Спаситель

Глава 17

Это произошло так внезапно и стремительно, что в первые мгновения почти никто ничего не заметил, а те, кто заметили, не сразу поняли, что случилось. Овчина, сидевший вместе с возницей на передке ведущих саней все еще смотрел на труп, над которым склонился горбоносый стрелец. Внезапно эту картину загородила лошадь и сползающий с нее десятник со стрелой в шее. Следом он увидел, как «труп» уже стоит на ногах и быстрыми резкими движениями бьет горбоносого ножом в живот. В ту же секунду в правое ухо влетел тихий воздушный звук — как будто кто-то, закусив нижнюю губу резко выдохнул. На плечо ему тяжело облокотился возница со стрелой в шее и только тогда Овчина, наконец понял, что к чему.

Позади раздались короткие отрывистые крики, в которых разом — и паника, и запоздалый сигнал. Овчина обернулся, увидел людей, вооруженных пищалями и мушкетами, спускавшихся в низину с лесистых склонов с обеих сторон дороги. Сторожевые стрельцы и казаки на лошадях закружились на месте, остальные, попрыгав с саней бежали во все стороны. С криками смешались трескучие звуки пальбы. От орудий подымался дым. Лошадь без возницы испугавшись выстрелов двинулась к лесу, но уперлась в канаву. Овчина соскочил с саней и присел у ее ног, понимая, что бежать некуда. Ему открылась вся нехитрая бойня. Пищали и мушкеты в основном только ранили сторожевых — они орали, катаясь в кровавом снегу, некоторые ползли, но страшнее всех косил невидимка, запускавший стрелы. С тихим свистящим «выдыхом», сводившим Овчину с ума, стрелы находили свою цель повсюду — где бы она ни пряталась, в каком бы положении ни была — в канаве, за санями, на лошади и под лошадью. Овчина невольно подумал — увидит ли он стрелу, которая полетит в его сторону?

Пальба прекратилась, когда из-за сосны на вершине вышел человек в черном ладном тулупе со стоячим воротом и сапогах, отороченных мехом. Он коротко взмахнул рукой. Овчина узнал Завадского. Рядом с ним, вальяжно спускавшимся к дороге, легко шел — будто парил стройный темноволосый воин в коротком войлочном кафтане и мягких черных сапогах.

В руке воин держал лук, который в следующее мгновение легким движением забросил в колчан за спиной, после чего не менее легко выхватил из-за пояса короткий турецкий топорик и на ходу метнул его в голову корчившемуся стрельцу на дороге, прекратив его судороги. Проходя мимо, он также не останавливаясь выхватил топорик обратно, после чего остановился, посмотрел на сторону и скривив лицо, страшно затряс им.

Сущий дьявол в услужении у раскольщика! — подумал Овчина. И, судя по всему, не только он думал так — остальные раскольники одновременно с ужасом и восхищением смотрели на таинственного спутника Завадского. Лишь такая невероятная ловкость и легкость в искусстве умерщвления способна свести эти крайности человеческих чувств.

Между тем пленников расковали. Завадский обнял Мартемьяна Захаровича и тот сразу же направился к семье, прятавшейся за последними санями. Также молча он коснулся всех, после чего своей торопливой медвежьей развалкой, подошел к Бесноватому, жестом попросил у того топорик. Овчина, которого поставили на колени и держали на прицеле двое мушкетеров, напрягся. Часть дороги была скрыта от его глаз санями, а между тем там был жив еще раненый в живот губастый казак Кузька, который мучил его дочь всю дорогу.

— Амо плизанулась, падла? — сказал ему Мартемьян Захарович, замахиваясь топором.

Овчина не видел происходящего за санями, но слышал чудовищный душераздирающий ор и видел, как брызги крови все кучнее окрашивают лицо, руки и грудь бывшего приказчика, пока он раз за разом обрушивал топор. Казалось, что это тянулось вечно. Все молча наблюдали. Наконец, Мартемьян Захарович остановился, тяжело дыша, утер рукавом лоб, плюнул на изрубленные перед собой куски, и поворотив голову посмотрел круглыми глазами на Овчину. Взгляды их встретились.

