Спаситель

Глава 39

Тишину над заснеженными елями разорвал крик встревоженной неясыти. Дозорный извлек из зепи новенький голландский бинокль и с высоты восьмиметровой башни над въездными воротами нацелился на широкую лежневую дорогу с нахлестками, выложенную из тесанных тынов. В начале показались кивающие морды ломовых лошадей, везущих квадригами сдвоенные грузовые подводы.

Дозорный бережно сунул бинокль обратно, схватил березовую вувузелу и, задрав раструб к хмурому небу, замысловато загудел. Вскоре под башней с городской стороны показались бойцы.

— Едут! — крикнул дозорный, когда увидел среди них Антона.

— Отворяй!

Филипп с Данилой стояли на вершине заснеженного холма с которого открывался вид на долину. Перемежаемая редкими перелесками, она словно озеро простиралась до самых гор. За спиной раздалось тяжелое дыхание — Серапион не без труда забрался наконец, на холм и сощурил свои водянистые глаза на изрезанное черной лентой реки снежное великолепие.

— Как тебе? — спросил у него Завадский.

— Да-а, — протянул Серапион, осмотревшись, — место годное. Полма — горы, да с третью река — межень о десяти локтей.

— Мы должны засеять здесь все.

— Все?! — удивился Серапион. — Обаче ты сказывал, еже нехристю надобе две сотни пудов, а зде выйдет в тридесять больше.

Филипп засмеялся.

— Когда же ты научишься смотреть в будущее, Серапион? Мы будем продавать круглый год семь дней в неделю.

— Обожди-ка, братец, — насторожился Данила, — ты, стало быть, разумеешь продавать зелье не токмо Юншэню?

— Если он не сумеет выкупить все, мы найдем других покупателей.

— Обаче разумею он сему не обрадуется.

— Да плевать на него. Мы должны думать, как стать их единственным поставщиком, все остальное — проблемы китайцев.

— А ежели нехристь самолично зачнет возделывать у себя сие зелье? — задал резонный вопрос Серапион.

— Это слишком опасно в его положении.

— Посем?

— Доходы больше, но и риск огромен. Ведь когда опиум проникнет в крупные города, начнется война за территории. Власть попробует навести порядок, но быстро поймет, что пара десятков отрубленных голов ничего не решает и станет искать источник.

— А им легко соспешить [помочь]?

— Верно. — Улыбнулся Завадский. — Причем нам даже ничего не придется делать. Первыми на помощь властям придут желающие занять место семьи Чжуан. А когда они найдет источник, нашему дракону конец. Бить по каналам поставок, по рукам продажных чиновников, убирать шестерок и мелких торговцев можно бесконечно, не нанося особого вреда торговле, а если они сожгут поля — понадобятся годы, чтобы вырастить нового дракона и выращивать его будут уже другие люди. Поэтому… дороги, тайные тропы, реки, горы, ущелья, морские пути — товар будет проникать в страну через границу — это безопасно для них и выгодно для нас. Баланс укрепляет обе стороны. В этом сила картеля, братья.

— Область претит, зане зелье сие убивает?

Филипп задумчиво посмотрел на Данилу.

— Это их дело.

— Обаче мы торгуем смертью, брат?

— Мы не заставляем их выбирать этот путь.

— Токмо поспешествуем…

Филипп изогнул бровь и даже Серапион с удивлением посмотрел на Данилу.

— Послушай, что на тебя нашло?

— Ничего.

— Мы в любом случае не сможем это остановить, Данила. Если не мы, то этим просто займутся другие, а ты с семьей снова станешь прятаться по лесам.

Данила опустил взгляд на подножие склона, где змеилась черностылая река — очевидно, слова Филиппа его не убедили до конца. О чем он размышляет? — подумал Завадский. Вряд ли у матерого убийцы проснулась совесть, скорее взыграли старые религиозные страхи. Надо поработать с людьми, прочитать им новую проповедь, зарядить оптимизмом. Впрочем, никогда эти вчерашние изгнанники не жили в таком достатке, какой принесла им продажа первой партии опиума — почти у каждой семьи появился новый добротный дом, своя скотина, хорошая одежда и главное — они впервые почувствовали себя в безопасности, особенно после того, как все узнали, что влияние брата Филиппа помогло заковать в кандалы главного разбойника Томского разряда. А ведь это только начало.

