Суета и смятение

Глава 12

Тремя днями позже, стоя в черной толпе под чахлыми кладбищенскими деревьями, Биббз невольно вернулся к старой, старой мысли, позволив ей обрести четкие контуры: слабый брат похоронил сильного брата — сколько миллионов раз такое случалось, с тех пор как люди впервые придумали слово, обозначающее сыновей одной матери. Ему действительно выпало хоронить сильного брата, потому что смерть сына подкосила Шеридана. Отец оказался совершенно не готов к обрушившемуся удару, ибо в бога не верил и никакой определенной, да и неопределенной, «философии» не имел. Ему только оставалось рвать на себе волосы и вновь и вновь молить о собственной смерти, тогда как жена жалко металась вокруг и уговаривала его «не убиваться», тем самым усугубляя неизбывные страдания. Рыдающая Эдит пошла на перемирие с Сибил и позаботилась о безупречности траурных одежд. Роскоу будто оцепенел и отказался помогать, неловко оправдываясь тем, что «у него отсутствует опыт в подобных делах». Именно Биббз, застенчивый чужак, стал на это ужасное, пусть и недолгое, время хозяином дома, но ведь если кто-то умирает, случаются и не такие странности. Это он встретил приезжую родню на вокзале; он же определил время похорон и поминальной трапезы; выбрал цветы и гроб для Джима; именно ему пришлось взвалить на себя все скорбные хлопоты, впрочем, как и все дела иные. Джим принадлежал к Ордену рыцарей, и они вызвались провести собственную, весьма колоритную, церемонию прощания, немало удлинив похороны; поначалу Биббз не хотел принимать их предложение, но не нашел возражений, к тому же Рыцари со своими традициями могли принести если не утешение, то удовлетворение отцу. Итак, Рыцари шли весь долгий путь до кладбища во главе траурной процессии, а их оркестр играл тягучие погребальные мелодии; когда наконец добрались до места, Рыцари, скорбно держа в руках шляпы, украшенные перьями, выстроились в две шеренги, и катафалк и экипажи проехали между ними.

— Воистину красиво, — уныло отметил Шеридан. — Они все… все так любили его. Он был… — Мужчина прервался, задыхаясь от рыданий. — Он был… Верховным церемониймейстером.

Биббз не прогадал с решением.

«Прах к праху», — прозвучали слова священника под чахлой древесной сенью, и Шеридана затрясло с головы до пят. Впрочем, как только дошло до «праха к праху», затрясло всю черную толпу, за исключением Биббза. Он просто стоял, будучи единственным человеком на похоронах, давным-давно свыкшимся с мыслью о смерти, ведь он так мучительно долго ходил по краю могилы — да и сейчас пребывал на незначительном расстоянии от нее. Работа в цеху стала его путевкой в гроб, а предстоящее возвращение на Насосную станцию казалось смерти подобным: даже доктор Гурней не отрицал, что в тех условиях Биббз всё равно что труп. И сейчас, когда в семье стало на одного мужчину меньше, Шеридан, если Биббз понимал его верно, будет еще сильнее стремиться «сделать из сына человека». Насколько помнил Биббз, ничто никогда не могло сорвать отцовские планы: тот всегда доводил дело до конца; Шеридану и в голову не приходило, что что-то может пойти вразрез с его расчетами. По природе своей он не признавал поражений. Обладая немыслимым упорством и непоколебимой уверенностью, что всё должно быть так, как он сказал, он любыми способами будет «делать из Биббза человека», а тот, со своей позиции стороннего наблюдателя, прекрасно видел, что таким образом из него человека не сделают, его просто растопчут в прах. Однако от этой мысли его не бросало в дрожь.

Его ни от одной мысли не бросало в дрожь. Всю правду о себе Биббз открыл в стихотворении, присвоенном Эдит: он настолько тщательно сформировал в себе осторожную привычку скрывать чувства, что, без сомнения, успел забыть, где спрятал некоторые из них, особенно те, что непосредственно касались его самого. Хотя он не пытался скрыть свои чувства к отцу. Биббз был ему чужим, но отец не был чужим Биббзу. Молодой человек знал, что планы Шеридана зиждутся на упрямой вере, что так будет лучше для Биббза, и потому сын не обижался, пусть и ожидал плохого. Если бы их отношения были другими, Биббз не смотрел бы с комом в горле и глазами, полными жалости и участия, на большого, убитого горем человека, содрогающегося от адской муки. Роскоу часто моргал, губы его дрожали; Эдит громко рыдала; миссис Шеридан, почти потеряв сознание, опиралась на мужа; но Биббз знал, что по-настоящему страдает только отец.

