Спаситель

Глава 47

Еще затемно разбудил их вредный старик Антифей — ругался, грубо пинал ногами. Завадский потушил усилием воли закипавшую ярость и быстро поднялся. Через две минуты Антифей дал им факел, и они пошли в лес. Вся община спала, кругом царила темень — проклятый дед поднял их еще ночью. Невыспавшийся Филипп сердился, но не показывал виду, старался думать о смирении и великодушии, но злое противилось, бушевало и он сам себе был противен в этот момент — да неужели и такой пустяк требует борьбы? Неужели стоило только сделать шаг, чтобы оно отравило тебе кровь?

Пользуясь случаем он решил поговорить с Тишкой, однако тот опередил его, перейдя на какой-то новый решительно-отвязный тон, которого за ним прежде не водилось.

— Дядька Филипп! — заявил он. — Заберем Анютку с собой!

Завадский сперва даже растерялся.

— Да ты, бзыря, дал маху, — усмехнулся шедший рядом Антон.

— Чевой-то! — огрызнулся отрок.

Тут дело было понятное — против гормонов не попрешь, но Филипп попытался.

— Послушай, Тишка, ты себе как это представляешь? Мы коней-то не крадем, а ты хочешь утащить девку?

— Посем тащить! — запротестовал парень. — Она сама алкает с нами идти. Ей зде худо, брат!

Антон с Бесом засмеялись, а Завадский снова удивился — дело было даже не в том, что парень впервые назвал его «братом» — это не возбранялось, хотя звучало немного диковато, как будто сын назвал отца по имени. Дело было в том, что у парня даже и в мыслях не было, что в его же веке желания малолетних влюбленных имеют значение в самую последнюю очередь. Либо Тишка действительно сильно обгонял свое время, либо просто «Ромео» во все века одинаковы.

— А как же там сватовство, обряды или как тут у вас это принято?

— Да плищь еже бо! — Тишка зло пнул трухлявый пень на ходу.

— Думаешь этим людям понравится, что мы заберем их девку и потом… что скажут ее родители?

— Кто?

— Отец с матерью!

— Да сирота она, Филипп! — почти прокричал Тишка. — Худо ей зде, ин в граде Солнца буде ей годе. Я ей сказывал яко у нас. Заберем, а?

Тон у Тишки был явно нездоровый — возбужденный, сила и угрозы тут не помогут, как понял Филипп — парень может сгоряча сделать какую-нибудь глупость — например убежать с ней вдвоем, и чтобы только снять на время это напряжение и отвязаться от Тишки, Филипп сказал, что спросит у Шумилы, но ничего не обещает. В конце концов осталось им тут всего полтора дня и не хватало еще забивать голову всякой подростковой ерундой. У него и так куча забот.

У Тишки, видимо приободренного словами Филиппа мозги встали на место, и он за пять минут из вервия и куска кожи соорудил волокушу, с помощью которой тащить тяжелое бревно вдвоем стало легко и сподручно.

Так, попарно они быстро растащили вчерашнюю заготовку толстенных бревен и пошли на обед. Древорубы едва ли теперь будут их сильно опережать, а значит работы после обеда будет у них немного.

Баба, которую, как выяснилось звали Омелфой накормила их щами в избе, вместе с шестерыми мужиками-древорубами. Мужики сидели за большим столом, а Филипп с братьями за маленьким в углу, где можно было тихо переговариваться не опасаясь, что тебя услышат. Бесу опять досталась самая большая порция. Кроме того, Олмефа дала ему пирог с капустой.

Филипп краем глаза следил за Тишкой — тот ел быстро, расплескивая щи, как ребенок, которому разрешили поиграть в приставку после того как он все съест. Угрюмые мужики ели молча, скупо переговаривались о работе, да нет-нет — косились на четверку в углу. Теперь как минимум трое из них проявляли странности. Быстро закончив с трапезой, Тишка вскочил из-за стола и рванул в сени — благо сидел с краю.

— Эй! — повернулся к нему Филипп. — Далеко собрался?

Он уже понял, куда юнец навострил лыжи — Тишка не будь дурак смекнул, что древорубы пока только сели за обед и значит, как минимум час еще не будет у них работы.