Внизу раздался конский топот и свист. Прискакал посыльный из города.

— Прибыл обоз с оружием из Енисейска. — Сообщил он, когда Филипп с Серапионом и Данилой спустились. — Да дядюшка Леопольд просил единаче передать — по Оби плывет большой груз из Тобольска.

Вторая фраза особенно порадовала Филиппа — это была устная шифровка, означавшая, что при помощи связей енисейского воеводы Михаила Игнатьевича удалось через продажных тобольских дьяков выкупить огромную партию пищалей, карабинов, пороха и свинца. В те годы в Тобольске размещались главные в Сибири склады с оружием, которое предназначалось для выдачи подданным русского государства, изъявившим желание осваивать новые земли.

— Паки одна добрая фигура пришед, брат, — продолжал радовать новостями посыльный.

Фигурой оказалась давно ожидаемая Завадским грамота, жалованная воеводой Енисейского разряда «купцу Филиппу Андреевичу Завадскому с правом ведения свободной торговли казенным и частным товаром на всей территории Енисейского разряда». А это надо сказать, пространство от Енисея до Камчатки, то есть больше половины страны. Сюда же входили наказы не препятствовать уездным воеводам и приказчикам в енисейских острогах торговым делам Завадского — выделять ему места для постройки амбаров, складов, представительских изб, допускать размещение товаров на гостиных дворах, не препятствовать найму казенных лошадей и выделять по запросу крестьян для «нужных разряду» работ по строительству мостов и дорог.

После обеда Филипп смотрел как на диком поле Антон учит солдат стрельбе из нового оружия. У него уже почти тысяча хорошо укомплектованных бойцов, многие из них неплохо владеют холодным оружием, но эти однократные залпы из двадцатифунтовых мушкетов с тридцатисекундным заряжанием годились только для войны крупных армий против аборигенов.

Он подготовил несколько посыльных групп, чтобы раздать им первые указания, но первую группу отправил уже сегодня. Ее возглавлял один молодой старовер по имени Феликс. Феликс имел рост выше среднего, но был худ и носил усы вместо бороды. Многие потешались над его молодостью и не понимали почему именно его Завадский отправил в Мангазею с небольшим обозом и отрядом в тридцать человек.

Фейзулла прибыл в феврале с новыми людьми, на этот раз он привез с собой трех шорцев, которые действительно знали толк в повышении урожайности мака. Это были два брата и сын одного из них. Они показали, как правильно бороновать почту перед посевом, как лущить, на какую глубину вспахивать, как бороться с сорняками и как удобрять.

Лежа на животе, Истома тер замерзшие руки в жгучих железных манжетах, стараясь прикрывать их животом, но ничего не помогало от стылого ветра. Ног давно он уже не чувствовал, как и боль от удара хлыстом пролетавшего иногда на коне десятника. Истома только медленно поворачивал голову и глядел своими серыми немигающими глазами в спину скачущему казаку.

После того, как кузнец заковал его в кандалы в Болотовском посаде, Истому бросили как полено в розвальни и понесли по замершей реке. Он понял, что везут его в Енисейск. Только тамошние дьяки могут судить его за разбой в Красноярском уезде с тех пор, как вышел он из Томского разряда. Но зачем занимать целый отряд, если он до смерти околеет в дороге? Истома понимал это и несмотря на тяжелые муки морозом терпел — знал, что будет привал и ему не дадут помереть до суда. Если только по недосмотру… Истома к собственному удивлению зевнул и вспомнил далекое сибирское детство — как бежал порой наперегонки с одногодками вниз по залитому июльским солнцем склону сопки, чтобы первым припасть к роднику с прозрачной ключевой водой. А не лучше ли забыться вечным морозным сном, чем раскаленные кряжи да дыба в приказной избе? К чему бесплодные надежды? Перед глазами возник образ «раскольщика», пробудив в Истоме гнев, питавший его силы последние сутки. Почему же так вышло? Как получилось, что все предали его? Да пускай многие убоялись, иных убедили, пообещали прощение, но ведь среди самых близких его бойцов мало глупцов, способных поверить, что их простят. Они же и грабили и убивали вместе, чему полно свидетелей и затаивших обиду жертв. Нет, чего-то тут не сходится.

