Спартак

26

После разгрома части легионов Красса и блокировки высадки Лукулла, мы взяли форсированный марш, прочь из Брундизия, к северо-западу. Через несколько лиг свернули с Аппиевой дороги, обогнули побережье Адриатического моря, остановились в устье Ауфида[1]. Передвигались стремительно, налегке, уложившись в три полных дневных перехода. На берегу реки я принял волевое решение останавливаться.

Наш лагерь расположился всего в десятке миль от небезызвестной римской колонии Канны[2], и местные, помня легенды о Ганнибале,[3] долгое время опасались покидать город, несмотря на мой строгий запрет гладиаторам трогать мирняк.

В лагере вырос гарнизон с внушительным частоколом, глубокий двойной ров и вал. Несколько сот палаток из крепких коровьих шкур спрятались за массивной стеной из бревен молодого дуба. Строили на римский манер, палатки делились на сектора, были выделены две центральные улицы и несколько переулков. На четвертый день гарнизонная стена замкнула лагерь кольцом, выросли дозорные башни, по типу тех, что я видел на линии Красса в Регии.

Очень скоро к нашим стенам начали стекаться менялы и шлюхи, их я замечал выходящими из палаток своих бойцов. Прав Веспасиан, деньги не пахнут[4]. Местные охотно брали монеты из наших рук, заключали сделки и за две недели пребывания в устье Ауфида повстанцы обустроились, закипел быт. Карманы многих гладиаторов были забиты сестерциями под завязку. Как я не запрещал, но в Копии и Брундизии процветало мародёрство

Вечером пятого дня разведка сообщила, что мы оторвались от Лукулла. Варрон предпринял неудачную попытку захода в брундизийский порт, после чего высадился в порту одного из прибрежных городов, обогнув побережье. Там полководец готовился к выступлению и сподручно собирал информацию о нашем местоположении и возможностях. Поступило подтверждение, что Красс подвёл свои войска в Риму и вступил в жесткие переговоры с сенатом, лишившим богача полномочий в этой войне. Стоило Крассу выправить свое положение, вернуть себе прежние регалии, как он вновь с головой окунется в нашу незаконченную войну. Тщеславный, самонадеянный, Марк Лициний не даст Варрону Лукуллу шанса поставить точку в подавлении восстания. С Крассом у нас остались личные несведенные счеты.

Размышляя, я понимал, что скоро невидимые тиски сомкнуться. Подход римлян отрежет нас от продовольственной подпитки италиков. Последует осада, голод вынудит нас открыть ворота и принять схватку в открытом бою. Я знал, что Красс не поведет свои легионы на пролом, не рискнет брать лагерь штурмом. Слишком свежи раны Марка Лициния, он хорошо помнил горечь своих поражений. Назвать же дураком Лукулла не поворачивался язык. Римлянин выжидал, готовился и ударит наверняка… Мне понадобился не один день, чтобы смириться с мыслью — наш лагерь, размером и размахом не уступавший лучшим римским образцам, скоро станет единой братской могилой повстанческого движения.

Ну что ж… настал мой час расплачиваться по долгам.

— С рассветом мы покинем лагерь…

Непродолжительная речь стала эмоциональной. Я ловил на себе недоуменные взгляды и хотел донести до полководцев, что мое решение окончательно, но как только я предложил собрать к рассвету десяток мобильных групп, которые разойдутся по Апулии[5], слова восприняли в штыки.

— Мёоезиец, — Рут смотрел на меня в упор томным взглядом исподлобья. — Ты уверен?

Полководцев выдернули из-за стола, где они коротали время в компании других гладиаторов и каннских шлюх. Все до одного, военачальники были поддаты.

— Я отдаю отчет своим словам! Выдвигаемся на рассвете! — подтвердил я.

— Спартак… — Тирн поймал на себе мой тяжелый взгляд, осекся, не стал развивать свою мысль.

— Не кажется ли тебе, что мы возвращаемся к прежним позициям?

Рут понятия не имел, почему я предлагал выступать, но готов был биться головой о стену, чтобы доказать свою правоту. Черта, за которую мне так нравился гопломах, сейчас раздражала.

— К Гераклию? Хочешь сказать, я возвращаюсь к Гераклию, Рут? — вспылил я.

— Твои слова! — безразлично кинул гопломах в ответ. — Я не видел смысла разделяться под Гераклием, не вижу необходимости сейчас. Ты убедил меня, что на войне нет места пахарю или кузнецу.

— Выслушай до конца! — возразил я.