— Недалече, брат — к вешняку да обратно.

— Зачем?

Тишка замялся.

— Что, настолько одурел, что соврать толком не можешь? А ну сядь! — Филипп указал глазами на лавку.

Тишка нехотя вернулся, сел на лавку и промаялся на ней около минуты, а потом вдруг вскочил и буркнув на бегу «по нужде» вылетел из избы.

Антон с Бесом ухмыльнулись.

Филипп надул щеки от злости:

— Засранец…

Тишка пробежал по тропинке, распугав кур, обогнул колодец-журавля, миновал копны промокшего сена, и прыгнув с небольшого откоса, пересек по мостику речушку. Никто не обратил на него внимания — большая часть мужчин в общине занималась охотой и рыболовством, и пропадала в лесах да на речке, хлеб тут не выращивали, а сезон огородов закончился. Женщины же и девушки, не занятые в домашних делах, поздней осенью ходили за шишками, из которых лущили потом на зиму кедровые орехи. На небольшом выгоне в южной части поселения только двенадцатилетний отрок пас коров.

Тишка выбежал из поселения и нырнул в березовую рощу. Она должна было скоро смениться поляной, но парень заплутал, углубился в чащу, понял, что забрел не туда, вернулся назад к мостику и взял левее. Та, к которой он спешил говорила ему, что за мостом будет тропка — прямиком до недостроенной мельницы, но кругом все усеяно было листвой, из которой торчали голые прутья кустарников. Внезапно вдали Тишка увидел фигуру, спешно шагавшую навстречу и сразу понял, что под тропою имелась в виду едва заметная просека — человек шел прямо по ней.

По мере приближения Тишка узнал в человеке долговязого парня с дебильной улыбкой. У него одного из немногих в этой общине были добрые сапоги, а не лапти, хотя он нигде не работал — ни плотничал, ни охотничал, ни рыболовил, но Тишка знал причину — этот парень с клочкообразной бородой по имени Меркул был младшим братом местного вожака — Шумилы. У Шумилы было шесть братьев и все они здесь были определенной силой, властным костяком, мозговым центром которого был конечно сам Шумило.

Анютка зачем-то рассказала об этом Тишке накануне, хотя ему это все показалось скучным, он хотел, чтобы она смеялась, как обычно, но кажется ее как будто что-то тревожило.

Тишка пробежал мимо Меркула — тот всадил в него свой тупой бычий взгляд, умноженный этой дурацкой улыбкой. Тишка поморщился — не нравилось ему как пялился этот долговязый — пристально, будто хотел докопаться. В глаза бросился распахнутый ворот рубахи и бледная безволосая грудь — будто ныне, в ноябрьском предзимье ему сделалось жарко. Что он тут делает? Не место ему здесь, подумал бегущий себе дальше Тишка, не видя, что Меркул остановился и глядит ему в след.

А Тишка уже позабыл о нем — перед глазами его теперь пылал в огненной страсти будоражащий гибкий стан, сияли прекрасные глаза, в которых хотелось утонуть, звенел чудный голосок, переливающийся в тихий заразительный смех.

Лес наконец поредел и расступился. Впереди показался черный остов недостроенной восьмигранной мельницы. Нашли где мукомолку строить, остолбени, — фоном мелькнула мысль, — у самого леса! Тишка перешел на шаг, сердце его сильно колотилось, будто норовило выпрыгнуть.

Завтра, говорила она, пойдем мы за шишками недалече — в кедровку у старого пастбища, я буду бродити подле мельницы, собирать вал…

Тишка спешил. Не обманет же! Вот уже и мельница, за нею одинокая лутошка, но поблизости никого.

— Анютка! — позвал он негромко. Вдали мелькнуло что-то белое. Две бабы шли вдоль опушки, но совсем далеко — с полверсты и вскоре скрылись за пологим холмом. Тишка испытал разочарование. Неужели и она там? Не дадут побыть вдвоем, хлебнуть вдоволь пьянящего любовного зелья, насладиться друг другом, прогонят! Эх…

Тишка снова позвал — никакого ответа. Нет ее здесь. И вдруг — мелькнуло что-то в десяти шагах за лутошкой. Тишка рванул, окатываемый жаром ужаса. В мокрой траве и листьях лежала Анютка. Нежное лицо бледно и покойно, будто не чувствует холода. Мятый сарафан и нижняя юбка задраны, обнажая прекрасные ноги, которые так хотел он осыпать поцелуями.

