Спартак

32

— За ваше здоровье! Не устану повторять этот тост! — хмыкнул Катилина.

Как выяснилось, Катилина был должником Красса и одновременно квестором. Тем человеком, который поглядывал за финансовыми интересами Марка Лициния в Риме в его отсутствие. Он сыграл не последнюю роль в событиях, случившихся в Риме за последние дни.

И вот этот человек выкладывает нам планы своего босса, вместо того чтобы покончить с нами тотчас. Не укладывается в голове. Луций Сергий чересчур изворотлив и имеет в общении с нами собственный интерес. Понять, что за интерес двигал квестором, не так-то просто.

Светало. Луций Сергий говорил охотно и много, одновременно он также много пил и ел. На столе стояли отменные блюда, подавалось лучшее вино. Сам дом Катилины отличался изысканностью и роскошью, несмотря на малые размеры, совсем не подходящие для того статуса, которым, должно быть, обладал этот человек. Луций Сергий жил на широкую ногу и вряд ли собирался отказывать от своих привычек даже в эту ночь, когда за стенами его дома происходило черт знает что. Мы слышали крики, шум и лязг стали. Несмотря на все это, римлянин, любезно разделивший с нами стол, выглядел умиротворенно и спокойно, не замечая или притворяясь равнодушным к тому, чтó происходит на улицах.

Выяснилось, что Марк Лициний две ночи назад стер сенат в порошок после получения статуса диктатора. Красс низверг существующий государственный строй, то есть управление нобилитета, наобещав плебсу, вольноотпущенникам[1] и даже рабам кучу благ, что позволило ему создать платформу для проведения собственного политического курса. Понимая, что за его спиной теперь стоит целая социальная прослойка, Красс покинул Рим, заслышав о движении войск Марка Лукулла в Апулии. Катилина пояснил, что братья Лукуллы, в распоряжении которых имелись вышколенные легионы, закаленные в кровавых боях и готовые идти за своими полководцами до конца, вполне могли вмешаться в передел власти, чтобы не допустить отстранения от управления Республикой нобилитета, к которому они, безусловно, относились. Поэтому опасения Красса вполне имеют под собой почву. Я только улыбался.

— Самое удивительное, что легионы Красса, стоявшие в этот миг у стен Рима, дававшие присягу рьяному служке нобилитета Помпею, обожающие его, понятия не имели, чтó происходит, и что только лишь благодаря им стало возможным все, что произошло! — Глаза Катилины озорно блеснули, и он, схватив свою чашу вина, расплескав напиток через края, поднял ее вверх. — Если бы в легионах Помпея узнали, чтó здесь произошло, войско в ту же секунду вошло бы в Рим и не оставило от города камня на камне, подвесив Красса на одной из стен за яйца. Сейчас же солдаты, а главное — офицеры считают, что они борются за правое дело.

— В легионах считают, что Красс получил полномочия продолжить войну с восстанием? — спросил я.

— Понятия не имею, что они там считают.

Катилина развел руками и улыбнулся.

— Я остался в Риме, чтобы по поручению Марка собрать новые легионы из плебса, вольноотпущенников и рабов, — вкрадчиво проговорил Катилина, чуть ли не пропев эти слова. — Целая армия, готовая сражаться за идею, а не за пригоршню монет! Люди, которые на себе почувствуют изменения, умрут, но отстоят свои права. Эта армия станет новым оплотом римского могущества, новой прослойки граждан…

— Что станет с помпеянскими легионами? — перебил я.

Катилина запнулся, загадочно посмотрел на нас, хотел продолжить, но Рут вдруг выхватил свой гладиус и, как пантера, бросился к Катилине, приставив клинок к его горлу. Луций Сергий не шелохнулся, однако, несмотря на всю его напускную невозмутимость, я увидел, что с его щек сошел привычный румянец.

— Зачем все это Крассу? — прошипел Рут. — Зачем ты разговариваешь с нами? Почему не приказал схватить и убить? Говори, или клянусь, я перережу тебе горло.

— Пока ты не уберешь меч, я не скажу ни единого слова, — прошептал Катилина.

— Рут, отпусти его, — попросил я.

Гопломах, крепко державший квестора, не сразу внял моим словам. Я буквально чувствовал, как могучий воин сдерживает себя, чтобы не натворить беды. Он силой заставил себя убрать холодный клинок от шеи квестора, отпустил Катилину, принявшегося разминать шею.

