Суета и смятение

Глава 23

Биббз продолжил укрываться в стране мечтаний. После несостоятельной попытки помочь Эдит в делах сердечных, он не преминул сообщить ей, что отныне решил, что он «член семьи», однако быстро пошел на попятную после первого же провала, ибо мысли его по-прежнему витали далеко от «членства». То было суровое время для Нового дома, но Биббз держался в стороне от треволнений, оставаясь рассеянным чужаком, случайно забредшим в это жилище и не совсем осознающим, куда он попал. Пока Эдит яростно сражалась с отцом или Шеридан горько сетовал на беспробудное пьянство угрюмого Роскоу, который и пил-то, лишь бы не слышать сих иеремиад, Биббз просто сидел, чуть улыбаясь приятным мыслям или дорогим воспоминаниям, проносящимся в голове. Счастливый мечтатель брел сквозь бури, подобно сомнамбуле, и выходил из них, так и не пробудившись ото сна. Ему было жаль и отца с Роскоу, и мать с Эдит, но их страдания и крики о помощи приходили будто издалека.

Сибил теперь наблюдалась у Гурнея. Роскоу послал за ним в воскресенье вечером, почти сразу после того как Биббз занес к ним забытую шубку; и в первые дни болезни врач навещал ее, как только улучал момент, к тому же он счел необходимым приставить к Сибил мускулистую сиделку. Хотел он того или нет, но Гурнею пришлось выслушать от истеричной пациентки множество пикантных подробностей, которые огорошили бы кого угодно, но не семейного врача. Помимо прочего, доктор не мог не заметить разительную перемену в Биббзе и тут же понял, отчего пожиратель цинка более не застревает у того в глотке, как в былые времена.

Сибил не бредила, однако ее хрупкое, маленькое эго металось в корчах и завывало от боли. Жизнь заставила ее страдать, и теперь она сама действовала себе во зло; она вела себя как взрослая, гиперболизированная карикатура на маленького ребенка, который рыдает после сильного ушиба и бесконечно долго рассказывает мамочке, как всё случилось и как это больно. Пока Гурней не дал ей морфина, она всё повторяла и повторяла ту же историю, договорившись до хрипоты. Ей удавалось рассказать всё на едином дыхании. И ее было не остановить — ничем.

— Дайте мне умереть! — выла она. — Жестоко удерживать меня на земле! Кому я причинила столько зла, что вы не даете мне положить конец этой жизни? Только посмотрите, на что она похожа! Я вышла замуж за Роскоу, только уйти из дома, и к чему это меня привело!.. глядите, где я сейчас! Он привез меня в этот город, но кого я тут вижу, кроме его РОДНИ? У них даже приличных знакомых нет! Вот если б были, всё было б ПО-ДРУГОМУ! У меня на этом свете нет ничего… ничего… ничего! Я хотела веселиться — но как? Как можно веселиться с этими Шериданами? Да они вино на стол никогда не поставят! Я-то думала, что выхожу за богача, что у нас станут бывать привлекательные люди, о которых пишут в газетах, мы будем путешествовать, посещать балы… и, о боже, получила я одних Шериданов! Я из кожи вон лезла, выбивалась из сил! О да! Просто старалась жить. У каждой женщины есть право «жить» хотя бы часть ее века! И только-только всё начало вставать на места: мы переехали в собственный особняк, та надутая семейка через дорогу начала подсовывать Джиму свою дочь, они бы свели нас с нужными людьми… и вдруг я замечаю, как Эдит уводит его от меня. Она тоже положила на него глаз! Заполучила его! Девице с деньгами всегда проще, чем замужней женщине… она может всё в любое время! А что я могла? Что вообще можно сделать в моем положении? И мне оставалось только ТЕРПЕТЬ — но я не могла вытерпеть такое! Пошла к этой ледышке, Вертризовой дочке, она могла бы мне помочь, не развалилась бы. Ей ничего не стоило сделать для меня ТАКУЮ малость! А она повела себя со мной, как с грязью, которую ей из дома лень вымести! Пусть ПОДОЖДЕТ!

