Суета и смятение

Глава 18

В последнее утро месяца, проходя в семь часов по коридору второго этажа по пути вниз на завтрак, Шеридан нашел на полу пару исписанных листов. Вечером Биббз не закрыл окно; заметки случайно остались на подоконнике, и не прикрепленные к блокноту листки улетели. Дверь оказалась нараспашку, а когда Биббз вошел в комнату и закрыл ее, он не заметил, что две страницы выдуло в коридор. Шеридан узнал почерк и опустил находку в карман пиджака, намереваясь передать их через Джорджа или Джексона владельцу, но забыл и увез их с собой в город. Днем, оставшись в обеденный перерыв в кабинете в полном одиночестве, он вспомнил про записки, вынул их из кармана и мельком просмотрел. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что это не письма. Шеридан не позволил бы себе читать «частную переписку», попавшую к нему таким вот образом, хотя, «исходя из деловых соображений», он мог бы почувствовать себя обязанным воспользоваться предоставленной возможностью и забыть про такт. Удовлетворившись объяснением, что эти Биббзовы каракули всего-навсего образчик писанины, из-за которой тот не хочет работать в цеху, отец — довольно невинно — подумал, что он вправе прочесть записи.

Здесь рукопись обрывалась, впрочем, Шеридану расхотелось читать дальше. Он скатал листки в шарик и (вложив немалую силу в бросок) закинул его в мусорную корзину у стола; затем, поднявшись, заглянул в «Энциклопедию имен», которую ему много лет назад всучил книготорговец: вот наконец и пришло время впервые раскрыть том — на статье о Мидасе. Прочитав легенду, Шеридан принялся мерить шагами просторный кабинет, не переставая презрительно фыркать. «Дурачина!» — бормотал он. Но эта мысль давно утеряла для него новизну, да и своенравные записи Биббза ничуть его не удивили. Вскоре он выбросил прочитанное из головы.

На него навалилось одиночество: обеденное время давалось Шеридану тяжелее всего. Когда-то они с Джимом обедали вместе. Роскоу предпочитал уезжать в клуб, но Джим с отцом шли в ресторанчик недалеко от Делового центра Шеридана, где двадцать минут поглощали пищу и еще двадцать беседовали и курили сигары. Каждый день Джим заходил за отцом в пять минут первого, а без пяти час Шеридан вновь оказывался на рабочем месте. Но Джим больше не придет, Шеридан один в своем кабинете; со дня смерти Джима он не выходил обедать и никого не посылал за едой, предпочитая поститься до вечера.

В это время он скучал по Джиму больше всего: по его голосу, глазам, рукопожатию, краткому и энергичному, очень деловому. Но не это казалось Шеридану самым мучительным, его скорбь была гораздо глубже. Роскоу, эта старая добрая рабочая лошадка, слушался беспрекословно, к удовлетворению отца, но только в Джиме Шеридан, к радости своей, находил собственные черты. Лишь на Джима можно было положиться в том, что их немалое состояние станет расти год от года. Каждую ночь Шеридан засыпал с мыслью, что благодаря Джиму процветание не остановится. Он верил, что Джим, конечно, станет одним из величайших граждан страны. Ладно, теперь всё зависит от Роскоу!

Вдруг вспомнилось, что он давно хотел задать Роскоу один вопрос. Это не было спешным делом, однако недавно жена упомянула об этом, пусть и мимоходом, и он решил всё же поговорить с сыном. Но Роскоу уже несколько дней не заглядывал в кабинет к отцу, а если они встречались дома, то поднять эту тему не представлялось возможным.

Шеридан дождался четырех — времени, когда от рабочего дня осталось всего ничего, — и спустился на этаж ниже, во владения Роскоу. В приемной офиса, состоящего из нескольких комнат, собралась очередь, и Шеридан предположил, что сын уже беседует с кем-то и их необязательный разговор можно будет опять перенести, но когда он вошел в комнату с табличкой «Личный кабинет Р. Шеридана», Роскоу сидел один.

