Спаситель

Глава 5

Ему сначала показалось, что он в воде и что он ребенок — такая легкость овладела им, что руки поднялись сами собой, будто хотели кого-то обнять, но он увидел, что это совсем недетские руки — широкие мужские ладони, истертые запястья под стальными браслетами. Он тоже поднимался — как и стул у зарешеченного окна и чугунный утюг. Старинная монета вращалась, стреляя серебристым лучом. Громоздкий черно-белый телевизор плыл вдоль стены. На скособоченном экране шеренгой шли диагональные полосы. Динамик с жутким треском вещал:

— Осенью года одна тысяча шестьсот девяносто второго молодой царь Петр ехал к озеру Переяславскому… Там, вдали от моря, строился флот…

Он опустил голову и увидел в бледном свете телеэкрана свои обнаженные ноги, парящие над дощатым полом.

Неожиданно все разом ухнуло вниз — громыхнуло, покатилось. Ступни заныли. Икры сковали судороги. Он упал на колени, ткнулся лбом в осколки кинескопа. Кто-то сокрушал дверь. Били пожарным топором — мелькало в расщелинах его красное клиновидное лезвие с киркой.

Вскочив в ужасе, он забегал по комнате.

Выхода нет. Выхода… нет.

— Очнись, профессура!

Завадский ощутил сильные, но освежающие пощечины.

— Но-но, — погрозил он тающим обрывкам сна и открыл глаза.

Перед ним плавало лошадинообразное лицо Лехи Геденоса.

— Слава, господи, — сообщило лицо, и стало отдаляться.

Завадский поднял руку, чтобы протереть глаза, но что-то больно ткнуло в бровь. Увидев на запястье стальной браслет, он резко сел и уперся взглядом в грубо обструганный пень. Рядом с ним в углу лежала отполированная ладья, а напротив оконца со слюдяной форточкой громоздится зеленый сундук в форме усеченной пирамиды с исчерна-грязной просечкой. Ничего не понимая, Завадский оглядел низкую комнатушку с бревенчатыми стенами без намека на дверь.

Геденос ходил от стены к стене пригибаясь под неотесанными стропилами, грыз ногти и замирая у оконца, осторожно выглядывал.

Уши закладывало от надрывного перелива. Завадский тихонько, опасаясь вспышки боли, коснулся пальцем виска и понял, что трезвонит все-таки не в голове, а где-то на улице.

— Ты меня сюда затащил? — покосился он на Геденоса, который вытягивал шею и все щурился на что-то в оконце.

Черный риэлтор перевел на него взгляд и неожиданно резво подскочил.

— Слушай, ты, мля! Верни нас, сука, обратно! Слышишь! — тряс он Завадского за плечи, от чего к перезвону за окном стал добавляться звон в голове.

— Че-во? — Завадский сбросил с себя его руки и попытался подняться.

— Ты в натуре профессор?

— Преподаватель.

— Преподаватель, млять, чего?!

Тут он впервые заметил, что Геденос до смерти напуган.

— Истории… политических учений.

— Тьфу ты еб твою мать! — сплюнул Геденос и снова вернулся к окошку.

— Что это за место? — спросил Филипп, рассчитывая, что подсказка поможет ему вспомнить случившееся после взрыва, но осознав, что это невозможно, почесал затылок.

— Мне похоже память отшибло, — произнес он растерянно.

Черный риэлтор снова подошел, демонстрируя увеличенные страхом слезящиеся глаза.

— Мужик, приди уже в себя, — прошептал он жутко, — мы в прошлое попали.

— Ага?

Риэлтор схватил Завадского за плечо, потянул к окошку.

Завадский не сопротивлялся, ожидая, получить, наконец ответы, но оконце явило довольно странную картину: деревянные срубы со скатными крышами хаотично лезли друг на друга за извилистой дорогой, вымощенной черными растрескавшимися бревнами. Вдоль дороги по тропинке двигалась фигурка в сером мешковатом кафтане до земли, укутанная по горло в белый платок. Фигурка погоняла прутиком козу. За домами пестрела вереница сияющих куполов — серебристых, золотистых, черных, изумрудно-зеленых. Нарастающий перезвон волнами шел оттуда, только теперь ему вторили собачий лай, крики петухов и какие-то далекие, заставляющие цепенеть душераздирающие вопли. Под деревянным скатом он увидел пятачок истоптанного двора, отрезанного высоким частоколом, наводя на мысли о стихийном парке развлечений имени Влада Цепеша где-нибудь на Алтае или рынке по продаже банных срубов на въезде в деревню Чмонино. В травяном островке перед частоколом ковырялась пегая курица. В воздухе стоял дым, пахло навозом, гнилой капустой и еще чем-то отвратительным, напоминавшем запах чересчур экзотического сыра. Только небо одаряло знакомой ложной безмятежностью — пушистые облака неспешно плыли в глубокой синеве.

