую об этом вы мигом напишете.

Я несколько смутился, не понимая, к чему клонит речь Павел Петрович. Стараясь не обидеть меня и тщательно подбирая выражения, он продолжал:

— Откровенно говоря, читаю передовые «Уральского рабочего». Есть, конечно, добрые. А чаще бывает… тяжеловатые, сложные фразы накручены так, что… торчат колючей проволокой, за которой упрятана мысль. Верно я заметил?

— Верно.

— Запомнил одну передовую: «Мобилизовать все силы на уборку урожая». Все в ней есть, не затронуты только вопросы международного положения…

И Павел Петрович спрятал улыбку в бороду. А я с горечью подумал: «Какая чушь — «мобилизовать все силы». Значит, надо вывести на поля стариков, женщин, детей — всех поголовно, сосредоточить всю технику, лошадей, транспорт. А кто же будет ухаживать за коровами, отвозить зерно на заготовительный пункт?!

Ссылаясь на опыт областной «Крестьянской газеты» (в ней Павел Петрович работал в 1923—1930 гг.), мой благожелательный критик добавил:

— У нас прежде проще было. Дали заголовок «О картошке» и повели с крестьянином беседу задушевную. Подбодрили его. Порадовали урожаем и доходами от картошки. Печатное слово прилипало там, где ему положено. Действовали неопрометчиво.

После этого разговора я всерьез задумался над нашими передовицами…

Строгая бажовская принципиальность отчетливо проявилась в статье «По поводу одной рецензии». Впервые она опубликована в книге «П. П. Бажов. Публицистика. Письма. Дневники» (Свердловск, 1955), вероятно, по копии. А ее оригинал с автографом Бажова и датой «30/XI—46» оказался в моем архиве. Охотно допускаю, что редакция «Уральского рабочего» по моей вине не исправила тогда свою ошибку… Статья Павла Петровича остро полемична и прочно аргументирована. В ней дана резкая критическая оценка рецензии на сборник «Золото», помещенной в газете 15 ноября 1946 года. Сборник был выпущен Свердловским издательством к 200-летию добычи золота на Урале. Статья примечательна тем, что раскрывает типичные черты Бажова-публициста: доскональное знание истории уральского края, правдивость и честность в оценке литературных и иных явлений.

Справедлива и поучительна критика Бажовым двух материалов, помещенных в «Уральском рабочем» 30 июля 1946 года. Первый из них — фельетон «Последний трюк». Он занял большую площадь на странице газеты. Автор долго ходил вокруг да около факта: на одном из заводов Каменска-Уральского начальник ОРСа разбазарил дефицитные товары из фонда рабочего снабжения и благополучно выбыл в Москву, не будучи привлеченным к уголовной ответственности.

Бажов в дневниковых записях, датированных тоже 30 июля 1946 года, дает краткую оценку: «Фельетон написан бойко, с выдумкой и темпераментом. Но вот читаешь, и тебя не оставляет мысль, зачем так длительно писать о том, что можно выразить короткой заметкой». А затем сравнивает дореволюционный фельетон с современным. В прошлом фельетонист вынужден был так писать, чтобы обвести цензуру за нос, избежать запрета на публикацию и чтобы путем намеков и иносказаний довести до читателя сокровенный смысл, подтекст фельетона. «Остроумное игрословие» было другой его особенностью, но второстепенной.

Совсем иными стали задачи фельетона в наше время.

Второй объект критики Бажова — очерк «Уралмашевская закалка». Содержание его представляет скучное повествование о технологии. У станочника Григория Турунцева сломался победитовый резец при обработке вала, блюминга. Применил резец быстрорежущий — и дело пошло. Бажов записал:

Неудачный очерк послужил Павлу Петровичу поводом для размышлений. Он ставит вопрос: почему героика будней в изображении журналистов и литераторов получается неувлекательной? И отвечает подробно. Часто переносятся в литературу обветшалые приемы: показ пейзажа «для настроения», описание внешнего облика героя, какого роста, широк ли в плечах или нет, с облысевшим лбом или с лихо взбитым чубом, а затем поверхностный разговор о работе. «За всем этим внешним вовсе не видишь ни человека, ни его дела», — подчеркивает писатель. А в заключение делает вывод, что люди — везде люди: и в быту, и на войне, и на производстве; все живут, волнуются, борются. Это и должно изображаться полноценно.

