Смерть Рыцаря

Глава тридцать пятая

В этот особенно жаркий день, мужикам работать не хотелось. С самого утра они косили траву в этом поле, пока солнце только выглядывало из-за горизонта. Уже тогда они чувствовали вязкую духоту при дыхании. По всей спине катились блестящие капли пота. А к обеду, когда мужики попрятались под деревьями, стало совсем ясно — работать не получится. Если только не хочешь схлопотать солнечный удар. Так все и начали расходится по домам.

Измаил был одним из этих мужиков. И одним из последних он встал с травы после трапезы и сказал вслед уходящим товарищам:

— Еще один день простоя?

— Да брось ты, это того не стоит, — ответили ему уходящие.

Под толстой березой Измаил остался один. Он посмотрел на свою косу и глубоко задумался, стоит ли ему продолжать в одного. Никакой похвалы это не даст и никакой прибавки тоже. Он не будет ходить и хвастаться, что косил траву один одинешенек. Не из того он теста сделан, чтобы выделываться. Вот так и получается, что если он сейчас возьмется за инструмент, то лишь для себя и для себя одного.

Измаил выдохнул. Взял лежащую у березы рубаху и обмотал вокруг головы. Закатал штанину до колен и взял косу. Вышел в поле к траве. Взмах влево, взмах вправо. Пошла работа.

#

Жанпольд задремал в карете. Если это так можно было назвать. Обычно, в дреме, человека легко разбудить. Тут же, если бы не частые похрапывание, легко перепугаться и принять человека за умершего. Мария знала, что не хорошо подшучивать над людьми, особенно над такими полными власти, как мэр. Но София начала первая и тем самым убедила её.

— Давай, давай, Мария, не бойся, — она улыбалась, — хлопни в ладоши, что есть сил.

— Хорошо, — прошептала Мария, еле сдерживая энтузиазм — хорошо.

Расставив руки в противоположные стороны, через мгновенье, она столкнул их ладонью в ладонь. Хлопок вышел через чур громким, который даже в театре посчитали бы слишком напыщенным и неуместным. Жанпольд хрюкнул, слегка приподняв голову, но не проснулся. София с Марией тщательно за этим проследили, а потом засмеялись, прикрывая рот ладонями.

— Десять лет, а ничего не изменилось, — сказала София, хорошо посмеявшись и успокоившись, — ой, он всегда такой, когда на улице жарко. Мне кажется это его и спасает в такие душные дни, он просто просыпает его весь.

— Мне бы тоже такая способность пригодилась, — Мария выглянула в окошко, щурясь от солнца, — слишком жарко. Я на самом деле больше люблю холод и дождь. Мне тогда спокойнее.

— Понимаю, есть что-то в дожде. Но вот холод — точно не моё. А вообще, после десяти лет в Воларисе, когда почти не чувствуешь ни тепла, ни холода, мне и эта жара по душе.

Мария молча кивнула. Как так выходит, что без разговорах о Воларисе они и дня прожить не могут.

— София, ты рассказывала об этом страже, что тебя спас и всё тебе объяснил, — Мария стала говорить серьезно, будто и не смеялась они вовсе мгновенье назад и рядом с ней не похрапывает Жанпольд, — я так понимаю с этого стража всё и началось. И с его дочери в том числе.

— Да, с королевы Марии. С её сына. Твоя часть истории очень помогла расставить всё на свои места, — с лица Софии так же стёрлось ребячество.

— Каков он был этот страж? Видишь ли, королева Мария, толком не знала своего отца. А часть её души была во мне целых тринадцать лет. Я всё еще помню каково это. Хотел бы знать что-нибудь об её отце.

София стала перебирать воспоминания.

— Эм, хотелось бы что-то сказать действительно стоящее, но правда в том, что всё те годы, он был отстранен от меня. Будто меня и не было с ним.

— Из-за чего? Воларис на него так повлиял?