У Овчины со страху выстрелило в сердце, но он не показал виду. Спокойно смотрел как бывший начальник подошел, положил ему на плечо густо измоченный кровью топор, от которого разило тошнотворной вонью.

Озверелые глаза на забрызганном кровью лице не оставляли шанса, и в это мгновение на плечо Мартемьяна Захаровича легла рука Завадского.

Овчина закрыл глаза и только теперь понял, что скороговоркой повторял про себя заученную в детстве молитву.

Семью Мартемьяна Захаровича с пятью староверами отправили в новую обитель «братьев и сестер» — Храм Солнца. С Завадским оставалось еще около пятидесяти человек.

— Еже теперя, брат? — спросил Мартемьян Захарович.

— Для начала вернем свое. — Ответил Завадский. — Оружия только маловато.

— Буде оружие, — уверенно сказал Мартемьян, и Филипп с удивлением на него посмотрел.

— Видал большую толоку за увалом?

— У реки?

— Онамо в излучине зимовье у меня тайное, с верными людьми.

Обрадовали эти слова Филиппа, но не удивили — понятно, куда прикладывал свою тягу к накопительству Мартемьян Захарович и почему при таком обороте вечно не хватало у него в арсенале хорошего оружия.

— Савка! — крикнул Завадский парню, который только закончил оттирать снегом с лица малиновое варенье. — Посади-ка нашего брата Мартемьяна в сани, дай ему лучшую шубу и браги.

За расплывшемся в улыбке приказчиком возвышались до конца остававшиеся ему верными Медведь и Садак.

— Туда же, парни, — кивнул Завадский на сани, которые мягко к ним подкатили.

Третий час дежурил на сторожевой башне молодой вологодский стрелец, так и не сумевший за год привыкнуть к остервенелым сибирским ветрам. Как наскочит ведьма лютая, как завоет в лицо, ажно кровь леденеет и кости звенят. Стоять на башне — не только мороз терпеть, но и скуку. За лесом свинцовая река, стылая царица, под стенами чернят остовы мертвого посада. Разбежались жильцы — неужто хуже им живется при новом приказчике Пафнутии Макаровиче? Странный народ, эти хрестьяне. Да толку с них — темны, ни доли разуменья. Стрельцу по молодости не шибко до подобных дум — самому бы оттянуть положенное до первого света, а там уж каравая с луком и на соломенную лежанку в теплой избе. Недолог вроде служебный час, а кажется, что уж целую ночь отстоял. Первые пару часов шагал по обходу кругом башни, считая углы, а последние минут десять наблюдал как движется и растет на дороге тень. Минут через пять тень обернулась обозом в четверо саней с конниками.

Стрелец застучал копьем по обходке будя прикорнувшего под крытой бойницей старшего.

— Вижу, не колоти, — хрипло спросонья ответило снизу.

На два дня раньше срока прибыл из Томска сторожевой обоз. Стрелец знал, что он должен был вернуться с припасами и судя по внушительным мешкам под рогожами, припасы привез изрядные. Еще бы — знают и уважают Пафнутия Макарыча во всех острогах от Кузнецка до Мангазеи. По крайней мере ему так говорили.

Обоз тем временем подъехал к воротам. Внизу в слуховое окошко старший бубнил что-то. Стрелец услышал пароль и отзыв, озвученный казаком Овчиной. Это значит он сидит на передке в первых санях. Стрелец выгнулся с обходки, чтобы разглядеть знакомых казаков и стрельцов, но не видно ни зги — только едва различимые силуэты, да конское фырканье и чей-то храп. И горазды спать на таком морозе! Поди с припасами хлебной везут, вот с нее видать и храпует десятник, коли вместо него Овчина на пароль ответствует.

Старший заскрипел острожными замками — прежний приказчик поставил тут новые заместо бруса со скобами и сузил проезд, разместив по обе стороны сторожевые избы.

