Спаситель

Глава 24

— Че… челом бью-ю, Осип Тимофеевич, пожа…лей… — Хныкал нарядный отрок, стоя у стены и вращая глазами на застывшем лице.

Но голове его, прямо на проборе расчесанной по бокам золотистой шевелюры стоял похожий на ежа привезенный из Цинской империи диковинный фрукт дуриан.

Ноги отрока подкашивались, вместе с этим подрагивал и фрукт на голове.

Целившийся в него из киргизского лука, Карамацкий недовольно цыкнул.

— Не трясись, охлодуй, ино тощно промажу.

Хищное острие стрелы ходило перед глазами отрока, наводя на того ужас.

— Че… че…

— Да не супонься ты! — рассердился Карамацкий.

В это время в дверь постучали, просунувшийся слуга объявил о приходе полуполковника Артемьева.

Карамацкий кивнул.

Вошедший подполковник был уже не молод и выглядел старше даже как будто Карамацкого, которому пошел шестой десяток. Артемьев спокойными очами посмотрел на отрока с дурианом на голове и сидевшего в углу за столом прямого, будто аршин проглотившего Степана Ардоньева, последнее время по какой-то причине сблизившегося со своим дядей.

У Артемьева было слегка одутловатое лицо, отдаленно напоминавшее бульдожью морду, с глуповато-доверчивыми глазами. Среди всех заместителей Карамацкого, он служил тому дольше всех.

— Во-ся то, Олег Павлинович, — приобнял его Карамацкий, поведя к окну, — у нас в Егорьевке, да в Ондатрове шпынь какая-то оборзела — купца с откупщиком порубили, добро казенное пограбили. Надобе окаемников тех сыскать, да на посадских площадях напоказно подвесить за ребра. А дондеж отсечь им языки, носы да уды.

— Учиним, Осип Тимофеевич. — Кивнул Артемьев.

Карамацкий повел подполковника обратно к двери.

— На помощников и брашно не скупись. Воевода чаю ждет, еже мы оступимся, разумеет, будто все забывать стали кто мы тут. Надобе напомнить. Возведи прежний устрой в тех посадах, еже бо все в разряде сызнова моргнуть пужалися. Повод сей так и толкуй. Уразумел?

Артемьев понимающе кивнул, прикрыв на секунду глаза — дескать уловил и второй смысл.

— Во-ся ладушки, — сказал обрадованно Карамацкий, — ступай.

Как только Артемьев ушел, полковник снова схватился за лук, возобновляя издевательства над отроком с дурианом.

— Не трепыхай, говорю! — произнес он, натягивая тетиву и прищуривая глаз, — сице и стой… Карамацкий ни егда… не мажет…

Тут сидевший за столом племянник внезапно подал голос:

— Дядюшка, а не напрасно ли ты думаешь на Скороходова?

Рука Карамацкого дрогнула в самый ответственный момент. Стрела вонзилась отроку под ключицу, он заорал, обливая все кругом кровью, по полу заскакал дуриан.

Карамацкий топал ногами, крича на племянника:

— Сказывал! Сказывал тебе, мухоблуд, ни егда не верещать мне под руку!

У Ардоньева со страху и криков дяди глаза на лоб полезли.

Прибежали слуги.

— Вон! — заорал на них Карамацкий и пнул под зад раненого отрока. — И ты тоже!

Когда они остались вдвоем, полковник подошел к перепуганному племяннику.

— Еже ты там вякал про Ваньку Скороходова?

— Я к тому, дяденька, что Скороходов ежели б и захотел, обаче тесть-то его Бутаков чай не дурак и подсказал бы зятю еже своего казака на такое дело засылать не больно умно. — Сказал Ардоньев, отодвигаясь на всякий случай по лавке дальше за стол. — Для блядских дел сыскали бы разбойников заезжих.

Однако Карамацкий вопреки ожиданию не взорвался, а напротив — стал задумчивым.