Завадский округлил глаза. Мозг заработал в поисках объяснения и не найдя ответов на всякий случай прыснул в кровь адреналина.

— Что это? — прошептал он, сдерживая возбудившееся дыхание.

Геденос сжал зубы и снова заходил по комнате.

— Какая-то срань с электростанцией! Режимный объект мля! Только никакая там не АЭС! Сука, поверить, не могу что эта дичь происходит! Это как попасть в реальность антиваксера или, млять, снежного мудозвона!

— Ты что-то видел?

— Огонь. — Геденос оскалился и почесав грудь, стал задумчиво глядеть мимо Завадского.

— Огонь или взрыв?

— Взрывную волну.

Завадский кивнул.

— Значит, мы видели одно и то же.

— Я думал мне привиделось. — Геденос покачал головой.

— Что?

— Не знаю! Огонь или…

— Или что?

— Как будто… Как будто шар или что-то типа того отделилось и проглотило тебя.

— А ты где был?

— Сзади. Метрах в двадцати.

— И что потом?

— Что потом? В каком смысле что потом?

— Ну что было потом?

— Ты у меня спрашиваешь?! — закричал Геденос. — Я ни хера не помню! Я очнулся здесь и увидел тебя, беззаботно дрыхнущего как наклюкавшийся гонобобель! А за окном, мля какая-то Киевская Русь!

— Подожди, это не Киевская Русь.

— Да иди ты на…уй!

— Ты как будто забыл куда тебя везли.

— Ты это мля серьезно? — Геденос угрожающе приблизился. — Или шутишь?

— Я просто предлагаю успокоиться.

— Успокоиться? Зачем мне успокаиваться?!

— Главное ведь, что мы живы!

— А ты в этом уверен?

— А что?

— Да ничего. Просто я видел, как горит твоя кожа. Как искрится твоя башка, словно еб…ная петарда! А теперь ты… стоишь как ни в чем ни бывало в нарядном прикиде, гребаный пряник, и торгуешь тут своим бледным хлебалом, — Геденос выставил палец ему в лицо, — которое не то что в огне, даже в солярии никогда не бывало! Может ты объяснишь мне как тут не беспокоиться? Потому что мне не по кайфу такие игры. Я уважаю матушку природу и настоящие законы — на. уй, физики и выживания и хренею, мужик, с твоей наивности! Иногда хочется быть таким же тупым!

Завадский вздохнул.

В это время за окном раздался топот и свист.

— Тихо! — Геденос рефлекторно присел под оконцем.

Судя по крикам и топоту, казалось, что приближается целая орда. Из агрессивного гвалта выделялись отдельные вопли. Разобрать было трудно. Завадскому они напоминали слова, произнесенные задом наперед или просмотр сербских фильмов без перевода. Но от первой понятой фразы парочка беглых преступников в ужасе переглянулась.

— Овая изба, ребяты-ы-ы! — прозвучало будто над ухом.

— Имай колдунов поганых!

— Сунька, топоры подай!

Послышались громкие удары и скрип.

— Куды прете, голытьба! — раздалось чуть ближе — Кобелей спущу!

Где-то внизу в самом деле свирепо зарычали собаки.

— Лупи его, браты, он с кукуйцами заедино!

— Воры! — закричал тот же голос, но надломленный теперь испугом. — Разбойники убо средь бела дня…. аааа!

Послышались хлесткие удары, а уже в доме — женский визг. Среди них прямо под оконцем кто-то выговаривал вкрадчиво:

— Брешешь, старый сатана. Мы жильцы посадские. Ино ты поди единако высперять на жгучем шаре умеешь? Ишь разжирел на крещеном люде, хоромы завел купецкие. А кукуйцы ныне посад пожгли. Осьмнадцать изб с дворами сгорели со скотиной и с малыми детями.

— Рви пса! Еже плюскаешь с им!

— Аааааааааа! Побойтесь бога-а-а-а-а! Ведите в прика-а-аз, к истца-а-ам! Са-а-ами на кобылку попад…

Какой-то жуткий удар, словно кувалдой по крупному арбузу оборвал истошные крики.

