Суета и смятение

Глава 9

Биббз летел на автомобиле по открытой местности между бурых полей и пятнистых от солнца серых перелесков, вдыхая чистый воздух под великолепным небом — небом, так презираемом в городе и настолько загрязняемым там, что с начала октября до середины мая было невозможно вообразить, что его настоящий цвет — голубой.

Щеки Биббза разрумянились, но это был лишь намек на краску — они чуть порозовели, не потеряв обычной бледности. Сложно сказать, отчего призрак румянца появился на лице: было ли то результатом стараний встречного ветра или смущением после кивка дамы, знакомой Биббзу по одному только пристальному взгляду в его окно месяц назад. Но она точно поздоровалась — и сделала это обворожительно. Биббзу показалось, что таким образом она простила его.

Никогда в жизни ни одна женщина не смотрела на него столь приветливо, и сердце Биббза забилось сильнее. Он знал, что надолго запомнит ее такой, какой увидел в то мгновение: вуаль сбита назад, лицо горит от ветра, а в глазах веселое дружелюбие, словно живой цветок, подаренный ему в суматохе карнавала.

Вскоре дорога пошла вверх; шофер притормозил, сдал назад, развернулся и вновь рванул теперь уже обратно, на юг, к чаду. На горизонте возникло огромное пятно, дымная туча, в которой барахтался город, пыхтя как паровоз и укутываясь в собственные миазмы. Биббзу, направляющемуся в самый его центр на встречу с отцом, это далекое облако напомнило неумолимого джинна, с ревом вырвавшегося из волшебной лампы и подтягивающего Биббза всё ближе и ближе к себе.

Автомобиль покинул фермерские земли и в янтаре предвечернего ноябрьского света подъехал к городскому предместью; небо замерцало, меняя цвет с голубого на серый; воздух пока не наполнился дымом, но чуть-чуть, почти неощутимо, помутнел от пыли. Подобно целому флоту пароходов, плывущих борт о борт, надвинулись трубы заводов и фабрик, и каждая испускала густые и черные клубы, застящие горизонт и несущие богатство, грязь и удушье без того утопающим в саже просторам.

Небо окончательно потеряло цвет, сгустившись до квинтэссенции грязного воздуха; рев и скрежет металлических механизмов оглушил Биббза. Автомобиль миновал два огромных квартала длинных кирпичных построек, чудовищных во всех отношениях; дверные проемы то гасли, то вспыхивали от языков бушующего внутри пламени, и на их жарком фоне полуголые черные великаны в страстном порыве боролись с чем-то бесформенным. Цеха итак поражали размерами, но, при приближении к третьему кварталу, становились еще больше. Там кипела стройка, и, подобно гигантским грибам, росли два новых бетонных здания, с виду не особо устойчивых. Биббз поплотнее укутался в плед, и на его щеках не осталось ни намека на румянец, ибо он слишком хорошо знал это место. На фасаде одного из домов красовалась громадная вывеска: «Автоматическая насосная станция Шеридана».

Оттуда автомобиль покатил по улицам с закопченными деревянными домами, из черных труб которых валил дым, марая и без того грязную округу; эти жалкие постройки, разнокалиберные детища тысячи архитектурных веяний, ютились на узеньких участках в немыслимой тесноте, закрывая друг другу тусклый солнечный свет; случись ураган, и все они рухнули бы, как карточный домик. Они точно ждали искры от сигареты и попутного ветра: вот бы тогда заполыхало, и бог города остался бы доволен сим малым воскурением на его алтаре.

По обочинам чахли деревья; то там, то здесь торчали вязы и дубы, но было видно, что им осталось недолго. Кто-то винил в этом тлю, кто-то — дым; некоторые утверждали, что их губят дорожные работы и асфальт, но Рост и Увеличение шли столь стремительно, что заботиться о деревьях было некогда. Их место занимали тысячи и тысячи телеграфных, телефонных и электрических столбов. Деревья умирали, им на смену приходили столбы. Никто не переживал по этому поводу. Иногда провода падали и убивали людей, но это происходило не слишком часто, так что не имело значения.