Критические замечания Бажова были поучительны для нас, журналистов тех лет. Немало поучительного найдут в них для себя и сегодняшние газетчики.

Корреспондентом «Красной звезды» приезжал в Свердловск в апреле 1944 года Алексей Александрович Сурков. Редакция «Уральского рабочего» совместно с отделением Союза писателей организовала вечер поэта, который проходил в Малом зале Дома печати. Собрались писатели и журналисты. Когда Сурков появился на трибуне в военной форме, с добродушной улыбкой на лице, зал приветствовал его горячими аплодисментами. Вначале он эмоционально, с жестикуляцией говорил о литературной жизни в военное время, о слове поэта, ставшем поистине «полководцем человечьей силы», а потом о себе. Иронически добавил: «Судите сами, Константин Симонов — офицерский поэт, а я солдатский». И как бы в подтверждение этой полушутливой характеристики начал читать новые стихи. Чтение одной из вещей предварил замечанием: «А сейчас я прочитаю стихотворение, которое публиковать в настоящее время нельзя». Его название я не запомнил, а содержание такое: в борьбе с фашизмом советские люди жертвуют своими жизнями, Америка же отстреливается… свиной тушенкой (мы получали ее по лендлизу).

Вечер прошел как чествование боевого поэта — любимца народа.

На Урале Сурков проводил дни в цехах предприятий Свердловска и Тагила, работавших на оборону. Написал серию очерков, которые публиковала «Красная звезда» под названием «Огни Большого Урала». В них воспевалась героика тыла, соревнование за лучшую помощь фронту, живо и поэтично обрисованы ударники, старые и молодые, — те «малышки», которых едва видно было за станками. В одном из очерков нарисована такая картина:

Даже этот маленький кусочек из журналистского выступления «выдает» поэтическую натуру Алексея Александровича.

Спустя более чем десятилетие, в 1957 году, когда «Уральскому рабочему» исполнилось 50 лет, Сурков, приветствуя по случаю юбилея коллектив журналистов и полиграфистов, писал:

Вспоминая о поэтах тех лет, нельзя не сказать об Аркадии Яковлевиче Коце — авторе русского текста «Интернационала», песни, торжественно звучащей на всех языках и на всем земном шаре. В эвакуации в Свердловске он в меру своих сил участвовал в общенародной борьбе с фашизмом.

А. Я. Коц был желанным гостем нашей редакции. Его внешний облик надежно срисовала моя память. Будто» сейчас вижу человека низкого роста, в одежде темного цвета, с полысевшей головой, с лицом, выражающим внутреннее благородство. Обычно тихой походкой он входил в кабинет редактора, медленно опускался в кресло и засыпал Шаумяна вопросами: какие вести из Москвы? Что слышно об открытии второго фронта союзниками? Нет ли сведений о Париже, придавленном фашистским сапогом?

Беседа затягивается. Гость умолкает на минуту, задумывается над чем-то, а потом делится своими впечатлениями об увиденном на заводе, на улицах города. В конце беседы расстегивает пальто, достает из внутреннего кармана небольшие листки бумаги и, стесняясь, протягивает их редактору.

— Лев Степанович, понимаешь, не могу сидеть сложа руки. Написал стишок, может быть, понравится…

Однажды Аркадий Яковлевич принес стихотворение-«Париж» и долго с восхищением говорил о столице Франции, где он жил до революции эмигрантом, о свободолюбии парижских рабочих. Мы слушали его рассказ как поэму.

Через несколько месяцев произошло событие, весть о котором облетела весь мир: французские моряки-патриоты взорвали сосредоточенные в порту Тулона корабли, чтобы они не достались Гитлеру. Поэт посвятил этому событию стихотворение «Тулонский взрыв», напечатанное в «Уральском рабочем» 2 декабря 1942 года.

