Спаситель

Глава 14

Киргизы под стенами неистовствовали не хуже паствы на сеансе массового гипноза — Завадский предположил даже следствие какого-то ритуала или употребления особых снадобий. Они корчили рожи, скалили зубы, визжали, но что удивительно — действовали при этом организованно — со всех сторон они прикрывали щитами рубивших стены внизу, пока остальные скача на лошадях и притаившись за насыпью огрызались градом стрел, мешая казакам палить из ружей. Пуски стрел и свое активное буйство они сопровождали агрессивными выкриками. Завадский, разумеется, ничего не понимал, узнавались только змеино-шипящие звуки, разбавленные «ыканьем». Страшное зрелище, у Филиппа захватило дух от мысли, что будет, если свалиться туда к ним. Впрочем, ему удалось вскоре это увидеть — с другой башни упал с обходки раненый казак. Киргизы с оглушающим визгом набросились на него с топориками, принялись остервенело рубить, вырывая вместе с мясом дикие вопли умирающего. Казаки высунулись гуртами из обеих башен в надежде отбить товарища. Несколько киргизов упали замертво, но с башен тоже свалились двое казаков. Один рухнул на мост со стрелой в груди и часто и коротко дышал, глядя на небо.

Жарче всего было с восточной стороны, перед въездной башней. Там киргизы, попрятавшись в сгоревших избах, пускали стрелы, много шумели, слышались даже матерные русские слова. Страшновато, но толку мало. Между тем первая серьезная проблема пришла откуда не ждали — с наименее атакуемой южной стороны. В горячке битвы забыли про нее, а обороняющихся там было немного. Киргизы взяли количеством и раздергали юго-западную башню бомбардируя ее стрелами. И без того отвлекаемые битвой за главные ворота казаки, не могли толком высунуться. Стена на востоке шла выпуклой дугой без просадки. Башня на другом углу воевала с киргизами, пытавшимися сделать проруб внизу. Однако рубили они еще и за изгибом и вскоре сделали лаз. За спинами казаков раздался женский визг. Около пары десятков киргизов проникли в острог, высыпав из примыкавшей к частоколу двухэтажной избы. Вооруженные короткими метровыми копьями и топориками, они сходу изрубили пятерых казаков на острожной площади. Казаки отстреливались с мостов. Завадский, присев за опорой с ужасом наблюдал как чертовски долго заряжают казаки шомполами тяжелые мушкеты, которые до кучи то и дело осекались и не всегда валили киргизов на убой. Один казак с южной стены стрелял в бегущего на него с диким ором киргиза, но тот лишь моргнул при хлопке, а подбежав всадил казаку топорик промеж глаз.

В ближнем бою эти ружья практически бесполезны. Но казаки по русской смекалке побросали лестницы и не подпускали киргизов близко к мостам. Завадский сделал знак Даниле, и указал на вход в избу. Казаки сообразили, что первым делом надо заткнуть эту дыру и разделившись позалпово взяли под примитивный огневой контроль место прорыва. Врывавшиеся киргизы падали как подкошенные под градом пуль. И хотя они были очень воинственны, и явно не страшились смерти, скоро их трупы лежали уже горой у дверей избы, и новые лезть не спешили. Видимо, меняли тактику. Успевшие ворваться перерубили всех казаков внизу, а также женщину и дьячка, прятавшихся в приказной избе. Забраться на мосты им не удавалось. Они попрятались под ними и в избах, запускали стрелы из темноты. Возникла тактическая пауза. У казаков командиром был высокий пятидесятник, но он был больше хорошим воином, чем командиром и не мог ничего придумать. Киргизы тоже не блистали хитроумной тактикой. Агрессивная атака превратилась в вялотекущую хаотичную бойню. Казаки переключились в основном на внешние стены, стали помогать просевшим башенным стрелкам, но выяснилось, что приступов там уже и нет. Все киргизы ринулись к прорубленному лазу на южной стене, а что делать теперь и сами не знали. Перед Чулымом в траве, во рву и на насыпи лежало много мертвых киргизов и лошадей, кто-то стонал. Выжившие попрятались за обрывом, но стрел не запускали — было видно только как за насыпью двигаются наконечники их копей и белые шапки.