— Нет, я не думаю. Скорее чувство вины. Стыд. Эти чувства обычно заставляют человека закрыться, — София посмотрела на Марию и тут же поняла, что этих слов не достаточно, — но в тот день, в один из последних как я его видела, когда он мне раскрылся, то как он говорил о своей дочери, как хотел защитить её, я сразу поняла, как сильно он любит Марию. Его лицо загорелось, как только он вспоминал её и свою жену. Подобные искры я вижу и в своем отце, когда он сейчас смотрит на меня.

#

Здесь всё было по-другому. Было больше свободы. Как бы странно это не звучало. Ведь одной из главных причин стать пиратом, для Измаила была именно свобода. Потом уже стояли слава и золото. В итоге он не получал сполна ничего из обещанного. Он и его команда не стали пиратами, которыми пугают детей на ночь, из-за которых не бороздят море в ночи. Золото заканчивалось намного быстрее, чем зарабатывалось. Аппетиты у пиратов были под стать королям. А полученная свобода на том небольшом корабле казалось злой шуткой. Пять шагов вправо или влево и дальше только бескрайние воды, и смерть. Капитан устанавливал, когда они едят, когда спят, когда останавливаются в порту. Сейчас, когда Измаил косит траву в поле, когда его не покачивает море, когда он, как и остальные мужики может бросить косу и пойти домой, он наконец чувствует эту свободу. Свободу, которую ему обещали если он не будет заниматься тем, чем занимается сейчас. Да, к концу месяца всё поле нужно скосить, а дальше появиться ещё работа в этом же поле. И эта работа не будет заканчивать пока он не бросит её, а бросить не может, пока нужно есть. Но под этой палящей жарой, с мокрой от пота спиной и натянутыми мышцами, он никогда еще не чувствовал себя более свободным.

Измаил поднял голову с травы и увидел на дороге, вдали, подъезжающую карету. В таком случае ему всегда говорили одно: «В каретах ездят богатые и влиятельные люди. Так что твоя обязанность Измаил — опустить голову и не высовываться».

#

— Ты чувствуешь его душу? — спросила Мария у Софии. Она зашептала, но не от того, что Жанпольд еще спал, ей было страшно заводить этот разговор, поскольку он напрямую касается их обоих, — насколько я понимаю, в тебе душа неизвестного тобой человека.

— Я не знаю, честно. Я не знаю кем он был, этот человек. И мне сложно понять, когда на поверхность выступают его слова и действия. Иногда мне кажется, что его мнения стало моим мнением, как и его привычки.

Мария посмотрела в окошечко. Ответ её не удовлетворил.

— А ты, — начала София, — чувствуешь Галахада? Ты же его знала, тебе проще.

Мария замотала головой.

— Нет. Я его не чувствую. И не думаю, что мне проще. Всю мою жизнь, во мне была чужая душа. А моей…моей никогда не было. Я не знаю какие у меня привычки, какие принципы и за что я стою. Даже моё имя, я не думаю, что оно моё. Я ещё больше потеряна, чем была до Волариса.

Как последние слова слетели с её губ, Мария заметила мужчину в поле. Поначалу она не предала ему никакого значения. Но всё дольше вглядываясь в его работу, как он срезает траву перед собой, этот человек интересовал её всё больше и больше. Она не могла понять почему её так внезапно потянуло к нему, без возможности оторвать взгляда.

Мужчина не обращал внимание на карету. Опустив голову, его интересовало только ремесло перед собой. И возможно, всё в тот день обернулось бы по-другому. Мария бы так и проехала мимо, не узнала бы кто перед ней. Ведь даже подними этот бывший пират голову, посмотри прямо в карету на Марию, они были слишком далеко чтобы друга-друга узнать.