Грохот и топот переместились в дом и заполнили его. Завадский с Геденосом вздрагивали от каждого удара и вопля, а слышимость в деревянном доме была идеальная. Казалось, что топором уже вышибают лючок, отделяющий их надклетье, но всякий раз вылетало и опрокидывалось что-то внизу. Визжали и справа и слева, и будто даже над головой. Завадский подкрался к сундуку и подвинул его на обитую оловом крышку лючка.

— К-кого они и-и-ищут? На-а-ас? — заикаясь прошептал Геденос и на четвереньках пополз к окошку.

— Не лезь! — процедил сквозь зубы Завадский, но черный риэлтор уже осторожно выглянул и тотчас снова упал, белый как мел.

— Млядь они чувака топором еб. шут!

Завадский оцепенел. Он, конечно, вроде бы как уже умер, и даже если это не чья-то дурацкая шутка, то и воскрес, причем вместе с инстинктами, которые ясно говорили, что повторять более трешовую версию этого аттракциона не стоило. В ту же секунду запрыгал сундук, отчего Завадский едва сам не подпрыгнул. Кто-то бубнил прямо под ним.

Завадский подполз к оконцу, где уже дрожал Геденос и вместе они глядели как сундук скачет все выше и даже немного сдвигается. Между тем голоса снова заполнили двор. Какой-то молодой голос кричал, что по Никольской скачут истцы.

— Костка! — ворвались в оконце, миновало парочку незваных гостей и влилось в уши тому, кто ломился к ним. — Разбойник, айда на соседский двор — бочки проверим не попряталась ли в них немчура!

— Онамо и засолим!

— Дурень, сперва обсушить надобе.

— А с чем бочки?

— Известно — с вином!

— Во-ся яко! — захохотал кто-то. — Убо я ковшом обсушу!

— Православно!

Услышав про вино, таинственный гость перестал ломиться на чердак к Завадскому с Геденосом и тяжелый топот покатился вниз, вскоре среди прочих кто-то пьяно и низко заголосил за оконцем. Топот, крики отдалялись и вскоре как будто стихли — словно и не было ничего.

— Ушли вроде… — сказал Геденос, тяжело дыша и посидев несколько секунд, стал подниматься.

Завадский попытался его ухватить за штанину, но у того, как назло, джинсы плотно облегали ноги.

Геденос выглянул в оконце и тотчас присел, но поздно — кто-то, истошно деря глотку заорал:

— Видел!!! Братцы! Видел кукуя поганого!

— Идеже? Иде? — стали приближаться отдалившиеся было голоса.

— Тама! Над светлицей бесовская рожа зыркнула аки гадюка из-за пазухи!

— У-у-у-у!

— Вишь, вишь оконце, уём притаились нехристи!

— Ух, недогляд!

Снова заголосили, затопали, загромыхали. У Завадского волосы зашевелились на затылке — куда деваться, что объяснять дикой разъяренной толпе?

Геденос между тем, уже лез в оконце. Благо и Завадский не был толстяком — последовал за ним. Ободрав до крови предплечье, он выбрался кое-как на скат шириной примерно в полметра, с ужасом заметив, что удар в лючок за спиной сдвинул сундук и уже кто-то лез и на чердак, где они только что были.

Внизу картина не лучше — со двора на них с изумлением аборигенов, увидавших космический корабль взирали бородатые предки коренных москвичей в изодранных грязных рубахах-косоворотках. У ног их в луже крови лежало тело с бесформенной кроваво-бурой массой вместо головы.

Завадский, держась за бревно шел по скату за Геденосом, который уже ловко перемахнул на соседнюю клеть. Встреча с далекими предками ошеломила его не меньше самих предков. Он с таким же изумлением (вытаращив глаза и открыв рот) смотрел бы на них, если бы не инстинкт выживания.

Раздались искренние возгласы удивления, но вскоре один тощий как скелет мужик, стоявший у стены прямо под Завадским в ломаной серой шапке, заорал:

— Скачут черти! Шибай их, ребяты!

В Завадского полетели камни. Один больно шарахнул по икре, другой угодил в почку, третий — в скулу.

Эдак, долго не протянешь. Без раздумий бывший преподаватель сиганул на крышу какого-то сарая с плоской крышей, где уже метался Геденос, не зная куда бежать дальше. Он хотел было прыгнуть на соседнюю клеть, до нее всего метра полтора — уцепиться за окошко и там, может быть, удалось бы перебраться на крышу конюшни, а с нее прыгнуть через частокол на соседний двор, и убежать. Но путь этот преградил широкоплечий мужик с лицом бородатой версии Буйного Славика, высунувшийся из оконца.