Пользуясь передышкой, казаки соскочили с мостов и крыш и бросились искать попрятавшихся в остроге киргизов. Их было немного, но они все еще были опасны. Так из темноты лабаза прямо в кадык молодому казаку прилетела стрела, пробив шею насквозь. Следом оттуда выскочил визжащий киргиз, размахивающий топором. Разгоряченные казаки схватили его и отсекли голову саблей. Голова укатилась прямо в курятник. И те и другие действовали стихийно, полагаясь на оружие и смекалку. Завадский, сидя на верхнем мосту у башни указал раскольником на избу, про которую все позабыли. Киргизы между тем вновь попытались пробраться через дыру за ней, но раскольники встретили их огнем. Особенно умело управлялся с оружием Антон. После выстрела он как парадный британский гренадер отточенным движением перехватывал мушкет, чуть ли не единым движением словно опытный шеф-повар сыпал порох из пороховницы, тут же совал пулю, которую держал в зубах и трамбовал все это забойником. Щелкал и стучал оружием, словно робот. Убирая одной рукой забойник за плечо, другой наводил мушкет и палил, не отворачивая головы и не моргая. Нечеловеческая ловкость превратила допотопный музейный экспонат в его руках в настоящий автомат. При этом стрелял Антон метко и всех разил наповал. Четыре киргиза, сраженные его пулями лежали друг на друге перед избой.

Вскоре всем стало понятно, что атака захлебнулась и видимо наученные опытом киргизы поняли это раньше всех. Воинственные вопли сменились свистами и топотом копыт. Причина их спешки открылась довольно скоро — чуть ли не все казаки попрыгали по коням и распахнув ворота ринулись в контратаку. Завадскому это показалось глупым, ведь со стороны киргизов такой ход мог быть уловкой, но казаков гнал азарт побеждающего. Вместе с тем несколько киргизов, прятавшихся в сгоревших избах посада — видимо оставшихся без лошадей, увидев распахнутые ворота и пустую площадь за ними, ринулись в острог. Они уже не вопили, больше оглядывались, судя по всему, они хотели украсть лошадей, чтобы тоже убежать, однако наткнулись на выстрелы староверов, сидевших на верхнем мосту. Киргизы опять разбежались по подмостьям и лабазам, рубили попадавшихся под горячую руку немногочисленных оставшихся в остроге казаков.

Староверы слезли с моста и бросились казакам на помощь. Завадский тоже спустился, подобрал мушкет у мертвого казака, убедился, что он заряжен и медленно двинулся к лабазу, в котором исчез Данила с Филином, но его внимание привлекли крики за спиной.

Он обернулся на двухэтажную клеть у частокола, в которой киргизы прорубили лаз. Крики раздавались со второго этажа. Глянув по сторонам, Филипп медленно двинулся к избе, перешагивая через многочисленные трупы и кое-как забрался через заваленный телами проем. На первом этаже располагался амбар. В стене за вспоротыми мешками с зерном, пропитавшихся кровью — грубо прорубленная дыра, за которой темнел сосновый лес. Он увидел окровавленную ногу на траве в кожаном сапожке. В квадратное отверстие в низком потолке у боковой стены вела крутая лестница из грубого теса. Второй этаж был шире и пол клети там соединялся с мостом. Потолок ходил ходуном, стоял звон, раздавались глухие звуки ударов. Выставив перед собой мушкет, Завадский медленно поднялся по лестнице и выглянул. Взору предстала удивительная картина. Один не очень крепкий на вид киргиз саблей дрался с двумя казаками, которые спустились сюда с дальней башни и явно ему проигрывали. Мастерство владения холодным оружием киргиза просто поражало. Он был стремительнее, ловчее и при этом как будто спокойнее в действиях. Удары палашей казаков секли воздух, где он только что стоял. Один казак был уже сильно ранен. С противоположной от Завадского стороны по мосту к ним спешил третий казак. Завадский окончательно выбрался на второй этаж и попытался прицелиться в киргиза, но это было непросто — из-за его быстрых движений он то и дело оказывался за казаками. При этом киргиз во время драки странно кривил лицо — показывал язык, оттягивал книзу губы, но довольно странно, без той воинственной агрессии, присущей другим киргизам, а как будто преодолевая усталость. Завадский видел, что киргиз заметил уже третьего казака, и должен был понять, что ему крышка — против трех (а точнее четырех — Завадского он пока не заметил) ему не устоять, но в следующие три секунды случилось нечто невероятное.