Голос Сибил, уставший от бесконечной стрекотни, превратился в хриплый шепот, несмотря на все ее потуги говорить громче. Она попыталась сесть на кровати, но медсестра удержала ее.

— Вот встану и покажу ей, что так со мной поступать нельзя! Я была с ней предельно вежлива, а она просто вышла, оставив меня одну! Она УВИДИТ! Погналась за Биббзом, не успели гроб Джима в землю опустить, и думает, что охомутала этого чокнутого… но она увидит! Увидит так увидит! Как только смогу перейти через дорогу, я ей задам, научу обращаться с попавшими в беду дамами, пришедшими к ней за помощью! Ей бы это ничего не стоило… ничего… ничего… И Эдит не следовало говорить то, что она сказала Роскоу… ей ничего не стоило оставить меня в покое. А ОН заявил ей, что устал от меня… что я названиваю ему и молю о встрече. Не надо было так поступать! Не надо ему было, не надо…

От изнеможения она говорила тише и тише, хотя была готова повторить всё сначала, лишь только силы вернутся к ней. Она лежала, тяжело дыша. Затем, заметив в дверном проеме растрепанного мужа, забормотала:

— Не входи, Роскоу. Видеть тебя не желаю.

А когда он повернулся, собираясь уйти, добавила:

— Мне даже жаль тебя, Роскоу.

Ее антагонистка, Эдит, оказалась столь же невнятна в причитаниях, правда, у нее имелось преимущество: она заполучила свою мать в слушатели. Но родительница в качестве дуэньи тоже была не лучшим выходом: миссис Шеридан, под чутким руководством мужа, довольно ловко справлялась с возложенными на нее обязанностями. Теперь Эдит могла звонить Лэмхорну только из магазинов и только в случаях, если удалось на мгновение отвлечь маму чем-нибудь на прилавке.

Голова девушки кружилась от любви еще сильнее, чем до изгнания Лэмхорна. Всем существом она стремилась преодолеть преграды, лишь бы воссоединиться с ним. Ее можно было вразумить тонкой и аккуратной дипломатией внушения, однако Шеридан, подобно легионам других родителей, разжег пламя ее страсти, ежечасно подбрасывая в него поленья в виде противления сокрушительной силы. Он поклялся остудить ее и этим самым раздул огонь.

Эдит планировала каждый свой шаг. Едва не всякий божий вечер она вступала в схватку с отцом и частенько раньше времени отправлялась спать, дабы он увидел, что сотворила с ней его жестокость. Затем, когда он как-то начал раздувать ноздри от одного ее вида, она с трагизмом сообщила, что ей будет проще справляться с горем, если она уедет, ведь невозможно находиться в одном городе с Лэмхорном и ежесекундно не думать о нем. Вероятно, она смогла бы немного забыться в Нью-Йорке. Она уже написала школьной подруге, тихо живущей там вместе с тетушкой: месяц или около того посещений театров и ресторанов наверняка принесет мир в ее душу. Шеридан возопил от облегчения и выписал щедрый чек, а в понедельник утром она уехала, прицепив к траурному костюму букетик фиалок и расцеловав на прощание всех, кроме Сибил и Биббза. Не исключено, что она поцеловала бы и Биббза, но он забыл, что настал день ее отъезда, и, вернувшись вечером от пожирателя цинка, немало удивился тому, что ее не оказалось дома.

— Полагаю, они собираются там пожениться, — будничным тоном заметил он.

Шеридан, разувшись, сидел у камина и грел ноги, однако, заслышав это, рассерженно вскочил.

— Или ты убирайся отсюда, или уйду я, Биббз, — возмутился он. — Не хочу находиться в одной комнате с таким отъявленным идиотом, как ты! Она порвала с этим подонком; всего-то и надо было, что подержать ее пару-тройку недель вдали от него, и я СДЕЛАЛ это, всё в прошлом. Господи, убирайся прочь!