Тишка бросился с разбегу на колени, проехался на них по мокрой траве, угодил рукой в корзину с высыпавшимися шишками.

— Анютка! Анютка! — стал он трясти ее за плечи, сам трясясь, будто в горячке.

Голова девушки запрокинулась, и он увидел страшные кровоподтеки на нежной шее.

Вопреки ожиданиям древорубы отобедали скоро и тотчас пришел один из братьев Шумилы — хмурый и похожий на валун горбатый Анашка с дедом Антифеем и всех погнал работать. Филипп с братьями не дождавшись Тишки, отправились на засеку. Древорубы пришли следом, работы благо пока хватало на троих — один занимался обрубкой сучков, пока двое таскали. Сами древорубы забирались все дальше в чащу в поисках дерева получше и в целом работали неспешно. Братья тоже не утруждались.

В какой-то момент древорубы ушли уже метров на сотню, братья присели отдохнуть, и тут из лесу выбежал на них Тишка — вид растрепанный, в глазах ужас будто медведя увидал, сам какой-то мокрый.

— Что такое? — Филипп встал навстречу Тишке, схватил за плечо.

Тот шатался будто пьяный. Братья тоже поднялись, обступили его.

— Уязвили… Анютку… погу… били… — срывающимся голосом проскулил он, шаря кругом круглыми как у мыши глазами.

— Что?

— Мертвая она говорю, брат… мертвая!

В это время вдали раздался дикий бабский визг.

Филипп переглянулся с братьями.

— Живо говори, что случилось!

Тишка кое-как рассказал, глотая слезы. Плохо дело, подумал Завадский.

Крики вдали множились.

— Тебя кто-нибудь видел? — спросил Филипп.

— Ась? — Тишка глядел сквозь него.

— Отвечай! Видел кто-нибудь?!

— Не… не. Токмо… токмо Меркул…

— Кто?

— Сый… брат Шумилки овый!

— С лицом дебила который?

Тишка кивнул и вдруг прищурил глаза.

— Убо он! Он же истнил ее, брат! — закричал вдруг Тишка.

— Тихо!

Тишка схватил Филиппа за рукава.

— Он убо шел от вешняка, и мы с ним разминулись! Брат, иде уговорились мы свидеться с нею! Еже онамо он делал? Он же! Он и погубил ее!

Филипп хмуро поглядел в сторону поселения, только сейчас открылся ему весь масштаб новой проблемы. Он оттолкнул Тишку, присел на бревно.

Тишка тем временем продолжал бесноваться.

— Надобе сыскать его, брат! — с жаром говорил он, взмахивая тощими руками. — Сыщем!

— Что? — не понял Филипп.

— Угомонись, отрок! — бросил хмуро Антон.

— Надобе отмстить! Сыскать страхолюда да снять выблядку голову! Я сам…

Филипп вскочил, схватил Тишку за горло, прижал к сосне.

— Ты еще не понял, придурок?! Ты в жопе теперь! У них здесь свой биом! Ты здесь никто. Тебе надо думать только об одном — как не сдохнуть! Ты понял меня?!

Тишка задыхался, по грязным впалым щекам катились слезы.

— Не слышу!

— Да-а… — Проблеял Тишка.

— Мы все в заднице по твоей вине, сраный Ромео! Я тебе говорил сидеть тихо, а не мозолить всем глаза с местной девкой!

За деревьями замелькали приближающиеся древорубы. Крики в поселении привлекли их.

Филипп выругался и отпустил Тишку.

— Будем уходить, брат? — тихо спросил Антон.

— Тогда они точно решат, что это наших рук дело… Работаем дальше. Никто не в курсе. И присматривайте за этим. — Филипп указал на Тишку.

— Давай вставай, — Бес схватил присевшего Тишку за шиворот, поднял и толкнул к поваленной сосне, — иди работай.