Ворота открыли и тут же внизу послышалась какая-то странная возня с короткими вздохами и оборванными в зачатке резкими словами, будто кто-то поскользнулся, а кто-то другой удержал его от падения. Стрелец сильнее перегнулся через перильца, но ничего не увидел — стрела, вонзившаяся ему в глаз, завершила все его интересы. С глухим стуком его тело мешком шлепнулось на тесанный скос и съехало с него прямо на мост перед лошадью. В ту же секунду такая же стрела вонзилась в шею дозорному на угловой башне справа, а затем и слева.

Так, не встретив никакого сопротивления и даже не потревожив сон новых обитателей въехал обоз в Причулымский острог. В открытые настежь ворота бесшумной рысью за обозом спешили те, кому не нашлось места в санях под рогожей, и кто вынужден был прятаться за опустевшими избами в посаде.

Между тем вооруженные люди с тихим топотом и бренчанием двумя потоками бежали направо и налево, занимая по кругу острога все боковые мосты. Четыре человека в организованной поспешности, пересекали крест на крест площадь острога с небольшими бочками, оставляя за собою тянущийся мокрый след.

Завадский поднялся на правый мост с полукровкой. К тому моменту, когда их заметили сторожевые дальних башен, подготовка его задумки, рожденная наблюдением битвы с киргизами, уже почти завершилась. Четверка его людей «начертила» крест и побросав бочки скрылась в подмостьях. Одного дозорного скосил выстрелом полукровка, второй успел выкрикнуть тревожное слово.

Из изб высыпали сонные казаки и стрельцы. Их осветил разбежавшийся по площади острога гигантский крест огня. Из тьмы с верхних мостов затрещали залпы. Большая часть казаков и стрельцов внизу попадала, кто-то ринулся к распахнутым воротам, но там их встречала засада из десятка одичавших на зимовье казаков, возглавляемая Медведем. Уже минуты через три, когда иссяк огненный крест, большая часть людей Пафнутия Макаровича лежала на земле. Редкие выстрелы, крики и звон палашей еще раздавались внизу. Но уже через минуту немногочисленные оставшиеся в живых казаки и стрельцы под прицелами мушкетов стояли на коленях с поднятыми руками.

Завадский спустился с моста и направился к приказчицкой избе, откуда к дежурным кострам Садак с тремя староверами уже выволокли мартышечьелицего Пафнутия и его верного заплечника «оглоблю» Феодория.

Пафнутий Макарыч в одном исподнем, похожем на солдатское нательное белье часто моргал, глядя на приближающегося Завадского с Мартемьяном Захаровичем. В мгновение в заспанном лице его с козлиной бородкой страх смешался с возмущением — никак не мог он принять произошедшее.

— Шаврики пятигузые! Вы еже возомнили о себе?! — закричал он дрожащим от гнева голосом. — Да ведаете ли поперек кого поперли?! Какая нужа за нами?! Завтра же будут зде полки стрелецкие! Яко Стеньку паскудника живьем вас разделают смердов оборзевших…

Подошедший Завадский почти не глядя выстрелил из пистоля в лицо Феодория, тот завалился на Пафнутия, оборвав поток его звонкой брани.

Старичок вздрогнул, глядя на труп своего верного заплечника, и с испугом посмотрел на Завадского. В близко посаженных мартышечьих глазах его гнев сменялся страхом.

Филипп передал пистоль Савке, который тотчас стал перезаряжать его и присел перед Пафнутием.

— Ты слишком стар, Пафнутий, отстал от жизни. Стрельцы больше не сила в России. Сейчас ваш новый хозяин в Москве муштрует потешные полки, и скоро твои стрельцы отправятся в прошлое, в глухую опалу и будут болтаться на кремлевских стенах.

— Готово, брат! — Савка передал Завадскому заряженный пистоль.

Пафнутий Макарович, видимо осознав неминуемую очевидность дальнейшей судьбы своей часто задышал.

— Ну, будет-будет, — Завадский положил руку ему на плечо.

Голос Филиппа звучал ласково и как будто дружелюбно или Пафнутию хотелось в это верить. Мартышечьи глаза его заблестели.

— Ты расскажи лучше кто донес на брата нашего Мартемьяна Захарыча.

— Расскажу, батюшка, расскажу, — с покорной живостью заговорил Пафнутий Макарович, — дело сие не тайное, приказчик Ачинского острога съябедничал на его.