Человек преклонного возраста, тяжело переживший гибель сына на фронте, больной (у него развивался рак горла, и душила астма), стесненный бытовыми неудобствами, Аркадий Яковлевич работал много и напряженно. Посещал предприятия, писал стихи для заводских многотиражек. В них он призывал рабочих к самоотверженному труду, славил ударников фронтовых бригад. В «Уральском рабочем» были опубликованы стихотворения Коца: «Тебе, Урал!», «Уральская песня», «Песня о первой фронтовой» (о бригаде Михаила Попова, созданной на Уралмаше), «Город-герой» и другие. 5 марта 1943 года в «Уральском рабочем» появилось последнее произведение поэта «Ржев» — отклик на взятие этого города советскими войсками. Стихотворение написано сатирическим пером с обыгрыванием поговорки «Попал впросак», возникшей некогда в Ржеве (вояка «пруссак попал впросак»).

До последних ударов сердца не расставался с пером старый поэт.

С Константином Мурзиди я впервые встретился в 1929 году в Новороссийске, в редакции газеты «Пролетарий Черноморья», где я работал тогда ответственным секретарем.

В летний день тихо раскрывается дверь, и в комнату входит черноволосый парень в синем костюме и белой косоворотке. Не преодолев своей робости и слегка заикаясь, говорит:

— Ученик я… Живу в селе Гайдук… Принес… стишок. Пожалуйста… посмотрите.

Я прочитал и удивился образности языка и благозвучности рифм.

— Напечатаете? — спрашивает.

— Да. Стихотворение хорошее.

С сияющим от радости лицом выскочил из комнаты. Стихи молодого поэта не раз появлялись потом на страницах новороссийской газеты.

Десять лет спустя в Свердловске я встретил Мурзиди возмужавшим, уже принятым в Союз писателей. Тогда, в 1939 году он приобрел известность «Песней о Василии Баранове», созданной в содружестве с композитором В. Трамбицким. Василий Баранов, уроженец Урала, служил пограничником на Дальнем Востоке и геройски погиб в сражении с нарушителями границы. Песня заканчивалась словами: «Он умер… Да нет же, он с нами живет — народный герой никогда не умрет».

Героизм советского воина, героизм труженика тыла — вот что является стержнем творчества Константина Мурзиди в годы войны.

Бывало он приходил в редакцию «Уральского рабочего», садился за стол, словно постоянный сотрудник, брал в руки перо и бумагу, спрашивал меня:

— Чем заняться? Я готов…

— Костя, давай шапку. Вот тебе материалы подборки в номер.

И Костя (так звали его все и всегда) увлеченно работал над стихотворными «шапками». Сочинить «шапку», то есть обобщающий заголовок к материалам полосы или подборке на одну тему, — дело нелегкое. «Шапка» должна отличаться выразительностью, образностью, краткостью. Именно такими они и получались у Кости Мурзиди. Нередко его «шапки» перекочевывали со страниц «Уральского рабочего» на огромные щиты в цехах и у заводских проходных.

Лира Мурзиди быстро откликалась на важные события.

В Свердловск однажды пришла радостная весть: сформированная на Урале 363-я стрелковая дивизия в разгроме немцев под Москвой проявила массовый героизм; в марте 1942 года ей присвоено звание гвардейской, и она стала именоваться 23-й гвардейской стрелковой дивизией. Весть взволновала Мурзиди. Он написал текст марша «Гвардейцы Урала», а композитор Б. Штейнпресс создал к нему музыку. Помнятся начальные строки марша:

После опубликования в «Уральском рабочем» марш был доставлен в дивизию и находился в строю гвардейцев (его увезла делегация свердловчан, выезжавшая на Калининский фронт с подарками бойцам к 1 мая 1942 года; было отправлено 115 тысяч подарков).

Яркие патриотические стихи посвящает Мурзиди героям Сталинградской битвы. Стихотворение «Стой, боец» начинается напоминанием о сражении за Царицын в гражданскую войну:

Это стихотворение напечатано в газете 27 октября 1941 года.

Мурзиди написал в военное время много хороших стихов, изданных тогда же сборниками. На две книжки («Письма друзей» и «Город на Урале») Леонид Гроссман в августе 1943 года опубликовал в нашей газете рецензию.