Двое древорубов ушли в поселение и не вернулись, остальные отыскали себе новую засеку в полверсте от старой и стволы теперь приходилось таскать с новой на старую. Прошло три часа, Филиппу так и не удалось заглянуть в поселение. Он присматривал за Тишкой, тот работал молча, только лицо его было хмурым и серым. Стемнело. Вышел старший из оставшихся древорубов и сказал, что работы закончены. Двинулись в поселение.

Еще издали увидели они меж темных стволов множество костров, и услыхали гул возбужденных голосов. Выйдя к недостроенной церквушке, Филипп увидел в центре поселения на небольшой площади большой костер и толпу людей — казалось вся община собралась там. Некоторые держали в руках факелы.

Древорубы направились к ним, Филипп же с братьями встали поодаль. Люди в толпе один за другим оглядывались на них. Стоявшие за костром светились страшными ликами, будто толпа распинателей на картинах, иных скрадывал мрак. Филипп знал, что его с братьями плохо видно во тьме, но жуткое чувство под натиском этих безмолвных взглядов охватило их всех. Старший древоруб что-то рассказывал Шумиле, указывая на них. Шумило слушал спокойно, иногда что-то спрашивал, кивал, бросая на Филиппа взгляды вместе с остальными. Толпа расступилась, пропуская вернувшихся с засеки древорубов, снимавших шапки и среди них у костра показались узкие дроги, на котором лежала на спине мертвая Анютка.

Тишка резко вздохнул и тотчас Филипп понял почему — прямо за дрогами стоял Меркул и скалился в красном свете костра, глядя прямо на него.

Шумило с тремя братьями тем временем отделился от толпы и направился к Филиппу. Антон и Бес, не сговариваясь выступили чуть вперед, прикрыв Тишку.

— Что случилось? — спросил Филипп у подошедшего Шумилы.

— Кто-то удавил девку у мельницы. — Ответил он, изучающе разглядывая Завадского.

Филипп посмотрел в сторону костра, где лежало тело.

— Очень жаль. — Сказал он спокойно. — Когда?

— До полдни броднила она подле мельницы. Бабы видели ее, да таже… Вы не видали али мочно слыхали еже бо?

— Нет, — Филипп покачал головой, и братья Антон и Бес покачали головами с ним в унисон, — мы весь день работали в лесу.

— А твой отрок? Оне вроде яко сыстнились [подружились] вмале накануне. Ино да мочно еже ведает?

— Он все время был с нами и ничего не видел.

Шумило глядел Филиппу в глаза. Завадский видел только половину его лица, освещаемую костром, вторая пропадала во мраке.

— У нее есть отец и мать? — спросил Филипп.

— Она сирота.

— Понимаю, горе есть горе. Можем ли мы чем-то подсобить?

Шумило поджал губы, глянул на своих братьев и осторожно коснулся руки Филиппа, шепнув в лицо:

— Отойдем, брат.

Они отошли во тьму.

— Вонми, — начал Шумило, — я ведаю еже вы работали и непричастные к злодеянию, инда наши древорубы овые бысти с вами весь день, врать не станут, обаче…

Шумило демонстративно поглядел на толпу у главного костра и продолжил:

— Обаче люди, убо сам ведаешь, не особо доверяют чужакам, да кольми якое зло ключилося, споро жаждут они расправы над виновниками.

— К чему ты клонишь, Шумило?

— Боле не годе вам работать полма дня. Заутро, брат, затемно надобе вам уйти.

Филипп понимающе кивнул.

— Уговор наш в силе, кляч да телегу вы получите, токмо… ты сулил за сие деньги.

— Да, но ты предложил вместо этого нам поработать.

Шумило вновь пристально поглядел на Филиппа.

— Ты разве още не уразумел, брат, еже новые невзгоды — новые протори [расходы].

— Хорошо, я заплачу рубль.

Шумило приблизил к Филиппу свое лицо, заглянул пристально снизу, обдав едким запахом лука.

— Нет, брат, ты видать и впрямь не уразумел.

— Тебе нужно больше?

— Мне надобе все. Все, еже ты в своей калите таскаешь.

— Слушай, Шумило, это слишком много — за такие деньги в Урге можно купить полсотни лучших монгольских лошадей, а не пару кляч.

