Смерть Рыцаря

Эпилог Часть Первая

Её не было здесь целую вечность. Казалось, дом стал коситься правее. А может съехала крыша. Дом был старый и Мария не удивилась бы, если придя сюда, обнаружила бы лишь развалины. Она стояла за забором, примерно в том же месте, где стоял до неё Галахад, когда впервые встретил её. В ночнушке, всю мокрую, грязную, с куском хлеба в руках. Увидел её такой и не отвернулся. Хотя и сам выглядел не лучше. Так же в ночнушке, грустный, с опущенной головой. Но от холода не трясся. Стоял смирно, как солдат. Чтобы не происходило в его жизни, пытался казаться сильным, непоколебимым.

«Ты помнишь нашу встречу, Галахад?».

Мария положила руки на забор в ожидании ответа. В ответ лишь тишина. С той ночи, когда король был убит, Галахад не произнес ни слова. Мария снова перестала его чувствовать и осталась одна.

«Почему ты молчишь?», раздраженно спросила она.

Калитка была заперта на цепь. Посередине висел замок. Раньше его здесь не было, и калитка всегда была открыта.

— Мам⁈ — позвала Мария.

Утро наступило совсем недавно. Мать должна была уже проснуться и собираться на работу.

— Мам, я знаю, что ты там. Я вижу твою тень через окошко.

После гроз и дождей было приятно почувствовать тепло поднимающегося солнца на спине.

— Мам!

Дверь дома резко распахнулась.

— Чё кричишь? Замок не видишь? Для кого я его поставила!

— И тебе здравствуй. Давно не виделись.

Мать сложила руки на груди. Она выглядела опрятнее, даже свежее. Набрала веса пару килограмм. На щеках выступал здоровый румянец. Может и стала добрее?

— Ещё чего скажешь? Здоровается она. Всё? Нашлялась? Решила снова зажить спокойно? Без забот и с едой, что всегда на столе?

— Нет, — спокойно ответила Мария, — открой калитку, я вещи свои заберу.

Мать постояла, подумала над словами дочери. Никаких эмоций её лицо не изображало. Ни любви, ни ненависти. Впрочем, как обычно. Даже ненависть требовала сил, которые она не хотела тратить на дочь.

— Мои вещи ты хочешь сказать? Которые я тебе купила или сшила?

Мария вздохнула.

— Зачем тебе моя одежда? Ты в неё не влезешь?

— Может отдам кому? Кому-то более благодарному!

Мария не сдержала смеха.

— Благодарному за что?

И вот теперь мать показала эмоции. Она оскорбилась и замотала головой.

— Посмотри какая! За еду она не благодарна, за крышу над головой тоже. Значит и за одежду не благодарна! Хрен тебе, а не одёжка! Поняла?.. Чё замолчала? Если нечего сказать, так попу развернула и затопала отсюда!

— Мам. Я знаю, что ты меня не любишь. Глухому это должно быть понятно. Давай пожалуйста пропустим эту часть и разойдёмся мирно?

— Ты моя дочь. Я не должна тебя любить, я должна тебя воспитывать, — твердо ответила мать.

— Не должна? Я пришла сюда освободить тебя от этого груза. Просто отдай одежду, — Мария чувствовала, как поднимается раздражение. Если и она потеряет голову, все соседи узнают о её возвращении.

Мать спустилась по ступенькам и встала на дорожку. До калитки оставалось метра три.

— И куда ты пойдешь с этой одеждой? — спросила она с интересом, а не с претензией.

— В Серебрадэн. После смерти короля все готовятся к войне. Они думают, что убийцу подослали из одного из королевств, что хотят позариться на Воларис. Мирных переговоров теперь точно не будет. Мы хотим забрать Воларис себе.

— Кто это мы?

— Сын короля, что вот-вот вступить в правление. Мэр Серебрадэна. И я.

Мать засмеялась.

— Ты кем себя возомнила? С кем себя ставишь в один ряд? Тебе напомнить, как ты на себя горшок с испражнениями случайно вылила?

— Хватит! — крикнула Мария покраснев. Пришлось на помнить себе, что она здесь ради одежды и нужно проявить нечеловеческое терпение. — Я здесь не для того чтобы выслушивать твои оскорбления, — она опустила руку в карман. Достала золотую монету.

— Я куплю у тебя эту одежду. Вот, этого хватит на все мои вещи вдесятерне!

Мать посмотрела на монету ошарашенными глазами. Подошла совсем близко к калитке. Потянулась за монетой.

— Ты где это взяла?

Мария сжала монету в кулак и отодвинула от матери.

— Вещи мои неси сюда!