Если уж мы заговорили о критиках, нельзя не упомянуть взыскательного ценителя творчества молодых украинского публициста Всеволода Андреевича Чаговца, жившего у нас в эвакуации. Его образ ассоциируется у меня с некрасовским: «Дядя Влас, старик седой» (тот самый, который собирал в деревнях гроши на постройку божьего храма). Высокого роста, статный, с красивой серебряной бородой, галантный, он сразу вызывал симпатию. Никогда я его не видел мрачным и молчаливым. Идешь по коридору или заходишь в кабинет отдела — Чаговец обязательно беседует с кем-нибудь. Он обладал огромной эрудицией, особенно в области литературы и искусства. Выступал в газете со статьями на литературные темы. К 90-летию со дня рождения Короленко, с которым дружил долгие годы, написал яркую публицистическую статью. Газета печатала и его театральные рецензии, обзоры.

Когда наши войска освободили Киев — родной город Чаговца, «Дядя Влас, старик седой» от радости плакал, как ребенок, готовый обнять весь Свердловск. Радовались не один день этому великому событию все работники редакции. Через некоторое время Чаговец, тепло попрощавшись с нами, уехал на Украину.

Гордостью редакции «Уральского рабочего» были правофланговые журналистики — творцы очерка, рассказа, фельетона. Первым назову Иосифа Исааковича Ликстанова. И в военные, и в мирные годы он, умудренный жизненным и газетным опытом, держал на своих крепких плечах, пожалуй, самый тяжелый груз редакционной работы, занимая скромный пост литературного сотрудника промышленного отдела. Ликстанов в газете — это очерки, фельетоны, статьи, корреспонденции на самые разнообразные темы. И с таким высоким качеством, о котором многие могли только мечтать.

Наше знакомство состоялось — увы! — в неприятной для всей редакции обстановке. Осенью 1939 года, когда еще не дошла очередь до моего знакомства с Ликстановым, внезапно «ударил гром»: «Правда» на 4-й странице поместила фельетон под интригующим названием «Печенеги». Фельетон высмеивал опубликованную в «Уральском рабочем» статью о местной выставке художников, подписанную Н. Коноваловым (зав. отделом культуры редакции) и И. Ликстановым.

Содержание фельетона было очень острым. Особенно возмутила фельетониста оценка картины В. Зинова «Колхозное стадо». Говорилось, что подобно воинственным печенегам двое рецензентов совершили налет на выставку. Фельетон заканчивался сатирическим четверостишием:

Больше всех, конечно, переживал неудачу Ликстанов. Отмалчивался, смотрел либо в сторону, либо в пол, а меня, чужого человека, избегал. Все же встреча состоялась. Ну а потом мы подружились. В знак уважения называли друг друга «старик». Я вскоре убедился в многогранной талантливости Иосифа Исааковича. Она еще больше раскрылась в Великую Отечественную.

Когда на западе страны заговорили пушки, Иосиф Исаакович сразу занял свое место в боевом строю журналистов. В обойме его оружия оказались все жанры — от информационной заметки до очерка. Редко можно было увидеть его в отделе: и в дневное время, и вечерами находился он на предприятиях. Иной раз по 2—3 дня не показывался в редакции. Как-то я сделал ему замечание:

— Старик! Нельзя же так вести себя. Ведь ты можешь срочно потребоваться для важного, неотложного дела, а где, на каком заводе искать тебя, — никто из нас не знает.

— А что может случиться более важного, чем война? — парировал он с улыбкой. — Война-то идет на заводах!

И, достав из кармана блокнот, добавил:

— Вот я ее, эту войну, и перенесу на страницы газеты в точной копии.

У него была потребность всегда находиться среди людей, познавать душу человека, истоки трудового героизма. С особенным желанием он шел работать в выездные редакции.

…Поздний час. Уже сдана в набор сводка Совинформбюро. В типографии верстается номер «Уральского рабочего». Редактор Л. С. Шаумян, дымя трубкой, делает какие-то заметки для себя в ожидании оттисков сверстанных полос. В отделах редакции, как всегда, шумно: подводятся итоги рабочего дня, обсуждаются планы выступлений в будущем номере газеты.