Биббз подчинился, отправившись туда, куда указывала всё еще забинтованная рука. Черный шелковый платок, придерживающий ее, тоже был на месте, на шее Шеридана, но ни предписания Гурнея, ни мучительная боль не могли удержать руку на перевязи. Раны, изначально бывшие легкими повреждениями, загноились, как только он впервые снял повязку, после чего лечение затянулось. Шеридан привык жестикулировать; у него, как он сам выразился, «не было времени помнить», что нужно соблюдать предосторожности, а когда пальцы беспокоили его, относился к боли с недоуменным негодованием, упорно отказываясь признавать, что она существует в действительности.

В субботу, последовавшую за отъездом Эдит, Гурней пришел в контору Шеридана перевязать раны и поговорить об одном неотложном деле. Но врач появился там чуть раньше назначенного времени и был вынужден подождать несколько минут в приемной, пока в кабинете шло что-то вроде рабочего совещания. Дверь оказалась чуть приоткрытой, и сквозь щель просачивались сигарный дым и голос — и то и другое исходило от Шеридана. Гурней прислушался.

— Нет, сэр; нет, сэр; нет, сэр! — Густой бас сначала рокотал, а затем взорвался громом. — Говорю вам, НЕТ! Меня уже от кое-кого из вас подташнивает! Стоит букашке-таракашке присесть на вас, и вы теряете всякую веру во всемогущество господне! Говорите, в стране плохо с капиталами. И что, даже если так? Хотя с чего бы вдруг, да и с НАШИМИ капиталами всё в порядке! Какая-нибудь газетенка напишет, что на рынке нелады, и вы вприпрыжку бежите в сарай прятать монетки по щелям! Наслушаетесь уличных болтунов, приходите сюда, рассаживаетесь и давай отговаривать МЕНЯ от большого дела! Но мы УЖЕ в деле, понимаете? Говорю вам, ЛУЧШЕ, чем сейчас, еще не было. Нынче самое время, большое время, и я не потерплю подобных разговоров. Страна крепко стоит на ногах, гораздо крепче, чем раньше, и этот город стоит вместе с ней — ему не рухнуть! — Тут Гурней услышал череду постукиваний и хлопков по столешнице. — Плохие времена! — горланил Шеридан, аккомпанируя себе ударами. — Трусливые толки! Говорю вам, настало великое время! Мы в благословенном краю, и мы отсюда НЕ уйдем! Вот и всё, джентльмены. Берем заём!

Из кабинета, тихо переговариваясь, вышли раскрасневшиеся начальники отделов, а Гурней поспешил внутрь. Интуиция не обманула его: Шеридан стучал по столу правой рукой. Врач устало побранил его, как можно тщательнее обработав вновь открывшиеся раны, а затем сказал то, что собирался, по поводу Роскоу и Сибил. Как и ожидалось, его слова были встречены с дружелюбной враждебностью. Но последствия разговора не заставили себя ждать: получив телефонный приказ, Роскоу через час сидел в библиотеке Нового дома.

— Гурней говорит, твоя жена в состоянии путешествовать. — Шеридан, как только вошел в комнату, сразу приступил к делу.

— Да. — С несчастным видом, уже привычным всем, Роскоу сидел в кресле. — Да, это так.

— Эдит уехала, и Сибил полагает, что и ей стоит попробовать!

— Ну, я бы так не сказал, — вяло возразил Роскоу.

— Да, мне передали, что ТЫ против! — В голосе отца звучала горькая насмешка. Затем он добавил: — Это же хорошо, что она отправится за границу… здесь-то ее не будет. Вряд ли кто из нас станет по ней скучать, а ты тем более!

— Не надо так говорить, — ответил Роскоу. — Этим вы никому не поможете.

— Ладно, а когда ты обратно на работу собираешься? — Отец вроде бы оживился и подобрел. — В последний раз ты был там три недели назад. Когда перестанешь пить виски и валять дурака, опять занявшись делом? Тебе придется многое наверстать и восполнить, как только эта женщина наконец исчезнет с глаз и оставит тебя и нас в покое.

— Отец, прошу вас, не надо так. Я знал, о чем Гурней хотел поговорить с вами. Я не собираюсь возвращаться на работу. Со мной ПОКОНЧЕНО!

