Слово о товарищах

В. Стариков СЛОВО О ТОВАРИЩАХ

Хотя Свердловск сейчас новыми каменными кварталами жилых домов вплотную приблизился к озеру Шарташ, когда-то огражденному от города плотным сосновым заслоном, оно еще сохранило чистоту воды, зеленую густоту прибрежных приветливых рощ, ощущение простора и покоя. Полоса дачных построек, окруженных цветниками и ягодниками, с обилием берез и дуплистых тополей, далеко тянется по берегу, смыкаясь с домами старинного кержацкого села Шарташ. В центре дачного поселка, в некотором отдалении от берега, и по сей день стоит красивый двухэтажный просторный дом, окруженный со всех сторон высокими густокронными березами, заглядывающими ветками в окна верхнего этажа.

В предвоенные тридцатые годы этот дачный дом был известен всем живущим в Шарташе как писательский. Каждое лето, едва только кончалась неустойчивая уральская весна, его до глубокой осени занимали прозаики, поэты, критики. Свердловский коллектив литераторов в ту пору был невелик, и в Шарташе практически могли поселиться для работы и отдыха почти все желающие. Холостякам предоставлялись самые маленькие комнаты, семейным попросторнее.

Внизу помещалась большая столовая. Во всю длину ее тянулся обеденный стол, вдоль одной из стен — громадный, внушительный старинный буфет, хранивший обеденную и чайную посуду, столовые приборы, скатерти, полотенца. Здесь завтракали, обедали и ужинали. Завтраки проходили быстро: большинство тотчас расходилось по комнатам для работы. Вечерами же после ужина засиживались, столовая и примыкающая к ней просторная веранда превращались в литературный и дискуссионный клуб. Жаркие споры, баталии, просто импровизированные литературные вечера, когда читались новые стихи, рассказы, прозаические отрывки, затягивались до самого позднего послеполуночного часа.

Шарташские летние дни всех нас очень сближали. Мы лучше узнавали друг друга, входили в курс творческих планов, становились как бы соучастниками литературной работы каждого. Как жаль, что перестала существовать эта писательская дача и литераторы Свердловска теперь общаются лишь на собраниях, где не может быть былой раскованной обстановки, не регламентированной повесткой дня, узким кругом вопросов.

Тридцатые далекие годы… Время первых размашистых пятилеток, первых больших новостроек… Страна покрывалась строительными лесами. Чуть не каждый день вступали в действие новые домны, мартены, гремела Магнитка, строились Березники, Челябинский тракторный, цехи Новотагильского металлургического завода, в Первоуральске начинали прокатывать трубы высшего качества. Чувство личной сопричастности к индустриальной поступи страны являлось тем эмоциональным зарядом, который помогал созданию литературы, нужной читателю. Не ошибусь, если скажу, что две главные темы определяли тогда творчество самой активной части литераторов: ломка в сознании людей, тех, кто еще вчера ничего не знал, кроме собственного крестьянского хозяйства, личных интересов, а теперь становился сознательным строителем социализма, и осознание исторической важности пути, пройденного народом за годы Советской власти.

О традициях, влияниях, о сущности молодой советской литературы и разгорались споры в Шарташе. Особенно непримиримым был в своих, зачастую крайних, позициях, порой доходивший до сухих и упрощенных схем, главный «теоретический» спорщик — удивительно душевный и мягкий характером Андрей Ладейщиков. Но чем непримиримее становился он в спорах, тем более яростно наступали на него другие.

Особенно оживленными наши вечера становились, когда сходились поэты. Центром притяжения для них был лирик Коля Куштум, по житейской скромности и холостяцкому состоянию занимавший самую крохотную комнатушку под крышей, в которой умещались только кровать и шаткий трехногий столик. Его постоянными гостями, а следовательно и нашими, чаще всего бывали Костя Мурзиди, хрупкий, темный лицом, не так давно сменивший солнечный Новороссийск на индустриальный Урал и уже ставший патриотом края; Борис Ручьев, наезжавший из Магнитки, влюбленный в свой железный город, своих рабочих парней; Владислав Занадворов, высокий, с одухотворенным лицом, писавший возвышенные, полные романтики стихи, овеянные, казалось, ветрами дальних странствий; Константин Реут, работавший в промышленном отделе «Уральского рабочего», громогласный, такой же, как и в своих кованых стихах.

Прозаики по возрасту были несколько старше поэтов, с бо́льшим жизненным опытом, и поэтому посматривали на «мастеров рифмы» несколько снисходительно. К тому же поэты, населявшие дачу и приезжие, свои произведения пока видели только в разных периодических изданиях, а прозаики уже являлись авторами заметных книг, имевших большую или меньшую популярность у читателей. Из поэтов только у Куштума в писательском активе имелись три стихотворных сборника. Последний, с самыми певучими стихами, назывался «Лесная родина». Но он был, о чем многие сожалели, последовательным лириком. Свернуть Куштума на промышленные оды никак не удавалось.