И вот в дверях одного из кабинетов появляется приземистая фигура Ликстанова. Помятое, заношенное пальто. На крутой лоб нахлобучена шапка-ушанка. Лицо красное от лютого мороза. Сняв рукавицы, вынимает из кармана блокнот. Спрашиваю:

— Как дела, старик?

— Хороши дела. Очень хороши.

— Настроение людей?

— Работают, как черти.

— Что ж, так именно и скажешь в газете?

— А что? Так и напишу. Удивительные же люди!

— Номер уже готов — давай быстрее информацию на первую полосу!

Через несколько минут подает и отправляется на отдых.

Это было в декабре 1941 года. Тогда буквально бешеными темпами строили два новых корпуса для завода по выпуску нового оружия. На ударной стройке Ликстанов в выездной редакции проводил дни и ночи, сознавая личную ответственность за быстрейший выпуск грозного оружия. В период строительства напечатано 24 «боевых листка» и 30 «молний». Пламенное слово публициста в листовках зажигало сердца людей, помогало возводить здания сверхскоростными темпами. Строительство — с установкой оборудования — было закончено в 12 дней, причем в труднейших условиях, при сорокаградусном морозе. Это была победа героизма советского человека.

Будущий писатель участвовал в работе и других выездных редакций «Уральского рабочего».

Главной темой газетных выступлений Ликстанова была героика труда уральского рабочего класса, ковавшего оружие для фронта. Но он занимался и обличением негативных явлений, пуская в ход критические корреспонденции, статьи по вопросам морали, фельетоны.

Отдавая творческие силы газете, Ликстанов выкраивал время для завершения своей первой повести «Красные флажки» (в переиздании «Приключения юнги»). В 1943 году она была закончена. Положив изданную в Свердловске книжицу мне на стол, Ликстанов сказал:

— Читай, старик, но не будь строгим. Первый опус.

Драгоценная черта журналиста и писателя — умение наблюдать, изучать людей, окунаясь в жизнь. Уже в первые военные годы блокноты Ликстанова переполнились записями наблюдений. Исподволь писалась повесть «Малышок» по материалам, в частности, собранным на Свердловском инструментальном заводе. Повесть, посвященная самоотверженному труду рабочих и их боевых помощников — учащихся ФЗУ, удостоена Государственной премии, издана на многих языках. Вышла она в свет в 1947 году.

Случилось так, что после присуждения премии мы встретились с Иосифом Исааковичем (с ним была и его жена Лидия Александровна) в Москве в Центральном театре Красной Армии на спектакле «Учитель танцев». Ликстанов будто переживал вторую молодость. Он поделился со мной новыми творческими замыслами. Они потом реализовались упорно и настойчиво. В 1949 году опубликована приключенческая повесть «Зелен камень», в 1953 году — повесть «Первое имя». Последнее его произведение — роман о журналистах «Безымянная слава», выпущенный Детгизом в 1957 году уже после смерти писателя (он умер осенью 1955 года).

На главном направлении литературы находился и свердловский писатель Юрий Яковлевич Хазанович. Он заслужил глубокое уважение в «Уральском рабочем» как талантливый очеркист.

В творчестве Юрия Яковлевича по-своему отразился опыт Бажова. Очеркист как бы искал потомков Тимохи Малоручко — героя сказа «Живинка в деле» — на Уралмаше, Верх-Исетском заводе, Свердловском турбомоторном, Первоуральском новотрубном. Искал — и не безуспешно — «особые грани» характера советского труженика. «Особая грань» — под этим названием и вышел сборник его очерков, изданный в Свердловске в 1952 году.

Прежде чем написать очерк, Хазанович обычно приходил в редакцию и рассказывал о каком-нибудь своем очередном «открытии», делился впечатлениями о новшестве в производстве и тут же излагал соображения насчет композиции будущего произведения. Это происходило либо в отделе литературы и искусства, либо в кабинете редактора.