Оставалось только прыгать на дорогу через примыкавший частокол. Геденос так и сделал, но с высоты четырех метров неудачно приземлился — поскользнулся на скользких бревнах и подвернул ногу. Вскочил, тут же снова упал, но его уже схватили выбежавшие со двора мужики. Один с размаху заехал ему кулаком прямо в лицо. Кровь хлынула сразу изо рта и из носа.

Хотя мужички ростом были все ниже черного риэлтора, выглядели они крайне свирепо и воинственно. Продолжая наносить удары, они потащили Геденоса за ноги на двор. К Завадскому забрались по приставной лесенке, столкнули на руки остальным в сложный смрад из несвежего пота, нестиранной одежды, гнилых зубов, недопереваренного чеснока и репы, густой вони мочи из дворовых углов и конского навоза с улицы.

Его хорошенько встряхнули, поставили на ноги. Увидев близко перед собой лицо с морщинами, всклокоченной бородой и живыми глазами, Завадский успел поразиться «обычности» этого лица — точно такое же лицо можно было увидеть в алкогольном отделе «Ашана», за рулем внедорожника, подрезающего переполненный автобус или играющим на гуслях в пригородной электричке — будто между ними и не было пропасти в три вековые громадины.

От него что-то требовали, но Завадский не успел понять, что именно, потому что одновременно его стали бить, и он потерял сознание от первого же удара кулаком в лицо.

Очнулся от боли — ныли плечевые суставы и особенно нестерпимо — пятки, ударявшиеся о бревна, по которым его волокли, удерживая за руки. Улица раздалась. По обочинам у частокола, деревянных лавчонок и крутых крылец кучковался такой же невысокий народец, отличавшийся от современников Завадского помимо худой одежды, наличием почти детского любопытства в лицах — никто не пытался скрыть своей заинтересованности, а некоторые даже норовили швырнуть в Завадского камешек или комок грязи.

Группа мужиков, волочивших его все как один — острижены под горшок, в руке шедшего с краю — рябого и жилистого в длинной льняной рубахе он увидел собственные ключи от квартиры с брелком-медальоном с логотипом «Мерседеса».

— Бесовская тамга! — периодически выкрикивал мужичок, вскидывая руку с брелком во все стороны, не забывая при этом креститься и просить у Бога прощения.

— Посадские, амо татей волочите? В приказ?

— На Болото! Пущай вместе с Федькой-разбойничком каты выпотрошат нехристей под образами!

— А ежели боярин воздуху даст? Он немчуру жалует.

— Еже нам бояре? Стрельцы с народом! Ежель подьячие заупрямятся али каверзу чинить станут, за рекой сами на кол посадим! Времена нонче не те. Матвеев в опале, Нарышкиных прогнали!

Где-то впереди вопил Геденос. Завадский видел кровь на своей груди, но шок не позволял определить характера ран. Солнце слепило и жгло израненное лицо, он видел, что деревянные избы сменили дома с каменными фундаментами, а затем и вовсе с нарядными цветными фасадами. Его протащили под широченной аркой, мимо красивой церкви с пирамидальными кокошниками на пыльную вытоптанную площадь.

Галдеж размножился. От пролетевших с карканьем ворон почернело небо. Через ворота проскакали четыре всадника, поднимая пыль и распугивая народ. Мужички шарахнулись, вывернув Завадскому руки. Завалившись набок, он увидел огромную земляную площадь, заполненную людьми. Коричневый и серый разукрасился разноцветной одеждой представителей более высоких сословий: малиновые, голубые, желтые кафтаны и сарафаны — суконные, парчовые, бархатные, шелковая отливающая золотом ферязь, и даже несколько шуб, несмотря на теплынь. Мелькали в многолюдной сутолоке и красные сапожки. У Завадского кружилась голова. Людская масса сливалась во что-то единообразное. Перед ним летали бороды и конские морды.

За толпой громоздились вразнобой деревянные срубы габаритами сродни торговым киоскам, некоторые с малыми куполами и медными крестами, за ними вытоптанные взгорья подымались к внушительной белокаменной стене. В памяти шевельнулось что-то, место как будто узнавалось, но лишь какими-то странными эфемерными осколками — вроде простора и геометрии самой площади, протянувшейся вдоль стены и каменными торговыми рядами. И только увидав на другом краю яркие, разноцветные и аппетитные, как марципановые куличи, купола исполинского Храма Василия Блаженного, Завадский узнал Красную площадь. Так непривычно было видеть Покровский собор стоявший прямо на голой земле, а не на брусчатке в окружении «мерседесов» и «БМВ» Федеральной службы охраны.