Со стороны выглядело так, будто собственные принципы загнали меня в тупик. Я осознавал это не хуже полководцев и смирился с тем, что совет превратился в базар. Главное показать, что между нашим разделением под Гераклием и моим теперешним стремлением высвободить невольников с латифундий Апулии — пропасть. Пока же военачальники не давали мне высказаться и продолжали галдеж.

— Рут, ты…

— Не надо, Спартак, — гопломах завелся, лицо его покрылось красными пятнами. — Ты решил пополнять наши ряды пахарями и свинопасами?

— Дослушай и не станешь задавать глупых вопросов! — также спокойно, но твёрдо, я перебил гопломаха, готового говорить без умолку.

Он замолчал, оперся на стол.

— Спартак, каковы слова, такова реакция, — в разговор вступил Аниций.

Высокий галл имел рельефную мускулатуру, туловище от ключицы до бедра рассекал рваный шрам. Украшение, как заверял интересующихся сам Аниций, гордившийся своим шрамом и выставляющий его напоказ. Так и сейчас, сагум[6] Аниций накинул на голый торс, каждый желающий мог поглазеть на шрам своими глазами. По слухам, ходившим среди гладиаторов, за бой, в котором Аниций получил этот шрам на арене, гладиатору преподнесли рудий[7].

Я буквально просверлил Аниция глазами, но не торопился с ответом. Помимо меня в просторной палатке собрались Тирн, Рут, Аниций и Лукор, мое ближайшее окружение. Последние двое появились в совете уже в лагере, бывшие центурионы Ганника, отлично показавшие себя в Брундизии. Их же двоих я выдернул из-за игрального стола. Аниций и Лукор коротали время за игрой в кости и пили местное вино. У Аниция заплетался язык, он не далеко ушел от Рута по части выпитого. Неудивительно, кувшин на игральном столе оказался наполовину пуст, еще несколько пустых кувшинов стояли под столом.

Сидя на бревне, я медленно водил подушечками указательного и большого пальцев по лезвию гладиуса, когда Рут грузно поднялся и положил свою мозолистую ладонь на мое плечо.

— Красс в Риме, Лукулл на восточной границе Апулии, брат! Лагерь — надежное место, я не вижу причин его покидать.

— Продолжим, — сухо ответил я.

Все четверо переглянулись. Наконец, видя, что я не намерен переносить совет, гладиаторы насторожились.

— Мы готовы слушать, даже если ты станешь говорить до утра! — пожал плечами Аниций, смирившийся, что ему не удастся доиграть в кости и допить вино.

— Спартак, что-то произошло? — Рут, знавший меня лучше всех, нахмурился, забеспокоился.

Хорошее настроение, с которым Рут зашел в мою палатку, мигом улетучилось. Показалось, гопломах разом протрезвел. Гладиаторы разместились на бревнах, все как один сложили руки на коленях, приготовились слушать. На высушенных жестокой холодной зимой лицах вновь появился здоровый блеск, затянулись раны на теле. Возможность сообщения с италиками и тайные контакты с каннскими купцами обеспечили нас провиантом в достаточном количестве, чтобы быть сытыми и вернуть утраченные за зиму силы. Комфорт объяснял негативный настрой Рута, Тирна и остальных и нежелание покидать насиженное место.

— Я просчитался, разбивав на берегу реки лагерь, — объяснил я.

Мои слова завели гладиаторов в тупик. Рут чесал макушку. Тирн заерзал на бревне. Аниций прочистил горло, а Лукор приподнял бровь на своем единственном целом глазе и сказал:

— Мне казалось, что за крепкими стенами, за рвом и валом шансов в борьбе с римской тварью у нас больше, нежели на открытых равнинах и холмах?

— Полагаешь, Лукулл сломя голову полезет на наши стены? — я насупился. — Не потому ли он тянет с маршем, что до мелочей просчитывает каждый последующий шаг и понимает, что понесет при штурме потери?

— Много чести римлянину! Лукулл обделался, когда узнал, что Красс подошел к Риму со своими легионами. Теперь Лукулл ждет, кому достанется власть в Республике и как верный пес готовится вылизать хозяину яйца, а сейчас стоит на задних лапках и машет хвостом! — отмахнулся Аниций.

— А если он ждет Красса, чтобы ударить по нашему лагерю с двух сторон и просто перемолоть? — зашел я с другой стороны.

Аниций вздрогнул. Мысль не приходила в голову храброго воина и стала для него откровением.

— Не думал, — честно ответил Аниций.

— Пусть попробует, ничего не выйдет, — Лукор наморщил лоб.