Три писательские фигуры встают в памяти крупным планом: И. С. Панов, О. И. Маркова и А. Ф. Савчук.

У Ивана Степановича Панова, самого старшего по возрасту, был опубликован большой интересный роман «Урман», его первая часть. На Шарташе он работал над второй книгой. Был Иван Степанович невысок ростом, весь какой-то подбористый, подтянутый, внутренне по-партийному целеустремленный, смотревший на все как бы шире и глубже других. С увлечением рассказывал он о своих многодневных скитаниях по самым глухим уголкам Приобья, по тем местам, которыми теперь завладели нефтяники и газовики Тюмени.

Ольга Ивановна Маркова получала отовсюду многочисленные взволнованные читательские письма на свою первую книгу «Варвара Потехина». Красивая, стройная, с длинными черными волосами, которые она то заплетала в косы до пят, то укладывала короной на голове, она была из семьи коренных уральских рабочих. В разговорах, сильно окая, употребляла массу уральских словечек, поговорок. Обладала тонким музыкальным слухом, знала множество народных песен, любила их. Поэтому охотно отзывалась на просьбы спеть. В часы горячих споров Ольга Ивановна скромно сидела в сторонке, не вмешиваясь, но внимательно прислушиваясь, поблескивая загадочными глазами.

Позднее всех являлся к завтраку Александр Федорович Савчук. Автор романа «Так начиналась жизнь», он в ту пору писал новую большую книгу — о последних днях белогвардейщины на Северном Кавказе. Его роман «Так начиналась жизнь» к тому времени выдержал три издания и главами публиковался во Франции.

Там, на Шарташе, и произошло наше сближение с Сашей Савчуком.

Он был старше меня всего на пять лет, но принадлежал, условно говоря, к другому поколению, тому, которое приняло участие в гражданской войне, защищая с оружием в руках революцию, необыкновенно быстро взрослея. В ту пору ему было пятнадцать лет. Позже, во время Великой Отечественной, я видел много парнишек, которые прямо со школьной скамьи, пройдя сквозь огонь, теряя своих товарищей, становились настоящими солдатами, забывая о возрасте. Суровая школа! Вот к такой суровой школе времен гражданской войны принадлежал Александр Савчук.

Помню один из летних вечеров, когда мы, уйдя далеко по берегу Шарташа, говорили о его романе «Так начиналась жизнь». Он вспоминал свое трудное детство.

— Порой не верится, — говорил Савчук, — что все это было со мной. Ведь родился в Варшаве, а где прошли детство и юность — даже трудно сказать. Через всю Россию проехали, и оказался на Дальнем Востоке. Потом обратный путь. На Кубани в станице работал заведующим библиотекой. Почти пять лет прожил в Новороссийске. Работал на цементном заводе. Был свидетелем, как трудно восстанавливались после разрухи цементные заводы. Те самые, о которых Федор Гладков написал роман «Цемент». Представляешь, сколько всего навидался в жизни, сколько интересных людей прошло за это время рядом.

Помолчав, он продолжал:

— Вообще время наше необыкновенное. Такие сдвиги происходят! Каждое мгновение хочется запечатлеть на бумаге. Ведь я почему начал писать? Судьба моя — судьба многих таких же ребят. Вот и захотелось рассказать, как начиналась наша жизнь. Может, правильнее было назвать роман — «Так начиналась наша жизнь»… В Новороссийске, в станицах я наслышался рассказов от очевидцев, как там шла гражданская война, как громили белогвардейцев, казачьих атаманов. О том времени на юге почти нет книг, разве только Алексей Толстой написал. А ведь там произошло крушение всех надежд белогвардейщины. Кончился их поход на Москву тем, что самих сбросили в Черное море. Вот и пишу «Крушение», ни о чем другом сейчас думать не могу.

У него было много и других творческих замыслов, писал пьесу «Семья Гончаровых», думал о повестях и рассказах. Но главное, самое важное — роман. О нем мог говорить часами. Помню, что несколько вечеров мы слушали главы из этого романа, сцены отступления белогвардейских частей через Кубань. Главы нам нравились. В них чувствовался размах повествования, широта замысла. К сожалению, вещь осталась незавершенной. Помешала начавшаяся Великая Отечественная война.

Как-то мы вместе с Савчуком поехали в Нижний Тагил. Саша ехал на встречу с читателями, я — по делам газеты «Известия», которую в те годы представлял на Урале.

Помню: приземистое здание барачного типа, украшенное у входа яркими плакатами. В нем помещался временный клуб металлургов Новотагильского завода. Парни и девушки пришли на встречу из цехов, со строительных площадок, не успев переодеться, в спецовках, стеганках, валенках. Рукавицы торчали из карманов. Девушки кутались в платки, парни сидели в шапках. В читальном зале окна затянуло морозным узором, у людей шел пар изо рта.