Всё закончилось. Вперед вышли люди в комбинезонах с лопатами в руках, и Биббз коротко кивнул Роскоу, показав на ряд ожидающих экипажей. Роскоу понял, что Биббз останется и присмотрит за могильщиками, а остальные могут идти. Люди направились прочь через лужайку; колеса заскрипели по гравийной дорожке; кареты заполнялись и по одной отъезжали, лошади двигались неторопливым шагом. Биббз пристально наблюдал за рабочими: он ощущал, что на пути к экипажу отец не перестает оглядываться, и не хотел видеть этого. Немного погодя шум колес и копыт смолк, и Биббз, подняв взгляд, обнаружил, что все уехали. Ему оставили двухместную карету, возница которой терпеливо дремал в ожидании.

Рабочие разложили цветы и венки на могиле и вокруг нее, Биббз поправил пару венков и постоял, задумчиво глядя на неуместное великолепие празднично украшенного холмика под темнеющим ноябрьским небом. «Это ужасно!» — чуть слышно прошептал он одними губами, подразумевая, что нельзя здоровым, сильным братьям уходить первыми. Это была его последняя мысль, перед тем как отправиться к экипажу; он развернулся и увидел, что на дорожке одна-одинешенька стоит Мэри Вертриз.

Она только что вышла из облетевшей рощицы на косогоре, густо облепленном могилами; за ее спиной громоздились как безвкусные, так и изящные памятники, странная смесь форм, привычная для кладбищ: колонны с урнами на вершине и каменные обелиски, стандартные ангелочки и столь же типовые дети, балансирующие на столбах и столбиках, все как один — с немыслимым пафосом — устремив незрячие очи горе. На таком фоне длинный и худой Биббз, облаченный в черное, с мрачным, худым и белым лицом, перестал выглядеть неуместно; ожидающая его траурная карета с дремлющим на козлах потрепанным кучером и терпеливо стоящими косматыми лошадками, без надежды и без сожаления взирающими на могилы, тоже прекрасно вписывалась в пейзаж. А вот Мэри Вертриз, наоборот, казалась странной — яркое, живое создание из прекрасного мира. На кладбище не принято очаровывать.

Она была испугана и смущена, однако ее смущению было далеко до замешательства Биббза. В стихотворении, «написанном Эдит», он заявил о своем намерении спрятать душу «средь ясных звезд», как когда-то в детстве успешно спрятал тело в куче угля. Он не дружил ни с мальчиками, ни с девочками, а круг его взрослых знакомств ограничивался парой-тройкой товарищей по болезни и медсестрами в лечебнице Гуда. В течение жизни Биббз был предоставлен самому себе, будучи лишь скромным наблюдателем за миром. Тем не менее, причины испуганного взгляда, брошенного им на внезапно встреченную леди, были не только в его робости и в неожиданности встречи. Мэри Вертриз была блистательным видением его нынешнего бытия, и он не уставал тайно и скрытно любоваться ею, а сердца зрителей зачастую бьются чаще, чем у актеров на сцене. Так случилось и с Биббзом. Он вздрогнул, застыл, поднес неловкие пальцы ко лбу, судорожно нащупывая поля головного убора, и невероятно неуклюже приподнял шляпу.

— Мистер Шеридан, — начала Мэри, — боюсь, вам придется отвезти меня домой. Я… — Она замолчала, тоже на секунду замявшись от неуместности происходящего.

— Да… угу… да, — заикался Биббз. — Я буду… буду ра… Желаете в экипаж?

Вот так они впервые поговорили — в такой манере и в таком месте. Затем Мэри чинно забралась в карету, и Биббз последовал за ней, закрыв дверцу.

— Вы очень добры, — почему-то затаив дыхание, прошептала она. — Мне пришлось бы идти пешком, а уже темнеет. По-моему, до дома мили три.

— Да, — сказал Биббз. — Уже… уже темнеет. Я… я тоже заметил.

— Должна вам признаться… я… — смущенно начала Мэри. Потом прикусила губу, помолчала и спокойно продолжила: — Это может показаться странным…

— Нет же! — искренне возразил Биббз. — Ни в… коей мере.