Вновь поднялся галдеж. Гладиаторы перебивали друг друга, не давали высказаться.

— Рут! Тирн! Лукор! Аниций! — я врезал кулаком по столешнице, привлекая внимание военачальников.

Разгром Скрофы под Брундизием и оставление флотилии Лукулла в дураках дали повод гладиаторам рассуждать о своем превосходстве над римлянами на всех фронтах. Самоуверенность играла с гладиаторами злую шутку. Они не боялись своего врага и утратили способность мыслить трезво. Это было той непростительной ошибкой, за которую мы все могли поплатиться дорогой ценой. С гладиаторов следовало сбить спесь, римляне отнюдь не мальчики для битья. Уверенность ни в коем случае не должна переходить в самоуверенность. Теми силами, что есть, мы не справимся с римлянами. Полководцам стоило принять этот факт и намотать себе на ус.

— Когда римляне подведут к лагерю войска, как ветром сдует италиков, исчезнут каннские торговцы! Кто тогда скажет, сколько времени мы проведем за стенами лагеря, не высовывая носа? — терпеливо начал объяснять я. — Наших сил едва ли хватит для полноценной обороны лагеря! А кто прикроет нас, если понадобится совершить вылазку за стену, прорвать оцепление?

Ответов на мои вопросы не оказлось. Споры закончились, военачальники слушали внимательно.

— Римляне утонут в крови у стен нашего с вами лагеря! Сколько их умрет здесь? Десять тысяч, двадцать тысяч? — при озвученной мной цифре полководцы гордо задрали подбородки, но я поспешил остудить их пыл. — Что делать с остальными? Аниций? Тирн?

— Не знаю, Спартак, — ответил Аниций.

Тирн промолчал.

— Я тоже не знаю, — заверил я. — Не затем мы громили Красса и ускользнули из-под носа Лукулла, чтобы бездарно проиграть свою войну в устье Ауфида.

— Что исправит появление невольников с латифундий? Это неумехи… — недоверчиво спросил Рут.

— Дай мне карту, — попросил я.

Гопломах развернул на столе карту полуострова, я подозвал гладиаторов. Широкие апулийские просторы с севера омывались водами Адриатического моря, на востоке граничили на юге с Луканией, а на западе с Самнием, Кампанией и Умбрией[8]. Регион славился громадного размера пастбищами для выпаса скота и землями, на которых выращивали лучший на Апеннинах хлеб. Апулию издревле населяли мессапы, педикулы и певцеты, народы, долгое время сопротивляющиеся романизации, помнящие римскую несправедливость. Именно эти италийские племена помогали нам противостоять Республике, на их землях возникли первые латифундии в Апулии. На карте, лежавшей на столе, латифундии были обведены линиями. Я провел несколько часов, чтобы рассчитать примерные расстояния, разделяющие наш лагерь и виллы[9] латифундистов[10], но время не было потрачено попусту, это стоило того. Мой палец остановился на точке, неподалеку от Канн и устья реки, в том месте, где мы остановились лагерем.

— Наш лагерь, — кивнул Рут, озадаченно растирая испарину на лбу.

— Все верно, — согласился я.

— Рядом с Тарентом[11] и Каннами целая куча римских латифундий, на которых еще трудятся невольники, — заметил Лукор, с любопытством рассматривая карту единственным глазом.

— Тебе что-то известно о них?

— Не думаю, что мне известно больше твоего, Спартак, но скажу, что это типичные римские угодья, — Лукор начал загибать пальцы. — Вилла, поля, охрана, куча невольников.

— Бывал там? — поинтересовался я.

— Бывать не бывал, но слышать слышал, — заверил кельт и оскалился. — Рабам там не сладко. Хозяин ценит жизнь свиньи выше человеческой жизни!

— Люди там быстро гибнут, а выжившие превращаются в дикарей, у которых остается мало чего человеческого. Для раба это самая незавидная участь, — пояснил Рут.

Мои знания о латифундиях складывались из разговоров, которые доводилось слышать в лагере. Услышанного хватило, чтобы понять — рабы на латифундиях влачат жалкое существование. Доминусы относились к невольникам как к инвентарю и обращались с ними как с вещьми. У человека на латифундии нет личного времени. Если раб не спал, он работал, что было золотым правилом римского латифундиста, распоряжавшегося десятками, а то и сотнями рабов единовременно. Латифундисты боялись, что будь у раба свободное время и в голову невольника обязательно придут дурные мысли, потому раба следовало чем-то занять. Доля раба-латифундиста, если речь не шла о вилике-управленце[12], самая страшная из тех, что могла выпасть на невольника. Даже гладиаторы, постоянно доказывающие свое право жить перед многотысячной возбужденной толпой, имели шанс выжить и обрести свободу. Шанс раба с латифундии виделся в избавлении от мук посредством скорейшей смерти. Но и трудился в полях самый настоящий сброд. Я знал, что на латифундии попадали в основном те, кто совершил страшные преступления, включая убийство и изнасилование.