Автомобиль нес Биббза в старую часть города с реликтами былых времен в виде нескольких пока не снесенных особняков, но и те растеряли прежнюю солидность: у одних сломали парадные входы, разделив здания на несколько квартир; иные с триумфом подались в торговлю, нагло выставив витрины на месте окон первых этажей, будто это какая-то шутка; пара-тройка нетронутых фасадов лукаво выглядывали по-над крышами низеньких контор, построенных там, где когда-то зеленели газоны. В общем и целом город напоминал солянку из остатков вчерашней роскоши в пансионе в воскресенье после Дня благодарения: в ней можно было разглядеть, из чего состоял праздничный обед.

Но то были лишь подступы к святилищу Величины и Величия, и вот перед Биббзом загрохотала святая святых этого храма. На каждом перекрестке автомобиль останавливался, пропуская мрачно одетых прохожих, окутанных пылевыми вихрями. В сотнях футах над Биббзом нависали величественные строения, возведенные недавно, но успевшие покрыться грязью; совсем новые небоскребы устремлялись еще дальше ввысь; здания постарше жались к земле; не очень старые казались карликами; улицы выставили напоказ свои недра, между домами вгрызались в землю рабочие, небо над головами было заткано металлической паутиной проводов. Трамваи, городские и пригородные, созданные для быстрой езды, дребезжали и звенели, пытаясь проползти сквозь этот улей; автомобили всех типов и форм, известных человеку, предостерегающе гудели, срываясь на истеричные вопли; кареты скорой помощи надрывались, требуя пропустить их; паровые гудки возвещали о маневрах гигантских подъемных кранов; отбойные молотки строчили как пулеметы; дорога дрожала под колесами тяжелых грузовиков; и все звуки сливались в симфонию землетрясения посреди битвы и торжества смерти. На одном из возводящихся стальных небоскребов никто не работал в этот вечер. Утром там убило человека, а когда такое «случается», строители всегда приостанавливаются на день.

В спешащих толпах, суетящихся и просачивающихся сквозь бробдингнегский[18] лагерь из железа и стали, можно было заметить маркитантов и маркитанток: сегодня будет не только труд, но и танцы. Ибо сухая пуританская мораль лишь шелест опавшего листа под ногой в суматохе и сутолоке новой Земли Египетской.

Биббз прибыл вовремя. Он знал, что должен приехать с точностью «до минуты», иначе отец примется негодовать; большие часы в конторе показывали ровно четыре, когда Биббз вошел внутрь. Биббз вошел, а пятеро служащих, трудившихся под чутким руководством Шеридана, вышли. Они покинули помещение без очевидных причин и с расторопностью, не предвещавшей посетителю ничего хорошего. Когда тяжелая дверь мягко закрылась за спиной пожилой стенографистки, замыкавшей процессию, Биббзу показалось, что все они понимают, что он белая ворона в семье великого человека, разочарование, «чудик», и что сейчас его вызвали на ковер; впечатление было верным — все так и считали.

— Садись, — сказал Шеридан.

Деканы, учителя и обеспокоенные отцы очень часто пользуются преимуществом взгляда сверху вниз на сидящего правонарушителя. Биббз сел.

Шеридан, оставшийся стоять, загадочно смотрел на сына и молчал, затем неспешно подошел к окну и помедлил, сцепив большие пальцы за спиной и глядя на улицу. Руки были грязны, как у всех в деловой части города, за исключением тех случаев, когда они еще мокры после мытья.

— Ну, Биббз, — наконец произнес он, не меняя позы, — ты знаешь, что я собираюсь с тобой сделать?

Биббз откинулся на спинку стула и задумчиво уставился в потолок.

— Слышал, как вы говорили об этом Джиму, — как всегда медленно, начал он. — Вы сказали, если он не сделает предложение мисс Вертриз, вы отправите его вместе со мной в цех. Полагаю, так вы раскрыли ему свои планы, касающиеся меня. Но…

— Что еще за «но»? — пробурчал Шеридан, когда сын прервался.

— А нет ли кого, кому Я мог бы сделать предложение?

Отец резко повернулся к нему лицом.

— Ты черта с ума сведешь! Биббз, что с тобой НЕ ТАК? Почему ты не можешь быть, как все?

— Наверное, кишка тонка, — тихо сказал Биббз.

— У-у! Даже старина Гурней говорит, что всё с твоим организмом в порядке. Нет. Ты выдумщик, Биббз, в этом корень проблемы, в этом ВСЯ проблема. И ты не из ВЕЛИКИХ выдумщиков, способных на большие дела! Нет, сударь! Ты из тех, что сидят на заборе и размышляют, как сложен и печален мир! С такими каши не сваришь, Биббз; такие клянчат мелочь у двоюродного дядюшки сестрицыного мужа на табачок да микстуры!