Между тем первый возница что-то крикнул и короткий обоз из трех саней взял вправо. Истома кое-как изогнулся и увидел на прибрежную стоянку — избушку с околицей. Во дворе заманчиво плясал в ранних сумерках костер, из трубы избушки тоже валил дымок. Должно быть разожгли двое конных казачишек, ускакавших от них около часу назад. Предсказуемость рассуждений отозвалась вспышкой надежды. Авось, еще повоюешь, пронеслось разухабисто в голове, но Истома подавил в себе вредную эмоцию. Каким бы лютым врагом не был ему «поганый раскольщик», все же он был прав, когда говорил ему о бесстрашии. Только сейчас он начинал понимать его слова. Неужели он уже тогда знал это? Неужели тоже прошел через это испытание? Чтобы вести людей на смерть, сначала нужно умереть самому. Может в этом причина того, что он сейчас один. Ежели так…

Вопреки ожиданию, Истому поволокли сразу в избу, а не к костру. Остальные стрельцы как раз потянулись на двор, где костер разошелся не на шутку. На полпути Истому поставили на ноги, он сделал шаг, не чувствуя ног — едва устоял, но все же пошел.

В избе было жарко натоплено, горели лучины, дышала жаром печь. Казак только вынул из горнила раскаленное докрасна железное тавро, вспыхнувшее россыпью искр, там же рядом лежали щипцы. Посреди избы — деревянная чурка с измазанным золой основанием.

Истому швырнули к этому пню, звякнули цепи. Стрельцы схватили его под руки, придавили голову щекой к чурке. Казак тем временем вынул тавро с раскаленной буквой «еръ».

— Посем не клеймили меня в Томске? Убоялись? Ссыкливые крысы. — Мрачно произнес Истома, без страха глядя на казака.

— Не вякай, — с глумливой улыбкой ответил казачишка с тавром, — табе единаче велено нос откусить. Видал щипцы?

Истома ничего не ответил.

— Держи его, братцы.

На Истому навалились. Раскаленная буква «еръ» приближалась. От жара лицо раскраснелось, выступил пот.

— Накрепко держи! Иных буковиц нету, трижды «ером» зараз пропечатаем!

Край раскаленной буквы задел кончик носа, но Истома не закрыл глаза, только прищурился.

В этот момент на улице грянули выстрелы и почти сразу совсем близко — крики и тут же снова выстрелы, с запозданием, громче, в ответ опять дальние залпы. Новые крики уже от боли, и глухие рубильные звуки их искажающие и пресекающие. Истома почувствовал — хватка ослабла, отстранился и жар. Казак опустил руку с тавром, Истома увидел его профиль — тот со страхом глядел на дверь, будто ждал что она вот-вот распахнется и ему придется вступить в борьбу.

— Еже там? — прошептал он глупо моргая.

На стрельцов у костра на дворе кто-то напал — Истома это понял, только кто? Что бы то ни было сердце его заколотилось.

— Сведай!

Стрельцы отбросили Истому, схватили мушкеты, стоявшие в углу, но один крикнул другому, видимо младшему, чтобы тот оставался с казаком и тотчас стремительно выскочил. Дверь за ним захлопнулась. Выстрелы еще звучали, потом остались только стоны, а вскоре утихли и они.

Всех ли гревшихся у костра стрельцов перебили или они просто разбежались, растащив по окрестностям этот загадочный бой? Но если Истоме почти нечего было терять при любом раскладе, то остающимся с ним в избе казаку и стрельцу было не до спокойных раздумий. Схватив один мушкет, а второй пищаль, оба целились в дверь, напряженно вслушиваясь. За стенами завывал только ветер и уже никто не стонал. Лежавший между ними Истома даже как будто почувствовал их напряжение и страх. Кандалы на руках и ногах его стягивала цепь, так что он не мог поднять руки выше живота, не задрав ног. Колено коснулось чего-то. Истома покосился и увидел тавро, еще пышущее жаром.

Прошло несколько минут. Молодой стрелец сдался первым — он дернулся, будто отмирая и неловко вскочил на ноги.

— А ну стой! — рявкнул на него казак.

— Не век же высиживать!