Мой палец заскользил по карте, к Гидрунтуму[13], городу-порту в самой восточной части региона на побережье Адриатического моря.

— Здесь Лукулл высадился, форсировал переход к Аппиевой дороге, встал лагерем неподалеку от Тарента. Известно, что он готовится к выступлению, которое может произойти в любой миг, — палец скользнул в другой конец карты. — Красс с легионами стоит у стен Рима и решает одному ему известные задачи. Мы понятия не имеем, когда они захотят выступать. Ошибочно считать, что они не знают, как обстоят дела в нашем лагере!

— Мы ловили разведчиков, — подтвердил гопломах.

Лукулл и Красс лезли из кожи вон, дабы получить подобные сведения и не жалели на это ни сил, ни денег, ни жизней своих людей.

— Мы понятия не имеем, что римляне предпримут дальше, когда как наши действия для них кажутся очевидными! — продолжил я. — Логично, что если мы выстроили лагерь с прочным гарнизоном, то именно отсюда захотим принять бой? Тирн охотно кивнул, соглашаясь с моими словами.

— Оба полагают, что мы готовимся к осаде и даже вы на начало совета были уверены в этом на все сто! Но главное здесь другое — ни Красс, ни Лукулл не пошевелили пальцем, чтобы перекрыть нам поставки провианта из Канн! Они сознательно позволяют нам сделать запасы, боятся, что иначе мы уйдем. Лукулл и Красс подталкивают нас закопатся за стенами и держать осаду. Оба римлянина спят и видят, что мы передохнем, как крысы за стенами с валом и рвом! Но мало того, в их руках право ударить первыми, так мы лишены всякого маневра! Тебя это устраивает, Аниций? А тебя Лукор?

Гладиаторы молчали, превратившись во внимание.

— Это никого не устраивает, — заверил Тирн. — Что ты предлагаешь?

— Я действительно собираюсь освободить невольников. Своим бездействием римляне дают нам время, я не собираюсь тратить его впустую! Я предлагаю развязать нам руки, чтобы у восстания появилась возможность маневра!

Я хлопнул в ладоши, призывая военачальников вернуться к карте.

— К рассвету разбейте войско на вексилляции от тридцати до пятидесяти человек, назначьте командующих! Утром каждая из таких групп выдвинется в римские латифундии, которые я обозначу на карте…

Распоряжения были отданы. Совет, который с самого начала складывался непросто, закончился, а безумная идея казалась все более реальной. Глаза моих военачальников озорно блестели. Гладиаторы покидали мою палатку, толком не понимая сути нашего плана, но они прониклись главной идеей моего послания. Уже завтра апулийские невольники должны быть освобождены из плена римских господ. Что же, осталось посмотреть, что из всего этого выйдет.

Порой самый крупный пожар мог начаться со случайной искры.

Записки Марка Лициния Красса

Сенат решил провести переговоры и прислал делегацию. Члены делегации были безоружны и приветственно вскинули руки. Во главе делегации пришли консулы Публий Корнелий Лентул Сура и Гней Ауфидий Орест. Сура нарек меня победителем Спартака и назвал себя моим другом. Я знал, что этот напыщенный идиот верит в идею своей исключительности, утверждая, что по Сивилинным книгам[14] трем представителям рода Корнелиев[15] уготована царская власть[16], которой уже удостоились Цинна[17] и Сулла. Он даже попытался меня обнять, но Лиций Фрост указал этому идиоту его место рядом с остальными. Тогда Сура спросил меня — уверен ли я, Марк Красс, что поступаю правильно и заверил, что в этом мире не так много друзей, а тем более тех, на кого можно положиться в трудную минуту! Потом же он спросил у меня ради чего я пришел в Рим. Я попросил Лиция Фроста наглядно показать, ЧТО мы тут делаем. На глазах Ореста и Суры мои ликторы, словно свиньям перерезали глотки людям из окружения консулов. После я прямо сказал, что являясь законопослушным гражданином, я явился по первому требованию сената! Эти двое начали заверять меня, что в сенате действительно есть недовольные, озвучивающие самые, что ни на есть бредовые идеи. Предложили назвать их имена, чтобы я знал врага в лицо. Клятвенно начали убеждать меня, что сенат, действующий в интересах Республики, не может допустить такую оплошность, как отстранить от командования легионами лучшего полководца Марка Красса! На кого еще может рассчитывать сенат, в отсутствии Лукуллов, после смерти Магна, убеждали меня они. Распыляясь, консулы сказали, что сенат уже сегодня проголосует за то, чтобы я возглавил легионы Помпея! Они клятвенно убеждали меня, что слухи о цензорах[18], а уж тем более об изгнании, на то и слухи, чтобы занять умы плебса[19]. В конце они вовсе предположили, что я пришел отпраздновать свой триумф.