— Учти, в следующий раз я не посмотрю на то, что ты мой гость, — заверил Катилина. — Тебе придется смириться с тем, что я, как и ты, умею держать меч в руках.

— Вернемся к нашим баранам, — предложил я.

Катилина кивнул, уставился на гопломаха.

— Мне ничего не стоило расправиться с вами, ты прав. Но с чего вы взяли, что мои цели совпадают с желаниями Красса?

— Это не так? — холодно спросил я.

— Нет, — так же холодно ответил Катилина, как обычно насмешливо, надменно. Катилина, наконец, отодвинул от себя чашу вина, сложил руки на столе. — В Риме больше нет места для Марка Лициния Красса. Он выплеснул наружу гниль, копившуюся в нашем государстве веками, при его помощи удалось сломать укоренившиеся устои римского общества. Но когда эмоции улягутся, когда люди посмотрят на происходящее трезво, им нужен будет новый вождь, — мягко проговорил Катилина.

— Этот попользовался Крассом как портовой шлюшкой! — усмехнулся Митрид.

Ликторы рассмеялись, я же задумался. Красс всю жизнь выжимал соки из плебса, наживался на малоимущих. Слишком многих он заставил страдать, слишком многое отнял и слишком много жизней сломал. Сейчас Красс воспользовался случаем, потому как плебс представлял огромную скороварку, готовую вот-вот лопнуть от давящего изнутри давления. Если нобили до того попросту выпускали из нее пар, то Красс сломал разом вентиль. Однако в глазах народа Красс ничем не отличался от свергнутых нобилей. Почувствовав свои силы, плебс не станет терпеть этого человека во главе, Катилина прав. Марк Лициний мог диктовать свои условия лишь до тех пор, пока имел с собой свои легионы, но, как выяснялось, легионы не разделяют взглядов Красса на происходящее. В тоже время, поручив квестору собрать новые легионы, Красс не подозревал, что собственными руками кует основу политического могущества Луция Сергия, а себя самого опускает на самое дно. Единственная нестыковка, делавшая план Катилины сырым, сводилась к тому, что сам Луций Сергий, как и Красс, был нобилем, но если Красс был плебеем[2], то Катилина — патрицием[3]. Аргументов, заставивших бы плебс, вольноотпущенников, а тем более рабов, получивших свободу поверить патрицию, у квестора нет.

Катилина подался вперед, опершись руками о столешницу.

— Может, Красс, как портовая шлюха, сам задрал юбочку? Он не рассчитал последствий, в которые вылились его дела, — прошипел он.

— Ответь мне на один вопрос, Катилина, — попросил я.

Катилина согласно кивнул, показывая, что готов слушать.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

Катилина напрягся, забарабанил подушечками пальцев по столешнице.

— Спартак, — прошептал он мое имя. — Нобили годами отвоевывали свое право на власть, это стоило им слез, боли и крови плебса, от страха забившегося за эти годы на самое дно. Сейчас, когда невидимая грань нарушена, когда нобили посрамлены, а плебс показал, что все еще в состоянии бороться за свои права, наружу вылезут страхи людей, помнящих, что такое ярость власть имущих и к чему она может привести. Я могу собрать тысячи людей в легионы, мы можем объявить революцию, но стоит Лукуллам подвести к Риму свои войска, стоит нобилям собраться в кулак, пригрозить, как все это многочисленное войско канет! Как только эти люди поймут, что они лишены поддержки, что некому защищать их интересы, они откажутся продолжать борьбу! Эта воистину могучая сила ничего собой не представляет сама по себе, увы, но это так, и ты испытал это на себе, Спартак.

Я помнил о печальном опыте прежнего Спартака, когда его войско восставших насчитывало около ста тысяч человек. Эта огромная, не обученная военному ремеслу толпа ничего не могла противопоставить искусным легионам, а истинные цели восстания тут же были отодвинуты на второй план. Катилина прав, с его словами тяжело не согласиться.

— Говори прямо, Луций Сергий, — заверил я.

Катилина подскочил из-за стола, зашагал по комнате. Я буквально чувствовал, как кипит энергия внутри этого человека.

— Не ты ли со своими легионами восставших громил тех, кто некогда глумился и унижал людей, вышедших на улицы сейчас? — спросил квестор. — Боюсь даже представить, чтó начнется, когда эти люди узнают, что в городе появился Спартак, готовый протянуть им руку помощи! Я хочу предложить тебе возглавить новые легионы, мёоезиец!