#

Руфь вышла к реке ранним утром. На плечо она закинула рубаху Измаила и его старые пиратские штаны. Она смогла убедить его избавиться от старой пиратской рубахи, поскольку слишком сильно в ней узнается тот самый пиратский стиль. Похоже, так решила Руфь, всем пиратам набирают рубахи с одного порта. А вот штаны напротив, не имели каких-либо пиратских отличительных черт и поэтому Руфь не смогла заставить Измаила избавиться от них. Слишком уж он к ним привык и не хотел расставаться. Так он ей и сказал, когда после очередного ею устроенного скандала, Измаил театрально рухнул на стул, закинул руку на лоб и зашептал бессильно. Театральность эта сработала на Руфь, что удивительно для неё самой. В тот момент она впервые поняла, что перед ней живой человек. Не варвар, не чёртов пират без сердца и сострадания, а обычный человек, такой же, как и она, уставший и запуганный. Руфь тогда села рядом с ним, покрепче сжала его пиратские штаны в руках, которые хотела выкинуть ещё мгновенье назад и ответила:

— Я их для тебя постираю.

С тех пор их жизнь стала чуточку лучше. Им обоим стало свободнее дышать.

У берега реки Руфь поставила бадью и бросила в него вещи. Первый раз в жизни она собиралась стирать. В её доме, где она раньше жила, вещи были всегда постираны и лежали на стуле рядом с кроватью или в шкафу. Кто их приносил, она знала — горничные, но как они стирались, понятия не имела. Но с идеей стирки она была знакома. В книгах иногда об этом писали, о том, что дня неё требуется. Бадья, река и вещь, что будет стираться. На этом познания Руфь заканчивались. И теперь, стоя перед рекой, с бадьей и вещами, она стала сомневаться в собственных силах. Надо было спросить у здешних женщин, но слишком ей было стыдно признаваться, какого она рода. К тому же, пришлось бы объяснять, как она оказалась так далеко от родных мест и горничных. А эта история приведет Измаила к виселице.

Набрав воды в бадью Руфь стала тереть рубаху и штаны друг от друга. Вода почти сразу потемнела. Настолько, что не было видно рук. Руфь вытащила вещи, сморщилась, подняла бадью, ощущая напряжение мышц по всему телу, и вылила воду обратно в реку. Набрала новую.

Спустя шесть подобных повторений, когда вода была почти прозрачной, Руфь решила сдаться. Вещи были достаточно чистыми. Не такими чистыми, как те, что были постираны её горничными, но всё же для первого раза — хорошо.

Руфь, придя в избу решила повесить вещи на стулья, а не на улице, как положено. Эта идея образовалась, поскольку Руфь боялась, что люди увидят, как плохо она постирала вещи и станут задавать вопросы и, в конце концов, повесят уже Измаила. Но когда она стала доставать штаны из бадьи, с них ручьем потекла вода. Руфь сразу же напугалась и бросила штаны обратно. Неужели она настолько где-то просчиталась в стирке, что теперь её вещи стало невозможно просушить? Руфь села на пол рядом с бадьёй и хорошенько призадумалась. Что она упускает? Какую ступень пропустила? И почему в книгах никогда никто не стирает вещи? Неужели так сложно посвятить этому хотя бы одну главу? Или в историях у всех всегда чистая одежда? Годы проходят в этих историях и ни разу никто не постирал ничего? Руфь посмотрела на вещи в бадье. Может, их нужно так и оставить на какое-то время? Пока вода не выйдет? Но вещи же там и лежат, вместе с водой. Они будут впитывать воду обратно. Значит надо сливать время от времени? Точно, так и было решено подождать пока воды в бадье станет больше и уже после слить её, потом снова подождать и снова слить. Руфь кивнула сама себе в подтверждение, поднялась на ноги и решила перекусить пока ждёт.

К обеду Руфь вылила воду из ведра за избу в третий раз. И с каждым разом её не покидало ощущение, что она делает что-то не так, а точнее — оно в разы усилилось. За всё это время, пока она здесь живет, никто из соседей так не делал. В один момент ей хотелось вернуться к реке и бросить туда вещи вместе с бадьей. Чтоб глаза их больше не видели, а руки не занимались стиркой.