— Ермилка Бартов? — громыхнул рассерженно стоявший рядом Мартемьян. — Во-то выблядок!

— Ин он и есть! — охотно подтвердил Пафнутий.

— Кому он донес? Дурнову? — продолжал допрос Филипп.

Старичок помотал головой.

— А кому же?

— Яко кому?! Стрелецкому полковнику Карамацкому.

— А тот потом доложил воеводе?

Пафнутий вдруг улыбнулся.

— Чаю не ведаете яко власть в разряде скропана? Воевода еже архиерей без епархии. Вся нужа военная в руках головы городских стрельцов и казаков Карамацкого, все служилые и войско под спудом у него и сам воевода Дурново его опасается. Хотел бы ево большо скинуть, да мочи нет. Вся военная сила и власть в Томском разряде в руках Карамацкого.

Завадский переглянулся с Мартемьяном Захаровичем и неспешно встал. Взгляд его устремленный на виселицу стал задумчивым. Постепенно добродушное выражение лица сменилось грустью, а затем брови его сдвинулись. Он развернулся и медленно пошел, но его окликнул Савка.

— Еже делать с ним, брат Филипп?

Завадский флегматично посмотрел на ждущего с жалобным лицом своей участи Пафнутия и молча мотнул головой на виселицу, где все еще раскачивался труп Еремы.

Пафнутия Захаровича тотчас схватили, потащили к виселице, он завизжал, что-то закричал, но Завадскому было плевать, он шел к темнице, возле которой освобожденные казаки и стрельцы обнимались со своими братьями. Там уже стояли Данила, Антон и Филин.

— Сумлевались братья, а я верил, еже придешь за нами, Филипп! — говорил Данила с усталой улыбкой, толкая Антона. — Во-ся, Антоха, зри иже правый был!

Завадский с удовольствием обнимал своих братьев.

После того как сняли бережно с виселиц тела староверов, оставив там только труп Пафнутия Макаровича повешенного прямо перед казненным им Еремой, и оказали первую помощь раненым, Завадский вышел к стоявшим на коленях пленным стрельцам и казакам. Было их человек около двадцати.

— Кто хочет встать на сторону силы, что завоюет этот мир, можете подняться и отойти, — странно сказал Завадский, так что Мартемьян Захарович с удивлением на него посмотрел, — остальные — можете идти. Вас никто не тронет, даю слово. Хотите объяснять хозяину своего хозяина почему вы живы, а ваш хозяин нет — дело ваше. Но коней и еды вы не получите. Помните, что вы пришли в чужой дом с оружием.

Первым оглянувшись по сторонам, поднялся полноватый густобородый казак и отошел в сторону. Завадский одобрительно кивнул. Почти сразу начали вставать остальные — по двое, по трое, по пятеро — так, встали и отошли почти все. Кроме одного.

Один стрелец в зеленом кафтане с длинными по шею волосами и вытянутым, деревянным лицом остался на коленях.

Завадский подошел к нему.

— Значит так?

Стрелец смотрел ему в глаза, на его упрямом тонкогубом лице с высокими скулами не дрогнул ни один мускул.

— Хорошо.

Стрельца вывели за ворота и отпустили. Он сразу быстро зашагал вдоль рва, затем по дороге и долго шел по ней, как робот, не сбавляя и не прибавляя ходу, словно строевым шагом, совсем будто не уставая и даже выражение лица его не менялось. Точно таким же суровым взглядом смотрел он и на Завадского, и на выглянувшее из-за осинника солнце.

Звали этого стрельца Тимофеем Илларионовым, был он по характеру упертым, нелюдимым, любил военную службу, но из-за тяжелого нрава не сумел сделать даже начальной военной карьеры, став хотя бы десятником. Тем не менее он был вынослив, исполнителен и физически крепок, а посему замеченным и оцененным мелким военным начальством.

Тимофей шел уже час, но вдруг шаг его замедлился. Он оглянулся на пустую дорогу — позади тянулась одинокая цепочка его следов. Затем он посмотрел на молчаливый лес справа и пошел дальше, но уже не так быстро и не так уверенно, а потом вдруг побежал. Однако далеко убежать ему не удалось. Через десяток метров шею его пронзила стрела.