— А я знаю откуда монета, — ехидно заулыбалась мать, — я так и думала. Так ты и должна была закончить. Я это чувствовала всей душой, — она замотала головой, — ох и зря я на тебя столько времени потратила. Сколькому пыталась научить, а ты только ноги смогла научиться раздвигать.

Мария долго думать не стала и пустила тот же кулак с монетой в нос матери. Удар вышел сильнее, чем она ожидала, но от этого стало еще приятнее. Мать сгорбилась, отошла назад, схватил руками за нос.

— Ах ты тварь! — крикнула она себе в ладони, — щас я тебе устрою.

Мать выпрямилась. Её глаза покраснели. Это мешало зрению, но ей хотелось ответить. Она стала кидаться руками за калитку, не доставая до дочери, потому что та отошла подальше.

— Открывай калитку и разберемся здесь и сейчас! — бросила вызов Мария. Чёрт с этими вещами, время мести.

— Щас мы разберемся, — мать достала ключ из кармана, — точнее щас, я с тобой разберусь. Всё тебе сейчас отдам. Всё, что тебе причитается.

Она открыла калитку и вышла на дорогу к Марии, поднимая кулаки.

Мария вытянула перед ней монету.

— Но тебе придется выбрать. Если мы будет драться, и я одержу верх, то зайду за вещами и ты не получишь ни шиша. Или ты можешь взять монету сейчас и дать мне пройти в дом. Выбирай, — сказала девочка, радостно осознавая, что выберет мать.

— Я из тебя сейчас всю дурь выбью, заберу монету и оставлю твои вещи себе. Как тебе такой вариант?

Кулаки матери быстро превратились в ладони, которыми она и замахала, пытаясь попасть по лицу дочери. Мария отпрыгнула в бок и со всей силы толкнула мать в плечо. Та сразу же упала на землю, прокатившись до травы у калитки. Закашляла от дорожной пыли.

Мария поняла, что мать не собирается подниматься. Она лишь лежала и страдала, говоря какую плохую дочь родила.

— Я пойду за вещами, — сказала Мария и прошла во двор дома.

Ничего не изменилось внутри с того дня, как Мария выбежала отсюда, позвала за собой Галахада, и они ускакали прочь на встречу его смерти. И всё же, хоть каждая вещь в доме была на своём месте, Мария чувствовала себя здесь чужеродно. Будто она дальняя родственница той девочки, что убежала несколько месяцев назад с рыцарем.

Мария просунула руку под кровать, где она раньше спала и стала ожидать пока пальцы не прикоснуться к сундуку с её одеждой. Ждала она очень долго, размахивая рукой под кроватью. В итоге, от раздражения, пришлось опустить под кровать и голову. Сундука там не было. Мать медленно поднималась по лестнице.

Мария обернулась и посмотрела на мать в дверном проёме.

— Где мои вещи? — спросила она.

— Мне почём знать? Там, где им полезнее быть.

— Что? — Мария удивилась. Мама никогда не говорит секретами. Всегда напрямую и грубо, — ты их кому-то отдала?

— Продала.

Мария села на кровать.

— За что? Они не стоят дорого. Да и кому они нужны? Там тряпьё одно.

Мать взяла тряпку, окунула в бадью с водой. Выжала из неё воду, а затем стала протирать лицо от дорожной пыли.

— Мы не самые бедные в городе. Покупатели нашлись быстро.

— Но…меня не было всего несколько месяцев. Зачем ты продала их? Думала, что я умерла?

Мария была ошарашена действиями матери. Да, она понимала, что мама не любит её, как ей хотелось, но, чтобы настолько. Чтобы забыть за такой короткий срок. «Из глаз долой из сердца вон. Причем одновременно», подумала Мария.

— Я посчитала, что ты съехала, — ответила мать, — а куда именно, зачем — мне было плевать. Как и на твои вещи. Даже монет заработала с твоего ухода. Не золотых разумеется, но я и не прихотливая, — она протерла всё лицо, нагнулась и положила повесила тряпку на край бадьи. Выпрямилась. Посмотрела на Марию, — ты знаешь где выход. Ножками поработай в его сторону.

— Но почему?

— Ой ну что ты заладила, почему, почему. Потому что! Чё мне с этими вещами делать, твоими то, а? Обниматься с ними? Рыдать и думать, где ж моя доченька?

Мария не могла даже посмотреть на мать. Чувство стыда возвращалось к ней, как было раньше. Она чувствовала себя виноватой за такую мать и начинала думать, что если бы Мария была дочерью получше, тогда и краснеть за мать не пришлось. Неожиданно для неё самой, слова мамы снова действовали на неё. Заставляли сомневаться в собственных силах.