Меня некоторое время забавляла их трепотня… Но я явился в Рим отнюдь не для того, чтобы вести пустые разговоры.

[1] Ауфид (лат. Aufidus) — древнее название одной из крупных рек в юго-восточной Италии — Офанто. Длина ее — около 145 км. Русло ее пролегает через земли областей Кампания, Базиликата и Апулия.

[2] Канны (Canne; лат. Cannae) — селение в Юго-Вост. Италии, в Апулии

[3] Ганнибал разбил здесь римлян в 216 г. до н. э. Битва происходила на вост., правом берегу Ауфида

[4] Возникновение крылатого выражения связано с именем римского императора Веспасиана (I век), который ввёл налог на общественные уборные, получающие доход от продажи мочи (идущей на дубление кожи, стирку и отбеливание одежды)

[5] Апу́лия — область на юго-востоке Италии. Расположена на «каблучке», самый восточный регион, с восточной стороны омывает Адриатическим морем, с западной и южной Ионическим

[6] Сагум (лат. sagum) — плащ римских солдат. Обыкновенно сагум закреплялся на плече фибулой, но бывали исключения. Он изготовлялся из плотной шерсти и обычно был длинной до колен. Это позволяло ему служить необходимой защитой от холода при длительных переходах римских войск. Сагум носили все римские граждане, кроме консулов

[7] Рудий (лат. rudis) — деревянный меч, которым награждались гладиаторы, заслужившие свободу своим выступлением на арене

[8]Регион в средней Италии. В северо-западной части омывался Адриатическим морем, береговая полоса у моря называлась Галльское поле (ager Gallicus), а на севере река Рубикон отделялся от Циспаданской Галии, на западе река Тибр отделяла регион от Этрурии, на юге и востоке река Нар отделяла от Сабинской области.

[9] Вилла (Villa rustica) в данном случае резиденция с фермерскими функциями и работниками — слугами или рабами

[10] Латифундия (лат. lātus «просторный» + fundus «ферма, недвижимость») обширные поместья, специализирующиеся на экспортных областях сельского хозяйства: выращивании зерновых, производстве оливкового масла и виноделии

[11] Та́ранто (лат. Tarentum, Taras), в древности Таре́нт — город в Апулии в Тарентском заливе на берегу Тибра. Согласно мифу, название связано с именем сына Посейдона Тараса (Таранта).

[12] Вилик (лат. villicus) — раб или вольноотпущенник, являвшийся управляющим villa rustica и всего сельского хозяйства виллы, за исключением скота

[13]ОдиниздревнейшихгородовБруттиянавосточномберегусотличнойгаванью; онбылпозжеримскиммуниципиемислужилместомпереправывГрецию.

[14] Книги Сивилл — название нескольких античных стихотворных сборников, написанных гексаметром на древнегреческом языке, которые, как считалось, содержали произнесённые сивиллами пророчества. По легенде были куплены у сивиллы последним царем РимаТарквинием. Сохранились только фрагменты, остальные утеряны или намеренно уничтожены.

[15] Корне́лии (лат. Cornelii) — один из знаменитейших древнеримских родов, из которого вышло много выдающихся государственных деятелей и полководцев.

[16] абсолютная власть над людьми, как у первых 7 царей

[17] Лу́ций Корне́лий Ци́нна (лат. Lucius Cornelius Cinna) — четырёхкратный консул (87, 86, 85 и 84 годов до н. э.).

[18]Це́нзор (от лат. censor, от censere «оценивать») — должностное лицо в Древнем Риме, осуществлявшее главным образом проведение ценза. Цензоры выбирались из бывших консулов; никто не мог занимать эту должность дважды

[19] Плебс (от лат. plebs, plebejus — «простой народ») — бедная часть римлян, включавшая свободных ремесленников, крестьян и мелких торговцев в противовес всадникам