К вечеру, после того как Руфь уже в шестой раз слила воду, а вещи суше не стали, по крайнем мере для того, чтобы их можно было повесить на стулья, она пнула бадью в угол, и сама точно так же забилась в углу кровати, где тихонько плакала. Она ещё никогда не чувствовала себя настолько бестолковой, беспомощной и не нужной. Ей казалось, будто вся её прежняя жизнь, с этими горничными и с нарядными платья и балами — всё это фарс, красивая ложь, которая не поможет, если ей захочется жить по настоящему, как люди вокруг.

Когда Измаил вернулся, стал разуваться у порога, он не сразу понял, что происходит. К тому моменту Руфь уже не плакала, а спокойно лежала в кровати, глядя в потолок. Но всё же бадья с его мокрыми вещами бросилась в глаза. Он подошел к ней и вдумчиво всмотрелся в неё. Руфь медленно начала краснеть, даже не смотря на Измаила. Она ждала, когда он начнет смеяться на над ней. Но тот лишь спросил, спокойный, нейтральным тоном:

— Ты не умеешь стирать?

Отпираться смысла не было, доказательство были у него перед носом.

— Нет. Я думала, что умею. Но я не умею, — выдохнула Руфь.

— А что не спросила у соседей?

— Боялась, вдруг придется объяснять почему я не умею стирать. Для женщины это слишком странно. Мне кажется они и так догадываются, что я не простого рода. А по тебе видно, что ты обычный мужик.

Измаил посмотрел на Руфь, которая так и смотрела в потолок, с красными щеками.

— И вопрос у них всплывет в башке, — начал он, — что такая дама делает с таким мужиком. Мы не похожи на влюбленных.

— Это точно, — тихо ответила Руфь.

— И всё же, слишком умными ты делаешь здешних людей.

— Я не хочу рисковать.

Измаил отчасти принял это за комплимент.

— Тебе надо отжимать их, эти вещи. Отжимать руками, — он сел за стол, положил на него руки, — я так понимаю и щелок ты тоже не использовала.

— Что такое щелок?

— Его используют во время стирки, чтобы вещи были чище. Его заливают вместе с водой.

— Нет, я не использовала щелок.

Измаил заметил слегка опухшие глаза Руфь.

— Сделаем так, — он хлопнул ладонью по столу, — я покажу как делать щелок. Но пока одолжим у соседей, чтобы не ждать, и пойдём вместе к реке. Я научу тебя стирать. На корабле у нас женщин не было, а стирка требовалась. Я в этом деле не хуже бабы.

На следующий день, таким же ранним утром, Измаил со всем терпением и нежностью, какой может обладать бывший пират, пояснял за каждое своё действие при стирке. Руфь внимательно слушала, не отрывая взгляда от его рук, что сначала замачивали вещи, потом терли в их, а затем отжимали. После этого, он протянул мокрую рубаху ей.

— Твоя очередь, попробуй.

Руфь начала скромно, озиралась на Измаила, сомневалась в каждом своём движении, но когда тот не делал никаких замечаний и одобрительно смотрел на её руки, она смогла слегка расслабиться и сосредоточиться на стирке. Измаилу даже удалось её рассмешить. Правда ненадолго.

Возвращаясь домой с постиранными и отжатыми вещами, Руфь заговорила.

— Я постираю свою платья, которое из дома. Потренируюсь еще на одежде, что нам дали соседи и однажды постираю его, надену, чтобы почувствовать себя как дома.

— Соседи ничего не заподозрят? Откуда у тебя может быть такое красивое платье.

Руфь улыбнулась и тут же скрыла улыбку, сознательно опуская уголки губ.

— Не буду с ним выходить из дома.

Спустя почти месяц, Руфь наконец набралась смелости постирать своё нарядное платье. Она бережно его терла и так же бережно отжимала. И при этом она пользовалась своей собственной щелочью, которую сама сделала. На которую поглядывала и гордилась.