Он расположился спиной к двери, закинув ноги на подоконник, и не повернулся, когда отец вошел.

— Сынок, в приемной тебя ожидают люди, — сказал Шеридан. — Что случилось?

— Ничего, — не шелохнувшись, пробормотал Роскоу.

— Ну, наверное, ничего страшного в этом нет. Я и сам иногда заставляю ждать! Я хотел задать тебе вопрос, но это можно отложить, если ты думаешь о чем-то важном!

Роскоу не ответил, и отец, повернувшись к двери, помедлил, взявшись за ручку и с любопытством глядя на недвижную фигуру в кресле. Обычно Роскоу радовался его визитам и охотно разговаривал с ним.

— Ты точно в порядке? — сказал Шеридан. — Не заболел?

— Нет.

Шеридан недоумевал, а потом вдруг решил задать тот самый вопрос.

— Я хотел поговорить с тобой о молодом Лэмхорне, — произнес он. — По-моему, твоя мама считает, что он зачастил к Эдит, а ты знаком с ним дольше нас, поэтому…

— Я не буду говорить об этом, — буркнул Роскоу. — Не скажу о нем ни единого слова!

Шеридан удивленно хмыкнул и быстро подошел к окну, встав там, откуда было лучше видно лицо сына. Глаза Роскоу были красны, взгляд пуст, волосы в беспорядке, рот перекошен, кожа смертельно бледна. Отец оцепенел.

— Боже мой! — только и смог вымолвить он. — РОСКОУ!

— Так меня зовут, — сказал Роскоу. — Что уж тут поделаешь.

— РОСКОУ! — Поначалу Шеридан не чувствовал ничего, кроме изумления. Ничто на свете не могло настолько поразить его: он не ожидал, что можно застать Роскоу, этого безукоризненного работягу, в таком состоянии.

— Почему ты пьян? — строго спросил отец. — Ты простудился и слишком много принял на грудь для лечения?

В ответ Роскоу хрипло загоготал.

— Угу! Простыл! Да я в последнее время не просыхаю. Впервые заметили?

— Господи! — вскричал Шеридан. — Я замечал, что от тебя идет запах, но не думал, что ты злоупотребляешь. Фу! Да ты нажрался как свинья!

Роскоу хохотнул и бессмысленно взмахнул правой рукой.

— Свинья! — повторил он с усмешкой.

— Да, свинья! — зло откликнулся Шеридан. — В рабочее время! Я не возражаю, когда кто-то выпьет, ежели захочет, но в свободные часы, а если человек пашет как вол, то я не осужу, увидев, как он раз в два-три года хорошенько надерется. САМ я так не делаю. Но пройду мимо и ни за что не стану принуждать взрослого сына жить по моим законам. Может, я неправ! Ты считаешь, что люди в приемной ждут, надеясь обсудить дела с пьяницей? Думаешь, тебе позволено являться на работу и сидеть тут нетрезвым? О, Господи! Интересно, сколько раз это повторялось, а я ничего не знал? Завтра проверю все твои бумаги, я…

Пошатываясь, Роскоу поднялся и, дико засмеявшись, вцепился, чтобы не упасть, в спинку кресла, в котором только что сидел.

— Гип-гип-ура! — завопил он и продолжил, с трудом выговаривая слова: — Я только за. Заливай зенки, когда захочешь, только не в рабочее время. А на работе ни-ни, ни капельки. Дело есть дело! Вот! Папа, вы правы. Будем пить! Упьемся до смерти! Пошлем всё к чертям, но только если оно не мешает работе!