— Обаче мы не в Урге, Филипп, — Шумило оглянулся, как бы предлагая и Завадскому посмотреть на толпу, которая бросала на них враждебные взгляды, — и плата сия не за кляч, ты меня понимаешь?

Филипп задумчиво поглядел через его плечо, сдвинул брови. Он понял, что Шумило озвучивал не предложение, а ставил ему ультиматум.

— Хорошо.

— Во-ся ладушки, — сказал Шумило, потирая руки, — заутро разбудит вас мой брати, отведем вас к дороге, покажем путь, онамо и ударим по рукам.

— Еже ему надобно? — спросил Антон, когда Филипп вернулся к братьям.

— Завтра утром мы уезжаем.

— И все?

— За билет на выход придется заплатить.

— Елико?

— Всё.

— Во-то сукин сын, — зло усмехнулся Бес, — будто пес не ведает чьих рук дело сие.

— У нас мало времени, братья, завтра встаем затемно.

— Ладно, у меня на случай още три серебряных рублика в сапоге упрятано. — Сказал Антон. — Повечеряти бы, да пусто.

Есть им действительно не дали, да, впрочем, не до того всем теперь.

Легли спать в своей коморке в избе Мошкиных.

Антон с Бесом быстро уснули, а Филиппу не спалось. Он ворочался два часа, слышал, как Тишка сопел и шмыгал носом, да еще чьи-то шаги кругом избенки. Ходил явно не одиночка, а трое-четверо, за стенкой все слышалась какая-то возня и тихий говор. Филиппу стало душно, захотелось выбраться из тесноты на воздух. Он ощупью достал китайскую трубку, мешок с табаком и поднялся.

— Филипп… — Позвал во тьме жалобный, почти детский голос.

Завадский поглядел на темный приподнявшийся силуэт.

— Чего?

— Неужто ничего нельзя изменить, брат?

— Некоторые вещи надо просто пережить, Тишка. — Ответил Завадский и вышел на улицу.

Стоявшие у амбара тени, прошелестели по сухой листве и растворились во тьме. Филипп втянул носом морозный воздух, подошел к низкой околице, высек искру, раскурил трубку.

Два костра еще горели на краю поселения у реки. Кто-то завывал вдали, а кто-то кричал пьяно. Крик внезапно усилился и ворвался в уши, Филипп увидел, что из большой избы у моста две фигуры выволокли третью. В свете костра он узнал крепкую Омелфу — ту самую бабу с колотушкой, которая кормила их щами.

Тащили ее двое, одного из которых Филипп тоже узнал — валунообразный брат Шумилы Анашка.

У костра Анашка с напарником отпустили Омелфу, которая тотчас начала проклинать их и плеваться.

— Алгимей проклятый! Выблядок сучий! Да еже бо у вас уды поотсыхали, кобели сташивые!

Мужики уже ушли, а она все ругалась, грозя кому-то крепким кулаком.

— Во норов у бабы! — раздался одобрительный голос во тьме так близко, что Филипп вздрогнул.

Повернув голову, он увидел рядом с собой нагловатого старичка Антифея, который обычно будил их. Он был невысок и стоял с другой стороны околицы, сложив руки на столбике, который был ему по грудь.

— С чего это она так? — спросил Филипп, затягиваясь китайским табаком.

— Она убо за девкой покойной Анюткой приглядывала, бысти ей заместо отца да матери.

— Горюет?

— Серчает, — со вздохом ответил Антифей.

— На кого?

Старичок вдруг горько улыбнулся, поглядел на Филиппа, явно желая, но не решаясь что-то сказать.

Завадский подумал уже что не решится, но…

— У нас же, братец, такое не впервой…

— Что не впервой?

— За третью годину ровнехонько третью девку удавили. Сатана нас преследует.

Филипп вдруг замер, вынул трубку изо рта и с удивлением посмотрел на старика.

— А может не сатана?

Антифей развел руки в стороны, хлопнул себя по ляжкам и тяжело вздыхая, да приговаривая: «ох, беда-беда» удалился во тьму.

Филипп сделал еще две затяжки и направился в клеть. За спиной раздались шаги.

— Эй.