Фыркнув в завершение гневной тирады, Шеридан вновь отвернулся к окну.

— Вон, посмотри! — пригласил он сына. — Выгляни-ка на улицу! Сколько там жизни и движения! По-моему, молодая кровь обязана вскипать и стремится стать частью этого потока. Только подумай, какие дела в этом городе творятся молодежью! — Он развернулся и прошел в центр кабинета к письменному столу из красного дерева. — Вспомни, кем я был в твоем возрасте! Посмотри, чем занимаются твои братья! Посмотри на Роскоу! Да, и посмотри на Джима! В прошлый Новый год я поставил Джима во главе «Строительной компании Шеридана», и теперь он отвечает за каждый дюйм земли, каждый кирпичик, каждую доску и кусок дранки, которыми мы владеем; и тому, как он справляется, может позавидовать любой молодой человек, да что уж там, старикам завидно. В прошлом июне нам понадобилось срочно пристроить к Насосной станции два больших склада. Подрядчики сказали, что это невозможно, назвав срок от девяти до десяти месяцев, иначе никак. И что сделал Джим? Взял всё на себя: разыскал парня с новыми строительными технологиями, день и ночь держал рабочих на площадке, круглые сутки не отходил от них, и — бог свидетель! — через неделю можно запускать склады в эксплуатацию! Четыре с половиной месяца, и каждый дюйм огнестойкий! Говорю тебе, Джим способен творить чудеса! Я не утверждаю, что все могут быть как Джим — не у всех есть его таланты, но начать работать и внести свой вклад в дело может каждый. Это благословенная Богом земля, и если есть в тебе силы и немного мужества, у тебя все шансы. Повторяю, у меня от одного взгляда на молодых энергичных людей поет сердце! Они не сидят сиднем, нет, сударь! Они занимаются спортом, следят за здоровьем: летом раз или два в неделю играют в бейсбол, у них чудесные семьи — и сыновья, которые однажды придут им на смену и станут трудиться вместо них — работа должна продолжаться! Они вкладывают в дело всю душу, и поэтому мы с каждой минутой растем, поэтому ОНИ растут — и всё вокруг будет продолжать расти!

Он звонко шлепнул ладонью по столу и невольно застонал, увидев, что Биббз ничуть не вдохновился его речью и по-прежнему с постной миной таращится на потолок.

— Ох, Боже ж ты мой! — вырвалось у Шеридана. — Ты всегда был таким. Кажется, ты ни единого чертова слова не понял из того, что я говорю! У тебя это НА ЛИЦЕ написано. Господи! Руки опускаются!

— Я не понял, что значит… что значит «расти», — произнес Биббз, переведя спокойный взгляд на отца. — Просто в голове не укладывается, как…

— ЧТО? — Шеридан уперся руками в столешницу, наклонился вперед и удивленно воззрился на сына.

— Я не понимаю… зачем всё время расти?

— Господи великий и милосердный! — воскликнул Шеридан и стукнул кулаком по столу. — Мой собственный сын спрашивает о таком! Выйди на улицу и спроси распоследнего трудягу — и он ответит! Только спроси…

— Уже спрашивал, — перебил Биббз, — когда работал в цеху. Я…

— Что тебе ответили?

— Рабочий сказал «Тьфу, черт!», — кротко признался Биббз.

— Да, а ты что ожидал? — Шеридан подался назад. — Что еще он мог сказать?! Как раз сейчас я его великолепно понимаю!

— То есть вам тоже хочется плюнуть? — Голос Биббза почти дрожал, но был предельно серьезен.

— Проклятье! — взревел Шеридан. — Ты, болван, когда-нибудь слышал слово «Успех»? Ты что-нибудь знаешь об Амбициях? Ты думал о ПРОГРЕССЕ?

Выплеснув раздражение, мужчина откинулся в кресле. Грудь его вздымалась, в горле першило.

— Теперь о главном, — прохрипел он, справившись с гневом, — чем ты хочешь заниматься?

— Как?

— Я спросил, что ты сам ХОЧЕШЬ делать?

Биббз не ожидал такого поворота и начал заикаться:

— Чем… чем я… чем…

— Если бы я позволил тебе делать, что в голову взбредет, чем бы ты занялся?