— Это действительно странно, — сказала девушка. — Я не собиралась на кладбище, мистер Шеридан, но один из ваших работников пришел ко мне и сообщил, что «семья будет благодарна»… Думаю, его послала ваша сестра. И я поехала. Но когда мы добрались до места, я… ох, я почувствовала, что, наверное…

Биббз серьезно кивнул.

— Да, да, — пробормотал он.

— Я тайком выбралась из экипажа и пошла в другую сторону, — рассказывала она. — То есть не туда… не туда, где вы все были. Я шла в противоположном направлении, не понимая, как мало времени надо, чтобы… Я не видела, как все уехали… или просто не заметила. Когда вернулась, только что, вы стояли в одиночестве. Я добиралась сюда с незнакомыми людьми, и, конечно, они меня ждать не стали. Поэтому…

— Да, — сказал Биббз. — Я… — Ему было нечего добавить.

Мэри смотрела сквозь запыленное стекло.

— Кажется, нам пора ехать, если не возражаете, — сказала она.

— Да, — ответил Биббз, но не двинулся. — Вернемся затемно.

Она бросила на него взгляд.

— По-моему, вы очень устали, мистер Шеридан, я знаю, должны были устать, — тихо произнесла она. — Если позволите, я… — Без дальнейших объяснений она открыла дверцу и высунулась из кареты.

Биббз вздрогнул от неожиданности, не понимая, что она делает.

— Возница! — звонким голосом позвала девушка. — Кучер! Поехали! Кучер! Остановитесь у дома, что на севере от особняка мистера Шеридана, пожалуйста. — Карета тронулась, и Мэри села поудобнее рядом с Биббзом. — Я видела, что он спит, когда мы забирались внутрь, — пояснила она. — Думаю, они и по ночам работают.

Биббз сделал глубокий вдох и помедлил, пытаясь совладать с голосом.

— Я никогда не мог извиняться сразу, — сказал он, привычно растягивая слова, — потому что, если говорю быстро, я заикаюсь. Мой брат Роскоу как-то отлупил меня за то, что я наступил на его карандаш. Я так долго объяснял, что это не нарочно, что он закончил побои раньше, чем я договорил.

Мэри Вертриз ни разу в жизни не слышала, что кто-то из-за дефектов речи или иной подобной причины может «не нарочно» не заметить, что экипаж стоит. Она едва знала Биббза, хотя всегда немного сочувствовала ему, но теперь неожиданно обнаружила, что он вовсе не похож на того человека, каким представлялся ей раньше. Она ясно увидела картину, нарисованную Биббзом вовсе не в поисках участия: крепыш колотит болезненного мальчугана, а тот и не злится на него. Мэри увидела не только это, но и другое: она вдруг смогла охватить взглядом всю жизнь Биббза, проникнуть в нее. Никогда прежде она не ощущала, что может в одно мгновение узнать человека. Неожиданное открытие немного испугало девушку, а затем, не без удивления, она осознала, что рада, что он так долго просидел, не замечая, что карета не движется. Но она упустила из виду, что забыла ответить на его извинение, и они выехали с кладбища, не перемолвившись ни словом.

Биббзу так нравилось молчать, что он не заметил повисшей тишины. Сумерки, царившие в тесноте кареты, таили для него много смысла; постепенно стало настолько темно, что попутчики не видели друг друга, даже их одежда не соприкасалась. Но они не чувствовали одиночества. Колеса монотонно скрипели по мостовой; цоканье копыт будто неслось издалека; иногда возница астматически кашлял или подгонял лошадей выкриками «Эх, залётные!» и бездушными хлопками хлыста по безответным спинам. Внутрь экипажа проникали прямоугольники света от фонарей, быстро истончаясь до линии и исчезая, отчего тьма начинала казаться кромешной. Но ни один из двоих запоздавших вернуться с похорон Джима Шеридана не нарушил безмолвия.

Всю необычность ситуации первой — и с большим опозданием — ощутила Мэри. Она вдруг осознала, что уже очень долго размышляет о спутнике, не пытаясь с ним заговорить.

— Мистер Шеридан, — начала она, не зная, что скажет, но чувствуя необходимость что-то сказать, тем самым разрушив странность их поездки. — Мистер Шеридан, я…

Экипаж остановился. «Эх, залётные!» — с упреком проворчал кучер, слез с козел и открыл дверцу кареты.