Завадский стоял на дальней угловой башне, и положив руки в перчатках на перильца, глядел как за вытянутой излучиной Чулыма, вторгающегося в бескрайний лес, заходит красное сибирское солнце. Движение справа привлекло его внимание — повернув голову, он увидел в начале моста полукровку. Тот едва заметно кивнул, и Завадский ответил ему таким же коротким кивком.

Внизу, на острожной площади жгли костры. Пировала его армия. Незанятые в караулах и дозорах пили хлебное вино и брагу, ели жареное на кострах мясо, смеялись, делились байками, вспоминали ушедших и пили за них. Завадский окинул их взглядом, затем осмотрел по очереди дозорные башни и снова повернулся к лесистой дали, над которой только что севшее солнце распростёрло на прощание свою кровавую пятерню.

Позади раздался грузный топот.

— Почто витаешь тут один, братец? — послышался весело-хмельной голос Мартемьяна Захаровича.

Завадский обернулся. Приказчик держал в руках два больших серебряных кубка, один из которых он протянул Завадскому и тот почувствовал тонкий аромат вина.

— Со старого припасу. Слава Богу, фетюки их не тронули.

Филипп приподнял кубок, чокнулся с приказчиком и сделал большой глоток. Вино оказалось крепленным, но удивительно ненавязчивым. Приятный жар окатил нутро.

Приказчик осушил сразу треть кубка, но не крякнул привычно от удовольствия.

— Стало быть, Томск? — спросил он, задумчиво глядя во мрак предчулымья.

Филипп посмотрел на Мартемьяна Захаровича. Уперевшись локтями о перильца, тот перебирал кубок толстыми пальцами, на которые снова вернулись перстни.

— Сам теперь видишь, чем чреваты задержки.

— Ин еже зело дерзко…

— А ты думал, можно спокойно себе жировать, находясь внизу пищевой цепочки?

— Прости, брат, обаче я просто ума не приложу — как?

— Ты же слышал: двоевластие. Грех не воспользоваться моментом.

— Онамо сугубая власть, конечно, распря. Чаешь стать приспешником Карамацкого?

Завадский покачал головой.

— Побеждающие союзников не берут.

— Обаче и воеводские люди не примут нас. Они — знать, а ты кто, прости? С выспрей мы для них — пыль, холопы.

— Это неважно. Мы не будем ничьими союзниками. Мы столкнем их и будем наблюдать. А потом заберем то, что причитается нам по праву.

— По праву?

Завадский улыбнулся и посмотрел на приказчика.

— Знаешь, чему я учу свою паству?

— Ведать не ведаю.

— Слушать что говорит сердце. — Филипп коснулся груди. — И они верят мне — потому, что я сам в это верю.

— Сице оно толкует тебе як поступать?

— Надо лишь уметь слушать.

— А выдюжишь ли?

Завадский усмехнулся, поглядел на покрытый тающим сиянием печальный мир.

— Я не знаю. Но в этот раз я скорее умру, чем дам себя обмануть.

Мартемьян Захарович посмотрел на Завадского и странное дело — его практичный, чуждый фантазиям ум будто плавился под натиском этого небесного взгляда.

Внизу продолжали веселиться побратавшиеся стрельцы, казаки и староверы, которые в общем-то мало чем отличались друг от друга и даже державшийся настороже Овчина после пары кружек хлебного немного отошел от напряженных дневных испытаний, перестал цепляться за каждый казавшийся недобрым взгляд и стал улыбкой реагировать на веселые байки. К полуночи, когда все уже совсем окосели, и Овчина во хмелю поверил, что его пронесло и на этот раз, он пошел в отхожее место, не заметив, как вдоль амбара скользнули две крупные тени. Овчина только собрался спустить штаны, как шеи его коснулся нож. Две другие крепкие руки схватили сзади.

— Мартемьян Захарович велел тебе, братец, гостинец передать, — прошептало в ухо, и тут же сильная рука полоснула булатным лезвием Овчину по шее.