— Ну ладно мои вещи, — нервно заговорила Мария заламывая руки, — но часть из них мне отец подарил. Неужели ты и о нём воспоминая хочешь уничтожить?

— Единственная мысль о твоём отце, что всплывает в моей голове, так это о том, как ему повезло уйти первым. Кто-то должен был тебя тянуть, еду давать, воспитывать. И этот кто-то мог справиться и один. Вдвоем эту обозу тащить ни к чему. Жаль, что он первый сообразил, да слинял. А я женщина честная, породила, значит воспитаю.

Мать, почувствовавшая, что её «чары» снова действуют на дочь, достала из шкафчика две тарелки и поставила на стол друг напротив друга. Вытащила из того же шкафчика деревянную кастрюлю.

— Садись, давай суп поедим. Ну куда ты поедешь? Дома оставайся. А вещи купим тебе. Вон монета золотая у тебя есть.

Мария покорно встала, опустила голову и села за стол.

— Соседи недавно на охоту ходили, — продолжила мать улыбаясь, — и я не осталась без мяса. Хорошие у нас соседи. Хлеб будешь?

Мария кивнула и стала дожидаться, когда ей нальют суп. Мать взяла поварёшку и зачерпнула суп из кастрюли. Налила себе. Повторила это ещё два раза, заливая тарелку до краёв.

— Вкусный суп, очень вкусный. Тебе понравится, — приговаривала она, зачерпывая поварешку, — вот, даже мяска тебе побольше возьму.

Тарелка Марии заполнилась на половину. Мать отложила поварёшку и села.

— А хлеб? — тихонько спросила Мария, двигая к себе ложку.

— Да так попробуй. Тут мясо много, хлебом нет смысла живот забивать.

— Хорошо, — согласилась Мария и опустила ложку в тарелку. Мясо было не так много, как хвасталась мама. Маленькие кусочки плавали на поверхности прозрачно-зеленой гущи. Суп в основном состоял из картошки, причём порезанной абы как. Ещё и холодный. Впрочем, как всегда. С печью бодаться маме было лень. И она сама всегда говорит, что любит супчик прохладным. А мнение дочери обычно не учитывается.

Стоит Марии поднести ложку к губам, открыть рот и влить туда похлебку, жизнь вернётся на круги своя. Только в этот раз никаких кошмаров. По крайне мере во сне. Может быть, однажды, ей встретиться мужчина, который проявить толику доброты и тогда она отсюда сбежит под влиянием жениха. Он, торжественно, как герой, спасёт её от собственной родни. Увезёт за тридевять земель и посадит в роскошном особняке. Если повезёт, будут служанки. Она будет помыкать ими, капризничать, ругать своих подчиненных. И эти служанки будут сидеть по ночам на своих кроватях и обсуждать откуда такая дурёха хозяйка взялась. «Мать наверняка такая же была, больная», говорила бы одна из них, а другие, услышав такое большое слово, как «больная» охали от страха и возбуждения, что нельзя так говорить, но в конце концов бы смеялись. А сама Мария сидела бы в спальне, на втором, а лучше на третьем этаже, смотрела бы в окно на пустую дорогу в ожидании приезда мужа и думала о том, как она вообще могла здесь оказаться. В роскоши, но взаперти. Или всё могло быть совсем по-другому? Забудем про жениха. Так ей никто и не подвернулся более приличный, чем мать и осталась она с нею жить на совсем. Очерствела, перестала внимания обращать на жалобы и ругательства. И жили бы они вдвоем, как сожители и даже не друзья. На завтрак суп холодный, на ужин тот же, но только с хлебом. А потом, когда мать совсем устанет, зачахнет и умрёт, Мария сядет за стол, пододвинет к себе кастрюлю, снимет крышку и к потолку понесётся пар. Горячий суп, вот он, наконец-то. К тому времени, ей станет тяжело вспоминать себя молодой и жизнерадостной. А Воларис станет сказкой, которая не приключалась вовсе. Зато на столе появиться горячий суп. Сухие, морщинистые руки поднимут ложку, подведут к губам. Останется только сделать «ам», как учила её мама.

— Подожди мам, — Мария приспустила руку с ложкой, — ты и сундук что-ли продала в котором мои вещи лежали?

— Зачем тебе сундук?

— Подожди, — ложка Марии опустилась обратно в суп. Мать это подметила, — ты продала его или нет?

— Я не понимаю, ешь давай, не задавай глупых вопрос.

— Нет, — Мария заскалилась? Уверенность в себе постепенно возвращалась, — ты бы его не продала. Но по какой-то причине всё же убрала его из-под моей кровати. Почему?