А на следующий день, где-то после обеда, когда её платье уже высохло, на улице послышались басистые голоса мужиков. Руфь выглянула в окошко и узнала их лица и вспомнила, что именно с ними и уходил сегодня Измаил в поле. Она вышла на улицу спросила где он.

— Там остался твой муженек! Мы его звали с нами, чтобы под жарой этой не пахать, но он остался. Под березой наверняка сидит, потеет, думает, какой он дурак!

Мужики посмеялись и пошли дальше.

Руфь, долго не думая, вернулась в дом, налила в большую кружку воды из ведра, замотала несколько кусочков хлеба в платок и собралась в поле сама. Уходя, она посмотрела на платье висящее на стуле. «А может взять собой? Там где-нибудь переодеться в него и встретить Измаила? Ему нравится платье. Я это знаю. Но какое дело мне до этого?». Так и было решено, что Руфь это платье возьмет и переоденется по пути.

#

Однако не Измаил первым увидит Руфь в этом прекрасном платье. И даже не Мария. А солдаты, сопровождающие карету впереди, и извозчик. И только потом Мария. И только потом Измаил. Платье это настолько прелестное, что врезается в память и остаётся там навсегда. Платье настолько чудесное, что заставило Марию открыть дверь кареты, выпрыгнуть на ходу и побежать к нему.

— Я не могу поверить, что снова встретилась с вами! — крикнула Мария, пробираясь через траву, что была ей по грудь.

Руфь не сразу узнала девочку. Сначала она приняла её за одну из жильцов деревни, но быстро опомнилась. Пляж, лодка, рыцарь и девочка.

— Мария, верно?

— Она самая, — Мария остановилась перед Руфь, поднимая голову, — я рада, что ты в порядке. И это роскошное платье тоже. Ты выглядишь чудесно, свежо.

— Спасибо, — Руфь не смогла сдержать радости от комплементов. Её лицо засияло, — и я рада что ты в порядке. Твоё путешествие закончилось? Как ты здесь оказалась?

— Да, закончилось. Я еду домой.

Они пошли в сторону Измаила, косящего траву.

— А где рыцарь, тот с которым ты была?

Мария во всей красе знала, как пойдет разговора, если она скажет, что Галахад умер, освобождая Воларис и спасая её саму. Всё внимания, вся жалость на которую способно женское сердце, обрушится на неё.

— Галахад, да. Он…он остановился в Серебрадэне. Там сейчас. Наши пути разошлись.

— Он дал нам хорошие советы. Я ему за это благодарна.

Измаил всё же увидел идущих к нему девчонок, опустил косу и пошел им навстречу. Они встретились у тех же берёз, где он недавно обедал.

— Вот кого я никак не ожидал увидеть, — улыбнулся Измаил.

Мария ответила на его улыбку тем же.

— А меня ты ожидал здесь увидеть? В постиранном мною платье, с водой и хлебом специально для тебя?

У Марии стало тепло на душе.

— Я вижу, вы подружились, — сказала она.

Они сели под березой, Руфь раскрыла ткань с хлебом и предложила каждому по кусочку.

— Ой, а я не голодна, — ответила Мария. Во время поездки с мэром, ей удалось столько всего отведать и в таком количестве, что забирать у кого-то хлеб было для неё бессовестно.

Измаил посмотрел на дорогу. На остановившуюся роскошную карету, на охрану этой кареты.

— С кем ты там едешь?

— Мэр Серебрадэна.

— Похоже на то. Можно узнать почему?

— Нам по пути.

Измаил рассмеялся.

— Если бы всё было так просто.

— Это долгая история. Но вы всё равно о ней услышите совсем скоро, поэтому мне кажется, вам надо услышать её от меня. Вы же знаете Воларис?

— Эм, конечно, флейта короля Якова, дракон, что разрушил корабль, помнишь?

— Да, да, точно, извини. Что ж, тогда вы точно должны знать. Если ты хотел отомстить за своих друзей пиратов, то уже не кому. Дракон мертв, Воларис расколдован.