Завадский обернулся.

Перед ним стояли Анашка и такой же крупный его напарник.

— Иди с нами.

— Зачем?

— Шумилка зовет.

Шумило стоял на берегу речки, чуть согнувшись глядел на воду. Большой костер ярко освещал его бледное «попковское» лицо. Анашка с напарником остановились метрах в пяти. Шумило повернул к ним лицо, кивнул. Филипп подошел к нему один.

— Ведаешь, братец, яко порой в тягость бысти людей вести? — сказал он.

Филипп сцепил руки в замок на животе и спокойно ждал.

— Что ты хотел, Шумило?

— Наш уговор прежний, Филипп, заутро вы уйдете, обаче цена будет иной.

— Но где я тебе возьму еще денег, если ты и так заберешь все?

Филипп видел по растущим теням, что Асташка и другой верзила подошли ближе.

— Дело сый не в деньгах. Ты их отдашь, да. Обаче не токмо их. Ты отдаешь нам еще кое-кого.

— Нет, брат. — Решительно заявил Филипп.

— Филипп, зде тебе не базар, сам убо ведаешь.

— Он не убивал ее, и ты это знаешь.

— Знаю? Отнюду мне сие знати? Токмо зане же [потому что] ты изрек?

— Потому что ты знаешь кто это сделал на самом деле.

Шумило поглядел в глаза Филиппу и к его удивлению усмехнулся.

— Он мой родной брат. — Сказал Шумило, после паузы. — Моя кровь, разумеешь?

— Тишка тоже мой брат.

— Не-ет. — С плотоядной улыбкой протянул Шумило.

— Нет?

— Почитаешь я не ведаю кто ты таков на самом деле? — Шумило постучал пальцем по своему виску. — Разумеешь во еже аз дурачок?

— Знаешь кто я? — нахмурился Филипп.

— Я видел, яко твой Антон осенял себя двоеперстием. Вы — блазни, беглые раскольщики. Мне мочно во братстве все едино проречь — Сибирь всем дом, обаче иные бы вас скороспешно сымали да отдали стрельцам. Мы не дикари, среди нас бысти целовальник да писарь. Вонми, братец, выбор у тебя есть, обаче он не велик. Мы още можем поступить такожде да и выдать вас стрельцам.

— Но зачем он вам?

— Он чужак да кольми его все видели с нею. Людям надобен козел отпущения, — Шумило вплотную подошел к Филиппу, снова обдавая его запахом лука, — и он сим козлом буде. Зане либо он один, либо вы все.

Когда Филипп вернулся в коморку, он увидел в упавшем свете луны, что Тишка, наконец, заснул. Филипп смотрел на него какое-то время, а потом, зная, что Бес не спит, тихо позвал его.

На исходе ночи, в самый глухой предутренний час, троица мужиков, назначенных Асташкой караулить избу с чужаками так озябли, что стали по очереди отлучаться к костру, догоравшему у реки. Один из них — Севастьян, ничего не зная о планах начальства все думал — и на кой черт их стеречь, амо в такой мороз бежать — в глухие леса? Его даже передернуло от такой мысли. Буде ты хоть трижды конокрад, а ни даже хоть и душегуб-алгимей, лучше такую ночь просидеть в теплой избе.

Он был рад, когда наконец вредный древоруб Бармаил ушел греться, значит следом его черед. С ним остался любитель выпить да погулять рыболов Овсей. Как только Бармаил ушел, тот достал из сапога припасённый ржаной сухарь, разломил пополам и поделился с Севастьяном. Для согрева стали ходить вокруг двора, жевали на ходу, чавкали, переговаривались.

Где-то неподалеку скрипнула дверь. Так тихо, что Севастьян с Овсеем даже не обратили внимания. А вот когда раздался тихий стук, они переглянулись и быстро зашагали к выходу со двора. Рыболов Овсей даже выхватил топорик, чего Севастьян осудил косым взглядом.

На дворе было пусто — луна и отсветы костра скупо золотили иней, рисовали тонкие линии, но кругом царила тишина и покой, однако все же кое-что они увидели — молниеносная тень, будто черт сиганула на крышу по стене и исчезла во мраке. Овсей с Севастьяном переглянулись — не почудилось?