— Не спеши заявлять такое! — Шеридан принялся, как обычно, мерить шагами комнату. — Думаю, тебе известно, что два хороших работника там, у тебя в кабинете, не разгибались по шестнадцать часов в сутки, пытаясь разобраться с твоими делами и не дать ничему пойти наперекосяк?

— Они, должно быть, свое дело знают. — Роскоу равнодушно кивнул. — Хотя я считал, что тружусь за восьмерых. Рад, что вам удалось найти двоих, способных со всем этим справиться.

— Слушай! Если я наседал на тебя, то делал это ради твоей же пользы. Но другие могут быть и суровее, так что…

— Да. Есть люди, способные прогнуть под себя всех, кто работает с ними. В конце концов они либо умирают, либо сходят с ума, либо увольняются и жизнь их теряет всякий смысл. Я из последней категории, к тому же обременен проблемами в семье!

— Это ты сейчас мне заявляешь, что увольняешься? — Голос Шеридана задрожал, и он в умоляющем жесте вытянул руку в сторону мрачно сидящего сына. — Не делай этого, Роскоу! Не говори так! Скажи, что ты пойдешь опять на работу, как настоящий мужчина! Эта женщина больше не причинит тебе беспокойства. Труд пойдет только на пользу, если она перестанет донимать тебя, а ты сам откажешься от проклятого виски, пока не поздно. Не говори…

— Перестаньте, — пробормотал Роскоу. — Всё напрасно.

— Послушай, если тебе нужен еще месяц отпуска…

— Я знаю, ЧТО Гурней сказал вам, поэтому что толку говорить об отпуске?

— Гурней! — Шеридан с неприязнью выкрикнул это имя. — Всё время Гурней, Гурней, Гурней! Всегда он! Не понимаю, куда катится этот мир — все только и делают, что носятся и вопят: «Доктор сказал то, доктор сказал сё!» Глядеть противно! Как нашей стране завершить свои Труды, если Гурней и прочие старые бараны беспрестанно блеют: «Ах, ах! Не поднимай эту палочку, НЕРВЫ шалить начнут!» Итак, он утверждает, что у тебя психическое переутомление из-за чрезмерной работы и эмоционального перенапряжения. Они всегда клеймят Работу, дай им только шанс! Я считаю, что у тебя правда было «эмоциональное перенапряжение» — всего-то. Когда эта женщина уедет, ты поправишься, а Работа поможет тебе забыться и перестать беспокоиться.

— Гурней сказал вам, что я могу работать?

— Замолчи! — взревел Шеридан. — Я так устал слышать это имя, что готов застрелить любого, кто его упомянет! — Он рвал и метал, изрыгая невнятные проклятия, затем встал перед сыном. — Слушай, ты думаешь, что поступаешь со мной по-честному? Ведь так? Сколько у тебя денег?

— Не считая зарплаты, у меня выходит семь-восемь тысяч в год чистыми. Они никуда не денутся, буду я работать или нет.

— Неужели? Что-то мне подсказывает, что тебе кажется, что к твоему возрасту, без моей поддержки, ты бы их и так смог накопить?

— Нет. Но они у меня есть, и этого достаточно.

— Господи! Столько в год получает конгрессмен, и ты хочешь на этом остановиться! Чувствую, ты полагаешь, что когда я сыграю в ящик, ты получишь, что причитается, а до той поры можешь плевать в потолок и просто ждать! Хорошо, скажу тебе прямо в глаза: ты не получишь ни цента из наследства. Вот выйдешь ты сейчас из дела, а лет через пять-десять-двадцать и знать не будешь, как им управлять. Мне осталось НЕДОЛГО, сынок! Они либо оттяпают всё у тебя, либо сам продашь за бесценок, позволив растащить контору на куски… — Он резко развернулся, прошел в дальний конец комнаты и застыл там на какое-то мгновение. Затем мрачно произнес: — Смотри. Если ты выходишь из дела сейчас, то я в западне и единственный на этом белом свете человек, на кого я могу положиться, — твой брат, а ты знаешь, какой он. С тех пор как умер Джим, я рассчитывал ТОЛЬКО на тебя. Ты же наслушался проклятого доктора, твердящего, что ты уже не тот и еще год, а то и больше, в себя не придешь. Так вот, это всё ложь. В твоем возрасте мужчины и не такое выдерживают. На МЕНЯ посмотри! Говорю тебе, ты справишься. Всё, что тебе нужно, это ВСТРЯХНУТЬСЯ и взять себя в руки. Нельзя на ГОДЫ уйти, а потом вернуться в ЖИВОЕ дело, наподобие нашего: растеряешь все связи. Да даже если бы можно было, я бы тебя не отпустил… если бросишь меня сейчас, я стану бороться… и всё потому, что если ты откажешься вернуться, в моих глазах ты перестанешь быть тем, за кого я тебя принимал. — Он кашлянул и спокойно закончил: — Роскоу, ты возьмешь месячный отпуск, а после него вернешься к работе?