— Бутаков не дурак негли, обаче военного дела не ведает и зятька своего Скороходова с утра до ночи не наблюдает. Обаче прав ты, многое смущает меня, — проговорил он, погладив бороду, — главное: воздерзивший затеять с нами сию забаву не большо далече, уж больно хорошо изведан он о деяниях наших. Зде кружати все это воронье да крысы. Зде.

Карамацкий постучал пальцем по столу.

— Насколько же близко, дядя?

— Ин ближе некуда. Настолько, еже никому доверять нельзя. — Полковник огляделся кругом своим страшным прищуром, будто враги таились прямо тут, в коморе. — Ин вот и раскидываю я, Степка, кому сие с руки. Взять того же Артемьева. Разуменьем и опытом не обделен, но слаб духом. Кишка тонка решиться ему на такое. Ермилов и умом и духом наделен, но предан, для меня он яко брат единокровный. Хотя… Ох, не ведаю. Скороходов же есаул молодой и лихой, мог бы сманиться, обаче умом не блещет. Не скропает такое. Через Бутакова аще ли? Зело мудрено под носом воеводы козни плести. Есть и есаул Копыто — тот обманет. И ума хватит и людей и духу. Обаче он в Маковске ин на два острога такое не провернешь.

— Да-а, — протянул Степан, — выходит коегаждый может и не может, голову поломаешь, дядя. Ин боле никому не с руки?

— Мочно и с другой стороны — на воеводу належают. Обаче сие убо деяние станется куда серьезнее.

— А ежели сам, дядя?

— Воевода?

Степан кивнул. Карамацкий хищно улыбнулся, что означало крайнюю степень ярости.

— Ин я дознаюсь! Доберусь до той змеюки, кто бы он ни был! Во-то она у мя сегда пожалеет!

Настоятель Богородице-Алексеевского монастыря архимандрит Варлаам был не в духе. Сказывали ему, что воевода прибудет поклониться Казанской иконе Божией Матери и за последующим благословением пред вечерней, а прибыл ажно на три часа раньше, когда Варлаам сытно отобедав полюбившимся ему в пост новым маньчжурским блюдом на русский манер — пельменями из тончайшего теста с начинкой из осетровой икры, только прикорнул в своей скромной шестиоконной келье в мансардном этаже притчева дома.

Едва Варлаам погрузился в приятный сон, как перед ним возник упитанный келарь Автандил и принялся трясти его, заунывно повторяя:

— Батюшка Варлаам, батюшка Варлаам, батюшка Варлаам, ба…

Варлаам уже поняв что к чему заревел, отвернулся к стене, швырнув в келаря бархатной подушкой и снова стал погружаться в дрему, но не тут-то было.

Автандил ухватил его теперь за ногу и принялся снова трясти, повторяя свое заунывное про батюшку.

Смирившись с реальностью, Варлаам сел, перекрестился. В келье было жарко натоплено. Потребовав у келаря кувшин холодного квасу, настоятель босиком пошлепал по чисто намытому монастырскими холопами полу в ризницу.

Чувствовал он себя отвратительно — мало того, что не выспался, так еще пробудили его в таком прескверном состоянии, когда все кругом противно, да к тому же донимают проклятые изжога и отрыжка. Он знал, что воеводу заставлять ждать не стоило, но в одиночку все никак не мог справиться с облачением. Обычно ему помогали с этим четыре помощника-алтарника, келарь пошел искать их, да никого не нашел — во внеслужебный час это было непросто. Алтарники могли убежать к девкам.

— Зови хоть Кузьку, — пробасил хриплым спросонья голосом Варлаам, — тот присно в трапезной под лавкой дрыхнет.

Варлаам справился кое-как с подрясником, подвязал вервия, но натянуть мантию и епитрахиль в одиночку ему было уже не под силу.

Настоятель накинул было мантию и стал шарить в ней своей большой головой, словно кот запутавшийся в тряпке.