— Видал ли? — спросил Овсей, открыв рот, так что кусок сухаря вывалился из него.

Севастьян перекрестился. Тут как раз неслышно явился Бармаил, хлопнул их по плечам, так что оба подпрыгнули.

— Вы чаво?

— Черт онамо по крыше скачет!

— Пустомеля!

— А негли кошка просто.

— Якая тебе кошка! Позабыли кого стережем, остолбени! — Бармаил подошел к дверям, вошел в избу, где на всех лавках спало многодетное семейство Мошкиных, открыл дверь в коморку возле печки, увидел в свете луны отрока Тишку, Завадского, дальше во тьме кто-то храпел.

Бармаил прикрыл дверь, вышел на улицу. Напарники глядели на него круглыми глазами.

— Еже уставились, сташивые? Чертей оне увидали яко дети малые. Дрыхнут бродяги. Дуй, Севастьян, греться!

Грубо разбуженный ранним утром, Завадский первым вышел из избы в мороз и тотчас прикрыл глаза рукой — так светло было от факелов, хотя на улице царила еще глухая тьма.

Четверка крепких лошадей, две большие телеги и худые розвальни, в которые впряжены были две низкорослые клячи. Завадский понял — далеко на таких не уедешь. И за этот «товар» он заплатит неподъемную цену.

Тишка и Антон вышли следом, тоже щурились, Тишка еще и дрожал.

— Черта криворожего нет, братцы! — громыхнуло позади.

— Кря!

Несколько факелов опустилось, и тут Филипп увидел, что у телег уже все были в сборе — Шумило с пятью своими братьями. Каждый при топоре или серпе, а один — Асташка даже с палашом.

Шумило отвел Филиппа в сторонку.

— Ну иде бесноватый?

— Разве я сторож брату своему?

— Москолудишь, богохульник? Сие годно. Стало быть, убег твой клосный дьявол? Бросил братьёв своих?

— Слушай, Шумило, — сказал Филипп, — раз такое дело, может он и станет козлом отпущения? Не зря же зовете его бесом.

— Разве таков ты, Филипп? — зацокал Шумило. — Не таись дураком. Думаешь о себе, во-то и думай далече, а за все еже грядучи тлимо. Ты знаешь, який дан тебе выбор и криворожий черт в нем не разместен. Убег — его дело. Нам он не надобен, а кто надобен — сам ведаешь.

Филипп бросил взгляд на зябнущего Тишку.

— Анашка! — тем временем крикнул Шумило.

Подошел валунообразный горбун.

— Дай им воды, да нужду справить, но лишнего не тяни, — сказал ему Шумило, — да передай Бармаилу — за ночного беглеца шкуру спущу.

Под присмотром братьев Шумилы Филиппу сотоварищи дали пару минут на туалет и на омовения лиц ледяной водой — большего сделать и не успели.

Затем их посадили на розвальни, которые разместили между телег. Не гнали во тьме — лошади шли шагом, фыркали. Дорога заняла почти час, за елями уже забрезжил рассвет, загулял морозный ветерок, набрасывавший вуали сухих снежинок.

Они столько потратили времени, что впору просить было сани. Между тем, телеги по листве шли неплохо. На небольшой полянке остановились. Филипп с Тишкой и Антоном выбрались из розвальней.

Шумило встал у толстой сосны, по правую руку от него стояли Меркул со своей дурацкой улыбкой и валунообразный горбун Асташка с палашом. Остальные братья Шумилы рассредоточились вокруг, развязно облокотившись о телеги.

Филипп остановился напротив Шумилы метрах в пяти, привычно сцепил на животе руки.

— Гляди, — сказал Шумило, указывая налево, где тусклый ноябрьский рассвет сочился на них меж высоких сосен, — за сосняком березовый отъемник, а пред ним протопье. Поедешь по нему выше, через десяток верст выйдешь на распутье, онамо дорога хочь в Иркутск, хочь в Селенгинск.

Шумило повернул к Филиппу лицо.

— А теперь к делу, брат. Уговор ты помнишь.