Биббз выглядел ошарашенным, а затем он оробел, не на шутку смутившись. Он опустил голову и сосредоточился на носке туфли, которой водил туда-сюда по ковру, как напроказивший школьник, вызванный в кабинет директора.

— Чем бы ты занялся? Стал бы бездельничать?

— Нет, сэр, — чуть слышно пробормотал Биббз, и в его шепоте звучала вина. — Наверное, я бы… я бы…

— Ну?

— Я бы, наверное, попытался… писать.

— Что писать?

— Ничего такого важного… может, стихи и очерки.

— И всё?

— Да, сэр.

— Ясно, — сказал отец; он часто дышал, пытаясь не взорваться. — Вот как, хочешь писать, но не хочешь писать ничего действительно значимого.

— Вы думаете…

Шеридан опять поднялся.

— Я сниму шляпу перед человеком, способным написать хороший рекламный текст, — с чувством проговорил он. — В этой стране в наши дни высший писательский дар это умение выразить себя в рекламе. Покупаешь любой журнал, желая почитать что-нибудь стоящее, — и что на задней обложке?! Вот за такое, скажу без утайки, я готов платить. Может, ты думаешь, что писать эти тексты легко. А ты попробуй! Я пробовал — и не смог. Реклама должна быть написана так, чтобы заставить людей сделать самое трудное на свете — она должна убедить их расстаться с ДЕНЬГАМИ! А ты говоришь про «стихи и очерки». Уверяю тебя, если уж рассуждать об умении складывать слова в предложения, способные ЗАСТАВИТЬ действовать, то здесь, в нашем городе, Р.Т. Блосс за минуту расскажет тебе об этом столько, сколько Джордж Уолдо Эмерсон[19] за всю жизнь не узнал!

— Вы… вероятно… вы… — невнятно пробубнил Биббз, закашлявшись.

— КОНЕЧНО, я прав! А ты просто хочешь связаться с самым старомодным типом писания! «Стихи и очерки!» Господи, Биббз, это ЖЕНСКОЕ занятие! Какую газету ни возьми, везде миссис Траляля читает лекцию о «Джейн Эйр» или про «Тайну Ист-Линнского замка»[20] в Незнамо каком клубе. А «поэзия»! Вспомни хотя бы Эдит! Ее стихотворение тебе не превзойти, юноша, а ведь оно единственное за всю ее ЖИЗНЬ! Когда я попросил ее продолжить сочинять и написать еще, она сказала, что это занимает слишком много времени. Сказала, что нужен не один месяц. А Эдит-то умница, в ее мизинчике энергии больше, чем я имел возможность заметить во всем твоем теле, Биббз. Взгляни правде в глаза: если Эдит способна написать четыре или пять стихотворений в год, то тебе больше двух не потянуть. Медаль, которую она получила, стоит пятнадцать долларов, вот и посчитай свой доход — тридцать долларов за год! И это успешная карьера? Я не имею ничего против поэзии. Но стишок Эдит за десять тысяч долларов не продашь; всё хорошо, когда оно на своем месте — пусть девчонки занимаются стихами. У мужчин в этом мире мужские обязанности!

Он присел на стул рядом с сыном и, наклонившись к нему, доверительно шлепнул Биббза по колену.

— Этот город прогремит на всю Америку, и если мои дети будут слушать меня и не терять времени, им удастся отхватить немалый кусок — весьма немалый. Я люблю наш город. Он у бога за пазухой, каждый новый день приносит мне доход — уже много-много лет. Мне нравится вести здесь дела, и я душу за него положу, как за собственную семью. Он прекрасен. Посмотри на наш деловой район, да на любой район, на парки, которые мы сажаем, на бульвары и памятники. И город растет. Боже, как он растет! — Шеридан не шутил, его голос торжественно гремел. — Но, Биббз, в могилу я с собой не возьму ни злата, ни серебра, ни домов, ни акций. Я хочу всё оставить своим мальчикам. Я работал и зарабатывал, я был строителем и творцом; и там, где рос один колос, выросло два, куда бы я ни бросал зерно, желая их вырастить. Я много строил и хочу, чтобы на мне строительство не прекратилось. Когда придет мой смертный час, мне надо будет знать, что мои мальчики готовы взять дело на себя, что они могут быть в ответе за всё и продолжат начатое. Биббз, когда придет время умирать, я хочу быть уверенным, что мои мальчики стали большими людьми, готовыми и способными творить великие дела. Биббз, когда я уйду на небо, я должен знать, что всё богатство, заработанное мной здесь, на земле, станет расти и множиться благодаря моим мальчикам.