В это время отворилась с протяжным скрипом дверь.

— Кузька! Ты?! А ну помоги мне, прохвост!

Позади скрипели половицы.

— Живей, черт!

Тут вдруг каким-то чудом, нашелся отворот и голова настоятеля вынырнула из криво надетой мантии.

Варлаам закрутил было головой, но тотчас вздрогнул, рука непроизвольно дернулась осенить себя знамением, но вряд ли бы это ему удалось — шеи настоятеля коснулся кончик лезвия сабли, а державший ее демон со страшно дергающимся лицом приложил палец к губам:

— Ш-ш-ш….

Иван Иванович Дурново до конца не ведал на что рассчитывал. Хотелось ему испросить хотя бы у кого совета. Но у кого испросишь, если ты сам — воевода? Может быть, он не самый сильный воевода, но уж точно не самый глупый. По крайней мере он так считал. Просто ему не повезло. Да в конце концов разве не знал он ответа? А ежели и знал — где взять чуть-чуть везения, немного лихости, коей всегда недоставало его характеру и, пожалуй, благословения? «Зело много думаешь ты, Ваня, такожде и передумать мочно», — говорила ему иногда жена.

Старый приятель его Варлаам, несмотря на некую косность имел большой опыт в интригах и борьбе за власть и умел не только понимать иносказательные речи воеводы, но и так же иносказательно, как бы невзначай, ненароком, словно говоря как бы о чем-то другом — давать иногда дельные советы.

Такие пространные беседы порой случались между ними и сейчас воевода рассчитывал как раз на такую.

Иван Иванович глядел в стрельчатое узкое окошко и вид ему открывался удивительный — сосновый лес с высоты Юртовой горы исполинскими рядами поднимался в волнующие розоватые небеса. Иван Иванович даже умилился и решил осенить себя крестным знамением, но в этот момент дверь позади отворилась и воевода сделал вид, что только оглаживает в задумчивости бороду.

Он так и стоял, глядя в окно, следуя правилам негласного ритуала между ним и настоятелем, согласно которому первым начинал речь Варлаам — как правило, он произносил какую-нибудь фразу из Священного Писания или Ветхого завета, удачно извлеченную из недр памяти под настроение или контекст просчитанной старцем ситуации, пока Иван Иванович изображал глубокую задумчивость, что в их игре должно было воплощать образ рассудительного и мудрого правителя.

Варлаам, конечно же, тоже следуя ритуалу, медленно подошел к соседнему окну, остановился. Созерцает, — подумал Иван Иванович, ловя боковым зрением движения темной мантии. И есть что — погода сегодня — настоящее волшебство, зимняя сказка.

И только подумал, Иван Иванович, что пора бы уже Варлааму изречь свою глубокомысленную фразу, как справа зазвучала незнакомая речь:

— В такую погоду мы с дочкой любили ходить в лес, кататься на лыжах…

Воевода резко повернул голову и обнаружил, что напротив соседнего окна стоит вовсе не Варлаам, а какой-то высокий человек в странном черном одеянии — со своими ниспадающими черными волосами, короткой бородкой, спокойным лицом и умными глазами, этот человек даже чем-то напомнил ему Христа с иконы Симона Ушакова «Великий Архиерей».

Между тем, странный человек, будто не замечая воеводы, продолжал говорить, мечтательно глядя в окно:

— Я рано научил ее кататься. Ей поначалу не нравилось, но я думаю, если ты родился в России, ты обязан хорошо ездить на лыжах. Хотел бы я показать ей эту горку, думаю, она бы ей понравилась.

Говорил человек чудно́, однако уверенное не по чину выражение лица его, поза с заложенными за спину руками и поведение в целом воеводе не нравились.

Незнакомец повернул к нему голову.

— У тебя ведь тоже есть дочь?

— Ты кто таков? — строго спросил воевода.

Незнакомец только усмехнулся и снова отвернулся к окну.