Киргиз быстро и при этом спокойно шагнул в сторону от разящего палаша казака, прижал локти к туловищу и слегка нагнув корпус быстрым ударом назад вонзил саблю в живот казаку. Пока тот с хрипом опускался на колени, киргиз почти летящим движением, обошел второго казака и перерезал ему горло, а после в мгновение выхватил из-за спины лук и словно киношный Леголас стремительным движением пустил стрелу в бегущего на него казака. Стрела угодила ему прямо в сердце, и казак рухнул к ногам киргиза уже мертвым.

Сжимая в одной руке лук, киргиз обернулся и встретился взглядом с Завадским, мушкет которого направлен был ему в лицо. И тут Завадский увидел, что это был не киргиз. Да, на нем был киргизский кафтан, такая же мисюрка и сапоги с защитными накладками, как у других киргизов, но сам он — скорее полукровка, чем-то напоминавший даже индейца. Длинные черные волосы с вороньим отливом, высокие скулы, волевой безбородый подбородок. Челюсти крепко сжаты, он тяжело дышал, вздымалась грудь, но вдруг лицо его неожиданно искривилось, и он показал Завадскому язык. Это можно было принять за безумие, но глаза говорили об обратном. Завадский ни секунды не сомневался, что на него смотрят глаза убийцы. В них не было никакой шутки. Хладнокровный, непримиримый, бесстрашный взгляд.

В этот момент раздались свисты и топот копыт — казаки возвращались с неудачной погони. Полукровка спокойно глянул в сторону ворот и вновь уставился на Завадского, с напряжением оттянув губы. Метров пять отделяло его от нацеленного ему в грудь мушкета. Завадский понимал, что ровно столько и его отделяет от смерти — дай однозарядный мушкет осечку и не снеси наповал, ему крышка против такой машины. Так и продолжали они стоять друг против друга, ожидая кто первым сделает ход.

Завадский прищурился, глядя на очередную ужимку странного полукровки. Догадка поразила его. Он опустил взгляд ниже вместе со стволом мушкета. Левый бок полукровки пропитался кровью. Он был ранен. Кровь скапливалась у его ног, соединялась с кровью убитых казаков. Завадский снова поднял ствол в лицо полукровке и коротко мотнул головой в сторону стены. В ту же секунду полукровка ловко бросил лук в колчан на спине, прыгнул на стену, перемахнул, невзирая на рану, развернулся на руках к Завадскому, и встретившись с ним на мгновение взглядом, сиганул с пятиметровой высоты за частокол.

Киргизы умчались на северо-восток, и Завадский не стал затягивать с обратной дорогой. Спустя час он покинул Ачинский острог, двинувшись на юг. Староверы потеряли одного человека убитым, еще один был легко ранен в бедро. Впервые он увидел осаду, и понял, что одних экономических связей и крепкой вооруженной ватаги недостаточно, чтобы иметь вес даже в глухом Причулымье. Полсотни казаков устояли против двух сотен кочевников лишь благодаря крепким стенам и высоким мостам — даже огнестрельное оружие, не обладая скорострельностью не давало большого преимущества против луков и стрел. Но его община не справится и с этим. Полсотни кочевников легко перечеркнут все. И это всего лишь киргизы, а не джунгары или империя Цин, у которой имеются и ружья и пушки. Тут и частокол не поможет. Требовались новые решения.

Теперь Филипп понимал, что был глупцом, ходившем по краю, не ведая настоящей опасности. Понимая, что лучше пока ничего не придумаешь, он посылал вперед дозорных. В дозор пошли Ерема с приятелем, но проехав пару километров, они прискакали обратно.

— Что такое, Ерема?

— Киргиз, братцы!

Раскольники перепугались, похватали оружие.

— Один? — спросил Завадский.

Ерема кивнул.

— В канаве лежит, едва дышит.

— Раненый?

— Кровь на боку.

Подъехав, Завадский соскочил с телеги и увидел в канаве у дороги знакомого полукровку. Тот лежал, наполовину утопая в луже, и прижимал руку к окровавленному боку. В другой руке сабля. Он кривил рот, дергал лицом, высовывал язык, глядя на обступивших его староверов.

Данила наступил ему на запястье, и забрал из руки саблю.