Шеридан схватил телефон на столе Роскоу и позвонил наверх, в свой офис:

— Аберкромби? Спуститесь к моему сыну Роскоу и избавьтесь от джентльменов, ожидающих встречи с ним в комнате двести четырнадцать. Там сидят Мейплз, Ширмер и два парня от Кинси. Скажите им, что у меня срочные дела, которые нужно обсудить с Роскоу, и пусть придут послезавтра к двум. В кабинет не заходите, не сообщайте, что они ушли: не надо нас беспокоить. А Поли пускай позвонит ко мне домой и вызовет Клауса, чтобы тот прибыл сюда в закрытом автомобиле. Возможно, мы куда-то поедем. Пусть поспешит, а когда машина придет, позвоните мне сюда, в кабинет Роскоу. Приступайте!

Всё это время Роскоу не прекращал заливаться горьким смехом.

— Пьян в рабочее время! Вот жуть-то! Так нельзя! Не напивайся, не играй на деньги, не убивай — в рабочее время ни-ни! В любое другое — пожалуйста. Хочешь кого убить… дождись ухода с работы! Славно! Дело прежде всего, его не порть. Оставь проблемы дома. Не тащи их в контору. Это может делу помешать! Все похороны в воскресенье — иначе страдает работа! И жена в нее пусть не суется! Держи все, все, ВСЕ беды, и печали, и тра… трагедии… держи их ВСЕ дома! Хочешь умереть, иди домой и умирай… в конторе умирать нельзя! Может помешать делу!

Шеридан взял газету со стола Роскоу и сел спиной к сыну, делая вид, что читает. Роскоу, казалось, не замечал нарочитой позы отца.

— Знаете, что я думаю? — продолжал он заплетающимся языком. — Я думаю, что в нашей семье мозги только у Биббза. Работать не хочет, не женат. Джим работал — и умер. Я работал — и женился. Посмотрите на меня! Просто посмотрите, умоляю. Многообещающий молодой предприниматель. Посмотрите, во что я превратился! Всё отлично! — Он оторвал руку от спинки, воздел ее в скорбном жесте и, мгновенно потеряв равновесие, перелетел через кресло и с грохотом растянулся на полу, где пролежал, распластавшись, пару минут, а Шеридан, не отвлекаясь, старательно пялился в газету. Он даже не взглянул, что случилось, когда Роскоу громко шлепнулся на пол.

Придерживаясь за кресло и подтягиваясь, Роскоу медленно поднялся на ноги. Пока лежал на полу, он слегка протрезвел, растеряв вызывающий пьяный пыл. Он потер мутные глаза кистью левой руки.

— Так о чем… о чем вы спрашивали меня?

— Ни о чем.

— Это не так. О чем шла речь?

— Ни о чем. Лучше присядь.

— Вы спросили, что я думаю о Лэмхорне. Вот о чем вы спросили. Так вот, я вам не скажу. Не скажу ни единого слова, будь я проклят!

Задребезжал телефон. Шеридан поднес трубку к уху и произнес:

— Спускаемся.

Затем достал пальто и шляпу Роскоу из шкафа и подал их сыну.

— Одевайся, — сказал он. — Ты едешь домой.

— Хорошо, — послушно пробормотал Роскоу.

Они вышли в вестибюль через боковую дверь, чтобы их не заметили из приемной; Шеридан дождался пустого лифта, остановил его и приказал лифтеру не брать пассажиров, а сразу отправляться вниз. Роскоу не шатало, когда он вышел из здания и сел в автомобиль; через двадцать минут он довольно уверенно прошагал в собственный дом. За всё время отец с сыном не обменялись ни словом.

Шеридан не пошел с Роскоу, направившись к себе в особняк, а там укрылся в своем кабинете, не поздоровавшись ни с кем из домочадцев. Когда он проходил мимо комнаты Биббза, до его ушей донесся веселый молодой голос, счастливо напевавший:

Впервые в жизни Шеридан слышал, как Биббз соприкасается с музыкой: при нем тот даже никогда не насвистывал — и то, что этот никчемный идиот сегодня веселится, показалось ему последней насмешкой судьбы.

«Дом горит, чокнутый шут распелся», — подумал Шеридан и не стал мешкать, а поспешил к себе в кабинет и заперся там.