— Нет, — бесстрастно ответил Роскоу. — Со мной покончено.

— Ладно, — сказал Шеридан, взял со стола вечернюю газету, прошел к креслу у камина и сел спиной к сыну. — До свидания.

Роскоу встал, понурив голову, но в потухших глазах мелькнуло облегчение.

— Это лучшее, что я могу сделать, — пробормотал он, показывая, что уходит, однако оставаясь в библиотеке. — Я думал, что всё так и будет. Я НЕ ЗНАЛ, как напрягаюсь на работе, я справлялся, но от Гур… но мне сказали, что я на грани нервного срыва от переутомления, и беда… беда в том, что дома я тоже ходил по краю, и вот поэтому всё и случилось. Я старался взбодриться виски, чтобы ни работа, ни проблемы дома не подкосили меня, и это меня доконало! Я… я больше не пью так много, как раньше, и мне кажется, если у меня хватит сил, я совсем брошу пить… но не знаю. Я погряз в этом… и доктор тоже так говорит. Еще несколько месяцев назад я думал, мне всё по плечу, но на самом деле я был на грани, сам того не ощущая. Однако мне не хочется, чтобы вы во всем винили Сибил, и на вашем месте я бы не называл ее «этой женщиной», она ваша невестка и останется ей. Она не сделала ничего дурного. Не отрицаю, я был в шоке, обнаружив, что она… поощряет этого парня, видится с ним, даже после того как он стал ухаживать за ней; она совсем потеряла из-за него голову. Не отрицаю, это ошарашило меня, и рана никогда не затянется. Но я сам виноват, я не понимал, что нужно женщине. — Бедняга Роскоу говорил не кривя душой. — Женщина мечтает об обществе, веселье, встречах с интересными людьми, о поездках. Ну, я не могу дать ей всё, но способен отправить в путешествие — настоящее, а не просто в Атлантик-Сити или Новый Орлеан, куда она уже два… три раза ездила. Женщине нужен не только бизнесмен, но и что-то помимо него в жизни. А я был лишь бизнесменом. И не понимал этого, пока она не заболела и не призналась во всем; по-моему, если бы вы ее услышали, вы бы так бессердечно о ней не отзывались; мне кажется, вы бы простили ее, как это сделал я. Вот и всё. Я в жизни никого, кроме нее, не любил, но дела поглотили меня с головой — и я отодвинул ее на задний план. Никогда НЕ ДУМАЛ о ней, а думал только о работе. Ладно, мы имеем, что заслужили; и когда вы говорите мне о «деле», в груди моей те же чувства, что у вас, когда вы слышите о Гурнее. У меня от одного слова «работа» кружится голова, ей-богу, меня подташнивать начинает. Уверен, когда я поеду в город и войду в свой кабинет, упаду прямо на пороге замертво на пол. Вот вы предлагаете «месячный отпуск»… и мне плохо. Я пугаюсь… я не могу планировать… мне нечего планировать… совершенно… разве что схватить мою девочку в охапку и броситься прочь из конторы… и больше не появляться там. Сначала мы отправимся в Японию, и если нам…

Отец зашуршал газетой.

— Я попрощался с тобой, Роскоу.

— До свидания, — равнодушно ответил сын.