После короткого вступительного слова Савчука начался разговор о его романе.

Александр Федорович сидел за столом, подперев руками голову, внимательно слушал выступающих. Ему в ту пору было далеко за тридцать; широкоплечий, крупноголовый, с сильными залысинами. Для выступающих же он был молодым парнем героических двадцатых годов, из племени первых комсомольцев. Поэтому в зале сразу установился особый контакт, когда разговор идет свободно, раскованно.

Парни и девушки говорили о Сашке Яхно, герое романа, как о своем сверстнике, близком им по духу. Писателю вменяли в вину, что он оборвал свой роман, ограничив его военными годами; читателям хотелось видеть героя в мирных условиях, примерно в таких, в каких находились они сейчас, строителем и работником нового времени.

Ночью, в поезде, возвращаясь в Свердловск, мы делились впечатлениями от этой встречи с рабочими ребятами Нижнего Тагила.

— Совсем другие, чем в мое время, — говорил Савчук. — В них куда больше социальной зрелости, ясного понимания значения личности в обществе. Какая требовательность друг к другу! Какое понимание рабочего долга! Помнишь того рыженького из прокатного? Как он сказал хорошо: «Коммунизм — это дело каждого человека. Если я сделал сегодня что-то плохо, то я нанес ущерб государству, создал для него дополнительную помеху, дополнительную трудность».

Савчук был взволнован встречей с читателями своего романа.

…Воскресенье 22 июня 1941 года, такое ясное, сверкающее, мы встретили на Шарташе. С утра купались, за завтраком сговорились, что вечером будем принимать гостей — актеров Свердловского драматического театра, которые хотели познакомить нас с концертной программой из произведений уральских писателей.

В полдень узнали о разбойничьем нападении фашистской Германии.

Вечером писатели собрались в своей комнате в Доме работников литературы и искусства на Пушкинской улице. Помню темное, словно разом постаревшее лицо Павла Петровича Бажова. Может, он больше других понимал, какой тяжелой будет эта война. Он чувствовал себя угнетенным еще и потому, что по возрасту не мог быть в армии.

Шел разговор о месте писателя в эти тяжелые дни. Кое-кто уже успел побывать в военкомате, где всех стереотипно просили пока обождать с заявлениями об отправке на фронт.

Так оборвалась дачная жизнь на Шарташе, оборвалась мирная жизнь.

Писатели, оставив свои рукописи, уходили на фронт. Обрывались многие связи.

О смерти Александра Савчука я узнал на Брянском фронте из письма Константина Мурзиди. Позже узнал, что за участие в боях с немецкими захватчиками Савчук был награжден медалью «За боевые заслуги».

На войне Александр Савчук пробыл недолго. Старый комсомолец, участник гражданской войны, он был из числа тех фронтовых журналистов, которые старались быть как можно ближе к бойцам, разделяя с ними все тяготы фронтового быта, подвергаясь тем же смертельным опасностям, что и солдаты. В этом было понимание высокого долга писателя-журналиста на войне. Это придавало такую достоверность всему, что они писали.

Савчук успел написать всего несколько военных рассказов, в которых были схвачены типические черты советского воина. Печатью талантливости отмечены такие его вещи, как «Большое сердце», «Розовый конверт» и другие. Недаром рассказ «Большое сердце» был напечатан в журнале «Советский воин», входит во все сборники Александра Савчука.

У вдовы писателя сохранились письма, которые она получала с фронта. В них Савчук писал о людях, с которыми встречался на войне, о их храбрости в боях.

Эти письма им писались в самые тяжелые дни боев на Калининском фронте (Савчук был там корреспондентом газеты «Сын Родины»).

Какие точные и весомые слова нашел писатель для выражения своих чувств!

Последнее письмо Александра Савчука к жене датировано 9 марта 1943 года.

Через четыре дня его не стало.

Ему не исполнилось к тому времени и сорока лет. Так рано оборвалась его жизнь.

— В 1952 году мы поехали с Валерой (сыном) туда, где покоится наш Саша, — рассказывала мне Людмила Семеновна, вдова писателя. — Когда добрались до деревни Суховарино, там нас встретили со слезами. Недалеко от деревни — братские могилы, где похоронены партизаны. И наш приезд всколыхнул чувства, как ветер поднимает волны. Многие помнили Савчука, так как редакция находилась в этой деревне.

Позднее останки Савчука перенесли в братскую могилу в деревне Репино Крапивенского сельсовета Ярцевского района Смоленской области. От деревни Суховарино до Репино — семь километров. Над братской могилой установлен монумент.

В 1969 году Александру Савчуку была присуждена посмертно первая премия комсомола Среднего Урала за книгу «Так начиналась жизнь».

Товарищи моего поколения… Мы начинали с ними в литературе вместе. Склоняю голову перед всеми, кто мне был близок, перед своими товарищами-фронтовиками.