— Ты слышал, Иван Иванович, что в Москве теперь новый царь? — сказал он флегматично. — Заточил свою сестру в монастырь. Рубит головы направо и налево. Создает свою армию. Скоро станут звать его Великим. Знаешь его имя?

Воевода вдруг заподозрил, что незнакомец ведет себя так уверенно неспроста. А может статься и потому, что он какой-то тайный посланник из Москвы. Не зря он, явно не здешний, знает его имя — значит знает и кто он и по всей видимости имеет основания так вести себя с самим воеводой.

— Петр Алексеевич. — Ответил воевода, продолжая пытливо буровить незнакомца взглядом.

— А второго?

— Второго?

— Второго государя.

Воевода наморщил лоб и вдруг будто удивившись внезапному открытию, произнес:

— Иван…

Человек снова посмотрел на него.

— В Кремле еще стоит двойной трон, а ты имя едва вспоминаешь.

Воевода призадумался, растерянно разглядывая диковинное одеяние незнакомца, а потом будто опомнился — тряхнул головой, словно сбрасывая с себя наваждение.

— Вонми-ка, — произнес он, уперев руки в бока, — ежели по добру и милости моей, не скажешь немедля кто ты, какого чину, по чьему велению зде пребывати и где настоятель Варлаам, овый зде должен быти, велю схватить тебя, да хорошенько пропесочить батожьем, авось людской язык вспомнишь и яко вести себя пред боярином!

Незнакомец смиренно опустил голову с тихой улыбкой — будто любящий родитель, вынужденный терпеть капризы своих детей.

— Иногда то, к чему мы стремимся, оказывается совсем не тем, чего мы хотим на самом деле. — Произнес он, поднимая на воеводу небесный взгляд.

— Чаво?

— Неважно кто я. И настоятель тебе не поможет. Ты и сам это знаешь. Время советов и дум ушло, Иван Иванович, пришло время действий. Поэтому я здесь.

Воевода прищурился и показалось, будто он впервые начал понимать, что это за человек и главное, что он тут делает прямо сейчас.

Незнакомец словно прочитал его мысли и кивнул.

— В разряде есть еще те, кто готов поддержать тебя и сделать за тебя все необходимое.

— Тебя послал Варлаам?

— Да забудь ты уже о нем.

Воевода сунул ладони за пояс, отставил ногу и чуть отклонив корпус назад стал изучающе разглядывать незнакомца.

— Еже тебе годе?

— Для начала вернуть тебе власть в разряде.

Воевода прищурился, взгляд его стал пытливым.

— Кто ты?

— Тот кто может помочь.

— Как?

— Убрать того, кто тебе мешает.

— Ин еже тебе с того?

— Ответная услуга. И она будет стоить намного дешевле того, что забирает у тебя Карамацкий.

Воевода вдруг криво усмехнулся.

— Он подослал тебя.

— Зачем это ему? Ты же не думаешь, что для него большая тайна твое желание, чтобы он сгинул? Иван Иванович, все что он может сделать с тобой — он уже сделал. Остальное — просто твои фантазии.

Под окнами прошла небольшая группа монахов. Оба поворотили головы, посмотрели на них. Один думал, второй ждал.

Затем воевода поднял взгляд на незнакомца.

— Не ведаю кто послал тебя — Карамацкий ли, взаправду ли купцы им обиженные али может и сам дьявол. Токмо с чего ты взял, мил человек, еже мне надобен твой товар?

Незнакомец шагнул к нему, склонил голову.

— Подумай, Иван Иванович.

— О чем же, братец?

— Кем ты хочешь быть в этом разряде — Петром или его слабоумным братом Иваном. — Прошептал он, после чего развернулся и зашагал к выходу, но у самых дверей остановился, оглянулся.

Воевода смотрел ему в глаза.

— Если надумаешь — отправь своего человека на Волацкую ярмарку, пускай спросит там Гегама, торгующего железными яблоками. Только не медли, воевода, мой подарок без дела долго лежать не будет.