Завадский спокойно достал из-за пазухи кожаный кошель и швырнул его Шумиле. Тот ловко поймал кошель, улыбнувшись кончиком губ. Развязал шнурок, пересчитал деньги и спрятал себе за пазуху.

— Не худо. — Сказал он. — Овсейко!

Перед Филиппом появился очередной брат Шумилы — крепкий бородач.

— Не держи зла. Овсейко проверит.

Бородач сунул топор за пояс, пробасил:

— Подыми руки.

Филипп повиновался. Овсей похлопал его рваный бушлат и штаны, сунул руку в нашитый внутренний карман, достал бамбуковую китайскую трубку и мешочек с табаком, показал Шумиле.

— Оставь ему, — великодушно махнул рукой «ангарский» вожак.

Овсейка отдал Завадскому трубку и отошел.

— Ну… — Сказал Шумило, глядя на Филиппа. — Далече тебе подсобить али сам отдашь?

Завадский сжал челюсти, лицо его как будто разом осунулось, он поглядел на Антона и коротко ему кивнул. Тот сразу же схватил Тишку за тощее плечо и с силой потащил к Шумиле.

Тишка стал дико вырываться, упираться, кричать.

— Нет, брат! Филипп, не на-а-адо! Пощади-и-и-и!!!

Шумило улыбнулся — точь-в-точь такой же плотоядной улыбкой какой скалился стоявший подле него Меркул. Теперь было хорошо видно, что они родные братья.

Антон толкнул Тишку к Меркулу. Тот схватил его, прижал к себе, с Тишки в то же мгновение вдруг сошло плаксивое выражение, он резко обернулся — в худой ладони блеснуло лезвие. Через мгновение захрипевший Меркул отступил, лоб его заблестел, вены на шее вздулись, он пытался поднять руки к груди, из которой торчала рукоятка ножа. Шумило, стоявший рядом, отшатнулся.

— То был младший сын…

Одновременно Антон выхватил татарский обоюдоострый нож и одним чудовищным троекратным движением как робот прошил тело Асташки, вонзив нож поочередно — под ребро, в шею и в ухо. Мертвое тело рухнуло наземь. Антон открыл рот и зашипел на труп, будто оскалившийся кот.

— То был средний сын… — Тихо прозвучало в загустевшем времени.

Все это случилось так стремительно, что только теперь братья Шумилы сообразили и сорвались с мест — лишь один Шумило все пребывал в какой-то оторопи и смотрел огромными глазами на Филиппа, который все также спокойно стоял, сцепив на животе руки.

— А теперь познакомься со старшим…

Сразу троих братьев одного за другим скосили стрелы, выпущенные будто из арбалетного автомата.

Четвертая, последняя стрела (больше у Беса не было) пронзила правую часть живота Шумилы, который тотчас сполз по сосне на землю, где все еще корчился в предсмертных судорогах его брат Меркул.

В глазах Шумилы мигало, будто кто-то включал и выключал перед ним весь белый свет, и в этих вспышках он видел, как черная фигура с длинными волосами с дьявольской скоростью метнула турецкий топорик в убегающего брата Константина. Топорик вошел тому в затылок и опрокинулся из поля зрения вместе с ним. На его месте возник неспешно приближающийся Филипп.

Боль выдавила первый хриплый стон.

Филипп остановился перед Шумилой, нагнулся, достал у него из-за пазухи свой кожаный кошель.

Белое как мел лицо Шумилы напряглось, будто он хотел что-то сказать, но изо рта вышла только кровавая пена.

Он умер последним, сразу после Меркула.

Филипп посмотрел на стоявших рядом Антона и Тишку — те молча поглядели в ответ, оглянулся. Бес сидел на телеге, свесив ноги, в окружении убитых им, вытирал куском ткани свой топорик.

— Уходим. — Буднично сказал Филипп.

Кляч они оставили на полянке. Уезжали на лучших лошадях, которые споро несли телегу по протопью. День занимался погожий — предзимье продолжало баловать выживших бархатным теплом. Филипп думал о будущем, а Тишка до первого долгого поворота безотрывно глядел на сосняк, скрывающий таинственное лесное поселение. Не возвращайся в места, которые навсегда покинул тот, кто был тебе дорог. В них не найдешь ты прежнего света.