— Дурак! Они токмо тово и ждут. Сядь, остолбень! Сегда ворвутся.

Разумно, подумал Истома, приподнявшись на локте и безмятежно наблюдая, словно утомленный отдыхающий на пляже.

Текли секунды. Взгляды и стволы орудий его охранников были прикованы к двери. Окон в избушке не было — стало быть ворвутся, надежда на то, что стрельцы просто разбежались таяла с каждой минутой. Видимо, стрелец с казаком это понимали. Истома покосился на стрельца, из-под мурмолки и промокших вихров, по виску его стекала струйка пота. Взгляд недвижим, дыхание частое. В этот момент дверь с грохотом отлетела. В проеме возникла окровавленная фигура — еще живой. Выстрелы грянули почти одновременно и прежде чем крупный стрелец рухнул в избу, оба стрелявших поняли, что добили своего же. Зарядить не успеют — да и бестолку.

За мертвым стрельцом в дверях появились Щегол и Каин, оба страшные, с пистолем в каждой руке. Пуля от выстрела Каина угодила молодому стрельцу прямо в глаз, а опытный казачишка увернулся от выстрела за чуркой. Щегол подался было за жертвой, но вскрик заставил обернуться — из живота Каина торчал кончик палаша. Каин хрипел, изо рта сгустками выходила черная кровь, позади него пошатывался стрелец. Щегол бросился во тьму на недобитого врага.

Ловкий казачишка тем временем выхватил палаш, но Истома ударом обеих ног выбил его, и тот со звоном заскакал по избе, улетев куда-то в угол. Казак потерял равновесие, и Истома ткнул его под подбородок еще горячим тавром. Казак зарычал и бросился на него — сев на ноги, выбил тавро, стал душить. Из-за цепи, Истома никак не мог поднять руки, чтобы отбиться. В глазах померкло, в голове монотонно нарастал какой-то гул. Нащупав рукой плоть — видимо ляшку, он вцепился в нее из последних сил, но казак, поняв, что скорее надо уже кончать, тоже видимо из последних сил стиснул Истоме шею. Истома скалился, стараясь прижимать подбородок к груди, напрягал все мышцы, извивался, пытаясь спихнуть врага со своих ног, но силы его таяли.

Он попытался было позвать Щегла, но не мог раскрыть рта. Сначала надо умереть самому — всплыл обрывок последней мысли и в тот же миг оковы спали, на израненную шею потекло что-то горячее и на секунду Истома подумал даже, что это и есть она — смерть, но в легкие с тяжелым хрипом ворвался воздух, горло вспыхнуло болью. В ярком свете горнила, Истома увидел, как Щегол ножом перерезает горло казаку — прямо под клеймом, которое он успел ему поставить.

Когда через пять минут Щегол вернулся со двора, куда ходил добивать раненых, Истома сидел, прислонившись к горячей печи, и прислушивался к собственному свистящему дыханию. Щегол был хмур — брови сдвинуты к переносице, лицо и казацкий кафтан обильно забрызганы кровью. Он держал в руке молот и зубило.

— Руки, брат.

Истома послушно уложил руки на чурку, Щегол сильными ударами сбил заклепки с оков, тоже проделал с манжетами на ногах. Сбросив с себя ненавистную цепь с кандалами, Истома поднялся во весь рост, прямым проницательным взглядом посмотрел в лицо своему верному бойцу.

— Прости, брат, еже поздно сымались. — Сказал Щегол.

Истома положил руку ему на плечо и рывком притянув к себе молча обнял. Щегол тоже крепко обнял его.

— Надобе уходить, брат. В пяти верстах выше к отоку пост, большо могли услыхать стрельбу.

Истома кивнул и первым направился к выходу, но уперся взглядом в труп Каина.

Щегол тоже остановился, в лице его отразилась боль.

— Жаль Каина. — Сказал он и шмыгнул носом.

Истома присел на одно колено, и ладонью закрыл глаза мертвецу.

— Спи спокойно, брат.

— Пущай на том свете тебе льются меды да присно девы нагие ублажают, — добавил Щегол, чуть не плача, — яко внегда ты любил, брат.

Истома поднялся и оба разбойника растворились во мгле, оставив за собою только трупы, да потрескивающие в зимней тишине печные угольки.