— Один ты тута? — спросил у него Антон, не особенно рассчитывая на ответ, потому что киргизы не знали русского языка.

Полукровка «улыбнулся» оскалом.

— Ишь рожи скалит!

— Бес в нем. Бесноватый.

— Диавол одержимый!

— Что делать с ним будем, брат Филипп?

Завадский с интересом смотрел на умирающего хищника. Значит, не так уж всесилен ты и судьбою начертано безвестно умереть такому таланту в канаве. Полукровка будто читал его мысли — разоруженный, прижатый к земле он пристально смотрел на Филиппа, продолжая своими ужимками пробуждать религиозные страхи староверов.

— Вот уж черт! — с отвращением сказал Ерема.

— Черти невинных в именных храмах жгут, а это всего лишь синдром Туретта, — сказал Завадский, присев рядом с полукровкой.

Он осмотрел рану — режущее глубокое рассечение, кровь запеклась.

Завадский поднялся, вытирая руки куском ткани, который использовал в качестве платка.

— Когда-то вы, братья, уже подобрали одного такого же умирающего в канаве. Вижу я в том и есть сила нашего братства — мы протягиваем руки страждущим, во имя света Божьего. Промойте ему рану водкой и перевяжите, но прежде напоите его самого. Авось время его еще не настало.

Вернувшись в общину, Завадский первым делом позвал к себе двух крепких молодцов, которых взял с собой из общины Серапиона, назначил к ним старшим Антона и наказал привезти старца к нему в кратчайшие сроки. Бывшие его подопечные переглянулись.

— В чем дело? — строго спросил у них Завадский.

— А ежели откажет, брат Филипп? — спросил молодец.

— В чем откажет?

— Не в обычае владыки Серапиона оставлять общину, — неуверенно пояснил другой.

Завадский подошел, поглядел молодцам в глаза, те отводили взгляды.

— Ну тогда свяжите его и привезите как барана. — Произнес он спокойно. — Какие проблемы?

Антон слегка толкнул ближайшего молодца, и они втроем вышли из избы.

Когда они ушли, Завадский собрался было в натопленную баню, но его снова отвлекли. На улице раздавался шум, голоса. Филипп вышел и увидел, что раскольники ведут к его дому толпу исхудавших оборванцев. Человек около тридцати, наполовину мужчин и женщин, с ними несколько отроков. Почти все босиком месили осеннюю грязь после дождей, лица изможденные, осунувшиеся.

Увидев Завадского, они притихли, жадно ощупали горящими взглядами его каноничный образ: темные длинные волосы, черная борода, взор синих немигающих глаз.

— Что такое? — спросил Завадский.

— Христьяне беглые, — пояснил один из староверов, — жить хотят у нас, брат.

— Беглые? — Филипп подошел к толпе, — что значит беглые? Из тюрьмы что ли?

— Мочи нет, владыко, бояре да приказчики оброками грабительствуют, батогами бивают, — сказал один мужик с преданными глазами, — пахать свое не дают, все стройки да ямские работы, а дети с голоду мрут.

— Позволь жить в общине с тобой. — Сказал другой мужик.

Ему вторили другие:

— Сказывают, еже ты, владыка, спаситель и защитник угнетаемых.

— А мы люди работящие, пахари и древоделы есть, кузнечий подмастерье.

— Веру твою примем, коли скажешь.

Завадский поднял руку.

— Что ж, коли намерения ваши добрые, мы только рады новым братьям и сестрам. Одно запомните — здесь у нас владык нет. Владыка один у всего рода человеческого, и он на святых небесах, а в душах наших свет и голос его. Лжи не терпим, воровства, лицемерия и предательства. Меня зовите братом Филиппом. — Завадский кивнул Акиму, своему помощнику по мирским делам. — Отведи их в бывший храм. Пускай там живут пока. Сведите их в баню, накормите и дайте одежды. Потом пускай ими Кирьяк займется.

В последующие три дня в общину прибыли еще две большие группы крестьян. Они говорили, что в окрестностях до самого уезда давно ходят слухи о райском граде для всех угнетенных и несправедливо обиженных. Не всем, правда было суждено отыскать к нему дорогу. Завадский принял их, в очередной раз вспомнив неутешительную мудрость, заключенную в словах Черной Королевы — порой приходится сильно бежать только чтобы оставаться на месте.