Растрогавшись, он откинулся на спинку стула.

— Слушай! — хрипло продолжил он. — Никому в жизни я так не раскрывал душу. А перед тобой раскрылся, потому что хочу, чтобы ты меня понял — и не считал плохим отцом. Мне не приходилось говорить это ни Джиму, ни Роскоу. Им было всё ясно без слов, Биббз.

— Понимаю, — ответил Биббз. — По крайней мере мне так кажется. Но…

— Погоди минутку! — Шеридан поднял руку. — Если ты хоть каплю разбираешься в людях, то сообразишь, чего мне стоит вот так сидеть с сыном и говорить про «стихи и очерки» и подобную чушь. Ты должен также осознать, что чувствует отец, когда отправляет сына в жизнь, а тот вдруг принимается хворать, потому что не выносит работы. Теперь о сути, Биббз. Я очень много говорил о тебе со стариной доктором Гурнеем, не раз и не два, и считаю, что разобрался в твоем заболевании не хуже, чем он! Слушай, буду с тобой откровенен. Я поступил с тобой жестче, чем с другими мальчиками, но сделал это ради твоего же блага, ибо видел, что тебе нужна встряска, а им нет. Ты всегда был угрюмым и капризным — и тебе была нужна работа, на которой не поспишь. Отчего же ты заболел вместо того, чтоб возмужать и стать настоящим человеком? Я спросил об этом старину Гурнея в лоб. Так и сказал: «Послушайте, не причина ли в том, что он прямо-таки возненавидел эту работу?» «Да, — ответил он, — именно так. Если б она ему нравилась, он бы не хворал. А она ему не по душе, отсюда и проблемы с нервами. Чем он старательнее, тем сильнее он ее ненавидит; чем сильнее ненависть, тем хуже здоровье». Ну, он выразился не совсем так, но смысл ясен. Так дела и обстоят.

— Да, — согласился Биббз, — похоже на то.

— Тогда я подумал, что всё в моих руках: я не только пошлю тебя туда, но и заставлю полюбить этот труд!

Биббз задрожал. Он посмотрел на отца полным ужаса взором.

— Я не смогу, — пролепетал он. — Не смогу.

— Не сможешь вернуться в цех?

— Нет. Не смогу полюбить эту работу. Не смогу.

У Шеридана лопнуло терпение, и он вскочил. По его мнению, он всё прекрасно объяснил, предоставил все доказательства, даже просил, чего отец делать не должен, а в результате столкнулся с глупым и непостижимым упрямством, коим Биббз страдал с детства.

— Богом клянусь, полюбишь! — рявкнул он. — Вернешься в цех и полюбишь! Гурней говорит, если полюбишь, не заболеешь, а вот если опять начнешь ненавидеть, работа тебя убьет, потому лучше смирись и получай удовольствие. Ладно, Гурней дурак! Ненависть к работе никого пока не убивала, и ты выживешь, что бы ты там о деле ни думал. Я никогда не ошибался в серьезных вопросах и, когда послал тебя в цех, тоже не ошибся. Я это докажу — ты отправишься обратно и подтвердишь мою правоту. Гурней говорит, что всё из-за «психологического настроя». Ты научишься настраиваться правильно! Он говорит, еще пару месяцев — и вся эта чепуха, что случилась с тобой, пропадет без следа, и ты почувствуешь себя лучше, гораздо лучше, чем до того, как ты попал в цех. И тогда тебе придется начать там же — в том же самом цеху! Никто не посмеет называться меня жестокосердным человеком или плохим отцом. Я для своих ребяток делаю всё, что могу, и на моих плечах лежит обязанность воспитать сыновей настоящими мужчинами. Но пока у меня одна неудача — ты. Но я дело ТАК не оставлю. Не было ЕЩЕ такой работы, которая мне не по зубам, и мой собственный сын не станет исключением. Я сделаю тебя МУЖЧИНОЙ. Богом клянусь, сделаю!

Биббз поднялся и побрел к двери, но там обернулся.

— Значит, у меня еще есть пара месяцев? — спросил он.

Шеридан нажал кнопку звонка на столе.

— Гурней утверждает, что через два месяца ты окончательно встанешь на ноги. Иди домой и готовься к правильному «психологическому настрою», пока еще имеется время! До свиданья!

— До свидания, сэр, — покорно сказал Биббз.