— Что-то не так? — спросил Биббз.

— Барышня приказала остановиться у дома, что по соседству от Шериданов, сэр.

Мэри не поверила собственным ушам: не может быть, нет, не могли они проделать весь путь от кладбища, не произнеся ни слова.

— Что? — Биббз вновь обратился к вознице.

— Приехали, сэр, — добродушно ответил тот. — Первый дом к северу от Шериданов.

Биббз сошел на тротуар.

— Ах, да, — сказал он. — Да, кажется, так и есть. — И пока он стоял, вперив взгляд в тускло освещенные окна особняка мистера Вертриза, Мэри успела самостоятельно выйти из кареты.

— Я вам помогу, — опомнился Биббз, непроизвольно подавшись вперед, но она уже была в нескольких шагах от экипажа.

— Не надо, — пролепетала она. — Кажется, я сама… — Она хотела сказать, что сможет выйти без его помощи, но обнаружила, что и так сделала это, и решила не закачивать предложение.

— Эх, залётные! — сердито закричал кучер, забираясь на козлы. И лошадки с грохотом понесли карету прочь самым быстрым своим галопом — улиточным.

— Спасибо, что подвезли, мистер Шеридан, — сухо сказала Мэри, не протянув руки. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отозвался Биббз и, свернув вместе с ней, проводил до двери. Мэри старалась укоротить путь — она почти бежала. Поездка с этим человеком казалась ей всё более странной, едва не пугающей. Подойдя к стеклянной двери, она старалась держаться в тени и, коснувшись старомодного звонка, резко отдернула руку.

— Я прекрасно добралась, спасибо, — немного нервно сказала она. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — эхом повторил Биббз и послушно направился прочь. На улице он оглянулся, но она уже исчезла внутри дома.

Он медленно побрел домой и на тротуаре чуть не врезался в пару, собравшуюся переходить дорогу. Это был Роскоу с женой.

— Где глаза потерял, Биббз? — строго спросил Роскоу. — Как всегда, ходишь во сне?

Но Сибил взяла деверя под руку.

— Побудь у нас немножко, Биббз, — предложила она. — Я хочу…

— Нет, я лучше…

— Да. Так надо. Твой отец ушел спать, в доме ни звука — все вымотались. Просто зайди к нам на минутку.

Он подчинился, и когда они вошли в особняк, она с чувством повторила:

— Все так вымотались! А раз все на ногах едва держатся, то ТЫ и подавно, Биббз! И неудивительно: все хлопоты легли на тебя. А тебе сейчас нельзя опять болеть. Давай-ка угощу тебя бренди.

Он не стал возражать, лишь тихо проследовал за ней в столовую и с благодарностью принял рюмку, наполненную из одного из стоявших в буфете графинов. Роскоу мрачно налил себе в стакан порцию побольше, и мужчины сели, а Сибил, прислонившись к буфету, принялась вспоминать, как прошел день и кто какие цветы и венки принес. Когда Биббз собрался уходить, она постаралась удержать его, но он был непоколебим, и она проводила его до выхода. Он открыл дверь.

— Биббз, когда мы встретили тебя, ты шел от дома Вертризов, — вдруг сказала она. — Как ты там очутился?

— Я не входил внутрь, — ответил он. — Спокойной ночи, Сибил.

— Подожди, — не сдавалась она. — Мы видели, что ты вышел оттуда.

— Нет, я просто подвез мисс Вертриз домой, — объяснил он, пытаясь уйти.

— Что? — воскликнула она.

— Именно так. — Он сделал шаг на крыльцо. — Спокойной ночи, Сибил.

— Погоди! — Она перешагнула через порог вслед за ним. — Как такое произошло? Я думала, ты остался там проследить за… за… — Она замялась, не прекращая приближаться к нему.

— Я и остался. Но там была мисс Вертриз, — неохотно сказал он. — Она отошла ото всех и не заметила, как экипажи уехали. Она вернулась, а на месте только ожидающая меня карета.

Сибил смотрела на него распахнутыми от удивления глазами.

— И она уехала с похорон Джима — с тобой! — медленно и тихо произнесла она.

И тут же расхохоталась, безуспешно зажимая рот рукой. Громко смеясь, она вбежала в дом, с грохотом захлопнув дверь.