Мария со своей матерью, одновременно, потому что одного поля ягоды, повернули головы ко второй кровати. Где обычно спит мама и под чьей кроватью всегда прячется её сундук с вещами.

Мария дернулась первая, можно сказать «сбежала со стула». Мать, словно хитрая лиса рванула вдогонку за добычей.

— Не трогай меня! — крикнула Мария, ощутив грозное дыхание родителя, и руки которые тянуться к ней. Но за тринадцать лет жизни, девочка усвоила урок — крики ей не помогут. Мария вытащила клинок, развернулась, толкнула мать на шаг назад и выставила перед собой оружие целясь по росту в сердце.

— Я за себя не ручаюсь, — её сердце забилось быстрее, лицо залилось красками. В этом доме был один хозяин, Мария всегда об этом знала, но сейчас она ему противостоит. О такой смелости в этих стенах раньше она могла только мечтать.

— Попробуешь мне помешать залезть рукой под кровать, и я воспользуюсь клинком.

— И что ты сделаешь, убьешь родную мать?

— Была бы передо мной любая другая мать, а перед тобой любая другая дочь — это угроза не значила бы ничего, — краска с лица Марии постепенно сходила и открывало перед матерью совершенно уверенное лицо с острыми, сосредоточенными глазами.

Мария присела, не сводя взгляда с матери и стала нащупывать сундук. Как ей и думалось, пальцы её прошлись по двум, вместо должного одного. Мария выдвинула сундук из-под кровати, тот что стоял дальше, глубже, который будто пытался убежать и забиться в угол.

— Это мой сундук! — Мария выпрямилась и толкнула его под ноги матери, — открывай!

Мать опустилась на колени и положила руки на крышку сундука. Невозможно было определить кто удивился этому больше. Мария, тому что угроза подействовала или мать, тому что слушается приказа своей дочери. Но так или иначе, крышка сундука запрокинулась назад, как капюшон чародея, вернувшегося в спальню после тяжелого дня.

Мария опустила руку с клинком. Тут они все были. Её вещи. Аккуратно разложены в три стопки в точности, как она их оставила. В самом верху три платья в ряд. Те самые, что подарил ей отец. Хоть Мария и росла с годами, эти платье всё еще подходили. Отец брал их на вырост. Так делают люди, которые берегут деньги и знают, что в будущем их количество не увеличится.

Мария прошла мимо матери. Остановилась ближе к печке, протянула руку за неё, в угол, и вытащила мешок. Когда она вернулась к сундуку, мать вся притихла и отодвинулась сама по дальше.

— Прости меня, — сказала та, пока Мария складывала вещи в мешок.

Эти слова эхом прошли к самому сердцу девочки. Она остановилась на мгновенье, закрыла глаза, сделала глубокий вдох, чтобы снова прийти в себя и не поддаться жалости и состраданию к матери.

— Я всего лишь хотела, чтобы ты осталась, — продолжала мама, — я знала, что ты вернешься, но не знала захочешь ли ты остаться… после всего.

Мария очень сильно хотела промолчать. Эта внутренняя битва для неё была сложнее, чем настоящая битва с убийцей короля.

— После всего? Что это вообще для тебя значит? После какого «всего»? — не выдержала Мария вопреки уговорам в голове. — К чему весь этот спектакль с одеждой? Хотела, чтобы я почувствовала себя ничтожной? Как раньше? Наверняка. Ты только и знаешь как управлять подобными людьми.

Но к сожалению, или к счастью, мать ничего не ответила. Лишь смотрела на дочь в стороне, пока та продолжала складывать одежду в мешок.

Наконец Мария встала, забросила мешок за спину и развернулась к выходу, не оглядываясь на мать.

— Вот так значит? Просто уйдешь? Забудешь про свою собственную матерь?

«Ничего не говори. Уходи».

Входная дверь была слегка приоткрыта и зазывала к себе.

Мать почувствовала колебания дочери.

— Говори, что на уме, — сказала она.

Мария развернулась.

— Зачем? Чтобы что? Всё, что я хочу тебе сказать, будет в тысячу раз хуже твоих оскорблений, — гнев, живая ярость питала голос Марии, — но ты это знаешь. И хочешь использовать против меня. Чтобы я потом думала об этом моменте. Чувствовала вину за свои слова. Чтобы я потом вернулась. Прости мама, но это не моя вина, что ты меня не любишь. Я была хорошей дочерью. Но по какой-то причине тебе этого было мало или не нужно, я не знаю. Ты сломана. Отец это видел и теперь вижу я. Годы пройдут прежде чем я пойму, как моё детство повлияло на меня. Так что нет. Я про тебя не забуду. Если ты этого хотела всю свою жизнь, то ты победила. Если нет, то мы проиграли обе.