Запомнился один такой разговор. Жизнерадостный, как всегда, зашел он в мой кабинет, не раздеваясь, брякнулся в кресло и с ходу начал стрельбу фразами:

— В поезде познакомился с одним молодым строителем. Ну и человечище, должен сказать! Колесит по городам, кочует с одной стройки на другую, не считается со всякими неудобствами. Только и на уме: получше да поскорее выполнить задание. Будто личных интересов у него кот наплакал. Любопытная фигура! Когда поезд подходил к Нижнему Тагилу, он пожал мне руку и сказал: «Вот и ваша станция. Выходите, бывайте здоровы. А мне дальше. Ждет меня Север».

На мой вопрос, как и когда рассказанное познакомится с газетной полосой, ответил: «Подумаю… Много мыслей лезет в голову». И действительно, этот встреченный в поезде человек стал прообразом героя одного из произведений Хазановича.

Из его очерков военных лет, получивших прописку на страницах «Уральского рабочего», заслуживает высокой оценки «34 недели на Майданеке». Он повествует о муках, которые претерпел попавший в плен советский солдат Лев Адаскин в гитлеровском лагере смерти. Писатель встречался и беседовал с Адаскиным в госпитале, где тот находился на излечении. Очерк, клеймивший фашизм, был опубликован в нашей газете с портретом Адаскина, на груди которого вытатуирован несмываемый номер — пятизначная цифра. В 1945 году Свердловское книжное издательство выпустило очерк отдельной книжкой.

Активное участие писателей в газете — бесспорная заслуга ее отдела литературы и искусства. Отделу везло на руководителей. С 1940 года его возглавлял Евгений Лебедев — выпускник Института журналистики, даровитый работник, написавший серию квалифицированных рецензий и очерков (очерки были изданы брошюрой под названием «Главный меридиан»). После него отделом заведовал Олег Коряков.

В переписке со мною Коряков вспоминал:

В числе молодых был и сам Коряков — личность интересная, талантливая. В 1941 году Олег Фокич закончил Уральский университет. Потом служил в Свердловском пехотном училище — сначала курсантом, затем командиром взвода. После демобилизации, летом 1946 года, зашел ко мне. Сказав по-военному: «Разрешите войти?», медленно опустился в кресло и тихим голосом заговорил о том, что хотел бы работать в редакции. Мне сразу бросилась в глаза его скромность, и я подумал: «Едва ли из него получится живой, боевой журналист». С таким сомнением хотел завербовать его на работу по выпуску листка «За благоустройство Свердловска». Коряков ушел, заявив: «Подумаю». После этой встречи я посоветовался с Евгением Лебедевым и работником университета Александром Пятницким, которые дали Корякову положительную характеристику. Тогда Олег Фокич был зачислен сотрудником отдела литературы и искусства. В марте 1947 года он стал исполнять обязанности заведующего этим отделом. С 1948 по 1953 год работал ответственным секретарем редакции.

Нередко секретарь редакции со многими в аппарате конфликтует, требует, придирается, рьяно правит материалы, плохим не дает ходу, постоянно всех торопит, ведь график выпуска газеты — закон. А на Корякова я не слыхал жалоб. Он обладал завидным тактом, умел улаживать крупные и мелкие конфликты, чем снискал себе в редакции уважение и авторитет. Помимо привлечения широкого круга авторов, которые давали газете высококачественные материалы, литературные произведения, Олег Фокич много трудился сам над очерками, статьями, рецензиями, фельетонами. Их было опубликовано очень много.

По горло загруженный журналистскими делами, Олег Фокич находил время и для литературной деятельности. В 1951 году он был принят в Союз писателей.

Коряков-писатель — это уже особая тема. Но хочется подчеркнуть, что его формирование как литератора было тесно связано с газетой, с нашим «Уральским рабочим».

Этими словами Мариэтты Шагинян, сказанными ею в одном из интервью, я и закончу свои, быть может, несколько отрывочные воспоминания о писателях, чье перо оставило заметный след на страницах «Уральского рабочего» военных и первых послевоенных лет. Думаю, что, произнося эти слова, Мариэтта Сергеевна вспоминала и нашу газету.