На улице Завадского поджидали двое легких саней, запряженных в резвые пары.

— Яко ключилося? — спросил Данила, едва Завадский прыгнул к нему в сани.

— По крайней мере, мы друг друга поняли. Придется, правда, помочь ему с принятием решения. — Ответил Завадский, и откинув крышку часов, крикнул: — Живей, Антоха!

Быстрые сани в сопровождении четырех всадников тотчас помчали с горы, поднимая вокруг себя ворохи снежной пыли.

За час добрались они до деревни Муреновки. Там Завадский пересел на коня и верхом вместе с Антоном помчался дальше. Минут через двадцать добрались до разрушенного моста через Ушайку. Из-за зарослей им навстречу вышли двое — подполковник Артемьев со своим денщиком Бартошниковым. Завадский спешился и оставив коня Антону пошел им навстречу. Артемьев тоже приказал денщику остановиться и встретился с Завадским один на один.

— Опаздываешь, — сказал Артемьев.

— Вини воеводу своего, подполковник, зело он у вас нерешительный.

— Так он согласен?

— Думает.

Артемьев покачал головой.

— Не годе.

— Наберись терпения, Олег Павлинович, уже полпути позади.

— Карамацкий убо чует, еже происходит.

— Кого подозревает?

— Коегаждо. Ин это-то и худо. Он убо не токмо умом, сколь чутьем крепок, ин оно у него сый дьявольское.

— Дай мне еще неделю.

— Да ты обезумел!

— А ты? Не забывай, подполковник, обратной дороги нет.

Артемьев усмехнулся.

— Егда мне Бартошников передал письмо от шурина своего — Мартемьяна Захаровича я подумал было — навет. — Подполковник поднял руку, сблизив большой и указательный пальцы. — Во-то настолько ты от погибели своей был.

— Мартемьян Захарович говорил, что ты разумный человек. — Парировал Завадский. — И он не обманул — ты сделал правильный выбор.

— Ты не забывай токмо — забав зде негли. Неделя — зело долго, загубим дело.

— Спешка точно загубит.

Артемьев покачал головой.

— Ты просто не знаешь Карамацкого. От ярости он умнеет.

— Зато ты знаешь. Вот и подбрось мне что-нибудь.

— Еже?

— Что-нибудь чего, я не знаю.

Артемьев призадумался, надул свои и без того одутловатые сизые щеки.

— Ин завелся тут у нас в разряде Стенька что ли навроде потешного. Обаче холопы уже в четырех сепях взбунтовались — режут купцов, откупных, грабят и бегут в леса. Шутка ли — Карамацкий мне поручил сих голчарей имать. — Артемьев вдруг прищурился. — А это чай не твои все подлости?

Завадский усмехнулся.

— Это игры для дурачков, но я кажется знаю чьих рук это дело.

— Чьих?

— Оставь пока, нам это на руку. Расскажи лучше, что известно тебе о тайных распрях между Карамацким и воеводой?

Артемьев почесал лоб, опустив взгляд на снег.

— В глаза они каждый другому улыбаются, а сый [на самом деле] ненавидят друг друга. Ин кому сие втай? Полковник убо совсем обезумел. Повсюду мнятся навадчики ему, заговоры, от шороха козлом скачет, рындарям зубы выбивает. Уже троих слуг до смерти забил. Ин боле всякого страшится он еже воевода съябедничает на него, посему давеча запугал он посыльных — поставил на дорогах в Москву и Тобольск караулы и проверяет все фигуры, овые идут от приказной избы и воеводы в Москву и Тобольск. О том никто и не ведает, даже сам воевода.

Завадский вдруг схватил подполковника за плечи.

— А вот это уже дело, Олег Павлинович!

— Якое дело?

— Будешь ты полковником вместо Карамацкого! Ты только меня слушай и делай, что говорю.