Измаил с Руфь тут же занялись перевариванием этих слов. Они жевали хлеб и думали. Затем Измаил спросил:

— Кто убил дракона?

— Галахад. Он же и расколдовал Воларис.

— Я и понятие не имел, кого встретил на пути. Чтобы победить такого дракона…

— И он ещё выжил, — добавила Руфь.

Мария опустила голову и стала пощипывать траву.

— Да, насчет Галахада. Я не хотела эту тему поднимать, но боюсь, она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. «Девочка, которая выжила». И все будут спрашивать про Галахада, хоть говорить о нём мне больно. Он умер, — Мария подняла голову, посмотрела на обоих, — он спас меня, освободил Воларис, пожертвовав собой.

Затем Мария стала всё рассказывать и всё объяснять, но пыталась держать историю короче. У неё уже были заготовки, она продумала, какую часть можно обрезать, сократить, но даже с этой укороченной версией, она уставала под конец. Может ей стоит написать книгу и носить с собой несколько экземпляров на случай расспросов? Осталось только научиться читать не по слогам и писать.

— Но я хочу поговорить о вас, — Мария выслушала слова сочувствия, в её голосе появилось раздражение, — как вы сюда попали? Что будете делать дальше?

Начала рассказ Руфь.

— Мы шли по дороге, как нам и было велено, пока не наткнулись на деревню, что неподалеку отсюда. Были по пути еще поселения поменьше, но мы решили, что легче будет затеряться в большой деревне. Несколько домов были здесь пустыми. Мы придумали легенду, как оба попали на пиратский корабль в плен. Оба из простых семей.

— Почему из простых?

— Потому что…

— Потому что легче знати притворяться простушкой, — вставил Измаил с ухмылкой, — чем простому мужику — знатью.

— Его походка всё выдает, — подметила Руфь.

— А твоя не выдает? — ответил Измаил, — Идешь будто на тебе пять корсетов и два из них на ногах.

— А у тебя пиратская походка! Пиратская! Я удивлена, как нас еще не раскусили! — сказав это, Руфь откусила хлеба и стала гордо его жевать.

Измаил посмотрел на неё, затем обратился к Марии.

— Ты посмотри, даже жует по-дворянски. Сейчас все березы вокруг начнут кланяться.

Мария в ответ посмеялась.

— В общем, — продолжил Измаил, — теперь я работаю с мужиками, платят едой, а вот если хочешь монет, надо ехать самому продавать её в ближайшем городе или торговцам, если проезжают.

— А зачем вам монеты?

— Я хочу письмо написать родителям — ответила Руфь, — сказать, что всё со мной в порядке и что мне нужны монеты, добраться до дома.

Мария задумчиво посмотрела на Руфь, потом на траву под собой, пощипала её чуть-чуть, склонила голову левее, как бы задумываясь еще сильнее, затем настал момент, когда она совсем перестала двигаться. Остальные так же замерли в ожидании, пока Мария резко не очнулась. Посмотрела снова на Руфь, повернула голову на Измаила, сузила глаза. Кивнула.

— Да! — воскликнула она, встала с травы, — ждите здесь! Я до кареты.

В карете уже проснулся Жанпольд, успел спросить почему остановились.

— Мария выпрыгнула, — пояснила София, — побежала к девушке в поле. Думаю, она её знает, как и того мужчину к которому они подошли.

— Если хотите, — крикнул им извозчик, — я схожу за ней.

— Нет, пусть, — Жанпольд выглянул в окошко, — если она их знает, пускай общаются. Всё равно не успеваем к королю до заката.

И вот, через некоторое время, Мария открыла дверь кареты и гордо объявила:

— Мне нужны монеты! Штуки три золотых думаю подойдет.

Жанпольд поперхнулся воздухом от удивления. Сначала он хотел засмеяться, но переборщил с воздухом, что набрал в себя.

— Куда тебе столько? Может ты имела в виду серебряных⁈ — сказал наконец мэр.