Предложение Луция Сергия звучало громко и пафосно, а еще смешно. Спартака в Риме боялись и ненавидели. Для римлян раб был сродни сорвавшемуся с привязи псу.

— Предлагаешь разгрести дерьмо за Крассом?

— То, что ты называешь дерьмом, Спартак, я называю желанием обездоленных, несчастных людей вернуть свои права! Плебс, вольноотпущенники, рабы, это все люди, такие же люди, которых возглавил ты три года назад! — вскричал Катилина, не в силах справиться с охватившим его возбуждением.

— Наш враг не нобиль, а римский народ, — процедил я. — Я не возглавлю тех, кто может приравнять человека к скоту.

— Глупец! Я предлагаю выстроить Рим заново! — взревел Катилина, ни на миг не собираясь отступать. С каждым словом квестор распалялся все сильнее. — Ты единственный во всем Риме, кто способен справиться с этим! — рычал Катилина. — В новом Риме не будет места рабству! Здесь не будет места долгам, неравенству… Я знаю своих врагов в лицо, и верю, что вы таковыми не являетесь, потому что у нас с вами общие цели и намерения! Мы сможем идти одной дорогой. — Луций Сергий съездил кулаком по столешнице, да так, что перевернулись чаши с вином. — Пока жив хотя бы один нобиль, не готовый отказаться от своего имущества, от знатного рода и всего, что возвышает его над остальными людьми, Рим не поднимется с колен! Вы со мной?!

Я переглянулся с ликторами.

Записки Марка Лициния Красса

Сумасшествие. Вот таким кратким, емким словом можно описать происходящее вокруг. Разруха, опустошение и хаос твортся в некогда процветающем регионе. Рабы действуют жестоко, нахраписто, не оставляя за собой ничего живого. Парализовано сообщение, отрезана логистика Лукулла, что всячески ослабляет его. Это поистине грамотный тактический ход Спартака. Тела римлян разбросаны на обочине обычно оживленной Аппиевой дороги. Область опустошена, те же, кто поселил здесь разруху, сидят в лагере на берегу реки Ауфид, неподалеку от Канн.

Мы вышли к Аускулу до темноты. Город в отвратительном состоянии. Пустые улицы, сожженные дома, тела горожан начали разлагаться и гнить. Жестокости рабов нет предела, как и нет ей здравого объяснения. Чего стоят тела венузийцев, обезглавленные, со вспоротыми животами и свисающими к земле кишками с крыш домов… В Аускуле произошла моя встреча с Варроном Лукуллом. Лукулл не подозревает ничего о случившемся в Риме и как верный пес сражается с восставшими. Я предложил двинуться к лагерю Спартака в решительное наступление…

[1] Рабы, отпущенные с соблюдением законных формальностей. Получали родовое имя бывшего господина и становились римскими гражданами (либо латинскими) без права отправлять магистратуры и служить в армии. Но рабы, во время нахождения в рабстве совершавшие преступления или подвергавшиеся позорящим наказаниям, по закону Элия Сенция от 4 года переводились в дедитиции, что исключало всякую возможность получения ими римского гражданства. Раб, выкупившийся на свободу, обязан был проявлять к патрону «почтительность», завещать ему часть (1/3—1/2) своего имущества и т. п. Раб, освобождённый «по милости господина», должен был, кроме того, часть времени работать на патрона или выплачивать ему долю своего заработка. Эксплуатация вольноотпущенников была нередко выгоднее эксплуатации рабов, и число вольноотпущенников всё возрастало. Иногда вольноотпущенникам давались участок земли, мастерская, лавка, долю дохода с которых он вносил патрону. Большинство вольноотпущенников сливалось с низшими слоями римского общества.

[2] Плебеи — население Древнего Рима, первоначально не наделённое политическими правами, в отличие от патрициев. В начале III века до н. э. патрицианская и богатая плебейская верхушки слились в одно сословие — нобилитет, и в 287 году до н. э. был принят закон о том, что решения плебейских собраний (плебисцитов) являются обязательными для всех граждан вне зависимости от происхождения. С этого времени патриции и плебеи перестали быть различными классами-сословиями.

[3] Патри́ций (лат. patricius, от pater — «отец») в Древнем Риме — лицо, которое принадлежало к исконным римским родам, составлявшим правящий класс и державшим в своих руках общественные земли