— Нужно помочь людям. К тому же, вы сами сказали, что меня наградят за Воларис. Считайте, что я у вас всего лишь прошу взаймы.

Жанпольд стал серьёзным.

— Ты уверена, что тебя не обманывают?

Мария протянула ему руку, раскрыла ладонь.

— Да.

Вернулась Мария под берёзы с тремя золотыми монетами и вложила в руку Руфь.

— Тут должно хватить на поездку домой, не то что на письмо.

Они обнялись, передали друг другу все любезности на свете и в конце концов стали прощаться.

— Я думаю, мы о тебе еще услышим, — сказала Руфь Марии, когда они встали с травы, — о тебе и Галахаде начнут сочинять песни.

— Я знаю, что должна радоваться этому. Мы все мечтаем о том, чтобы наши жизни оставили след в истории. Чтобы о нас вспоминали. Но это всё кажется таким пустым. Я не знаю…Галахад рассказывал мне, о том, как он относиться к своим подвигам. Какова их реальная для него ценность. В конце концов он так и не смог найти счастья, своё место в жизни, сколько бы песен про него не пели. Но что я смыслю в подвигах. Я была лишь свидетелем. Он всё сделал сам.

Многое еще могла сказать Мария о том, что именно она чувствует. Но взглянув на Измаила и Руфь, стоящих рядом и не знающих, как ей на это ответить, пришлось махнуть рукой, да так небрежно и быстро, будто она только что сказала чепуху и не стоит тратить на неё время. На самом деле, слова Галахада о ничтожной цене подвигов не выходили у неё из головы весь путь домой.

Мария отправилась обратно в карету, Измаил взял косу в руки и собирался идти работать. Руфь села у березы, открыла ладонь и посмотрела на три золотые монеты в руке. Тут же, над ней нависла тень.

— Что ты будешь делать теперь? — спросил Измаил, вставший перед Руфь, — не нужно ждать пока я заработаю монет. Ты можешь уже сегодня поехать в город, найти капитана с кораблём.

— Да, ты прав, — Руфь подняла голову, посмотрела на него, — я могу совсем скоро вернуться домой. К постиранной одежде, к горничным. К роскошным балам, к мужчинам одетым с иголочки и к их хищным глазам. И больше никогда в жизни не буду стирать сама, — Руфь выдохнула, сжала монеты в кулаке, посмотрела куда-то в даль, — но можно…можно я начну с письма? Они должны знать, что я жива. А потом…потом посмотрим. Балы никуда не денутся.

Может Руфь и показалось, но думается ей, Измаил опустил плечи от облегчения, что не останется один ещё хоть на какое-то время.

— Ты хочешь покосить траву? — спросил он.

Руфь посмотрела на него. Да, он почти улыбался. Он рад, что не останется один.

— Ты устал? — спросила она.

— Хах, нет конечно, но раз ты уже умеешь стирать, пора ещё чему научиться.

— А знаешь, — Руфь поднялась с травы, оттряхнула подол платья, — я с радостью. Пошли.

Они зашагали. Измаил протянул косу Руфь.

— Нет, нет, нет, сначала ты покажи, как это делается, а потом уже я возьмусь. Так сразу я не смогу.

— Со стиркой же у тебя получилось без знаний, почти сразу.

— Я чуть-чуть читала о стирке в книгах, к тому же там всё понятно. Что ты замолчал и заулыбался? Говори, что на уме, не надо тут секретничать.

— Что ж, раз ты заставляешь…то я думал, что нет ничего более понятного, чем отжим одежды.

— А! Вот значит какого ты мнения⁈ Знаешь ли, нет! Может со стороны покажется, что всё просто, на самом деле…да, что я тебе объяснять буду, дай косу! Щас я тебе покажу понятно!

Мария, у самой кареты, обернулась на их громкий спор. Поначалу она испугалась, когда Руфь стала махать косой в сторону Измаила, но, когда тех двух одолел смех, страх улетучился. Вот бы её раны могли залечить бывший пират и три золотых монеты.