Туата Дэ

Глава XVI

Тощий дубок торчал посреди поля. Многие ветки уже обломали грозы. Ручеёк протекал через это поле, но далековато, поэтому корням деревца не хватало воды.

Над полем собиралась гроза, Существо чувствовало это, хотя не могло осмотреть небо собственными глазами. Оно висело в слишком неудобной для этого позе.

Однако в самый раз для того, чтобы в поле зрения Существа попадал ручеёк.

Прохлада бежала по камням, игриво поблескивали волны. Дерево росло слишком далеко. Существо уже не пыталось высвободить хвост, а только изредка облизывалось.

Быть может, гроза утолила бы его жажду? Но тучи надвигались не налитые влагой, а багровые. Не молнии ходили по ним, а разверзались и смыкались потоки огня.

Существо не видело, что творится над его головой, поскольку голова висела вниз, а длинные отростки на ней колыхались в воздухе, иногда доставая до травы. Однако оно чувствовало: воздух, обычно стоячий, пришёл в движение. Трава рывками вздрагивала.

Существо продолжало наблюдать из прорезей век за бегом воды. Ему больше ничего не оставалось.

Потом оно увидело, что вдоль ручейка идёт человек.

Человек двигался легко, но без спешки. Он размахивал руками. Обрывки ветра раздували ему рукава, забивались под белую накидку. Существо разглядело, что пришелец улыбается.

Оно повело ноздрями.

Человек остановится и посмотрел на висящего. "Сейчас сбежит", подумало Существо.

Человек стал подыматься по пологому склону от русла к дереву.

"Полезный идиот", подумало Существо. "Шанс."

Не теряя улыбки, человек заговорил:

– Ты висишь здесь, потому что наказан?

Выпуклые веки моргнули.

– Или потому, что наблюдаешь за ходом воды?

Снова сомкнулись и разомкнулись два скользких века.

– У тебя нет сил говорить, – догадался человек, – но я тебя понял. Рад, что ты вмещаешь противоречия! Ценю такое!

Повешенный разглядывал гостя, его широкую блузу, накидку, растрепанные волосы, чуть прищуренные от смеха глаза. Ему стало не только голодно, но и любопытно – свойство, поспособствовавшее его нынешнему неудобному положению. А человек, к счастью, не убегал и не умолкал:

– Мир меняется, потому я здесь. Стало не слишком-то уютно на твоей стороне земли, а? Я пришёл глянуть, что тут есть, а тут такие дела творятся – ну и буря же назрела! Слушай, я подойду к тебе.

Повешенный слегка изогнулся, вытянув заостренное лицо. Нет, зрение не обманывало. Человек всё так же улыбался краешками рта. Его не оттолкнул запах гниющей слизи, не отпугнуло тело, непохожее на его собственное, не отвратило посапывание узких ноздрей.

"Из всех людей на моей памяти этот – самый бесчеловечный", – определил для себя Повешенный. В его отростках приязненно забурлило подобие крови.

Что скажете?

Брошенный на обочине разбитого шоссе огромный транспортный дрон напоминал поверженного стального динозавра. Его массивный корпус, весом в тысячи тонн, был буквально вморожен в асфальт. Ледяной панцирь оплел механические конечности, блокируя шарниры.

Из приоткрытого брюха торчали ноги двух рабочих в потёртых комбинезонах, пытавшихся расковырять запершие махину ледяные оковы. Раздавался мерный лязг ударов отбойных молотков по стали и глухие ругательства.

– Да чтоб тебя! Весь чёртов двигатель в льду! – выкрикнул Ваня, один из рабочих, наконец выбираясь из недр дрона и с облегчением выпрямляя затёкшую спину. – Системы контроля напрочь отказали! Чуть не отморозил себе всё, что можно. Как в западне оказались.

– А я говорил, что стоило подождать хоть немного тепла, – проворчал Костя, его напарник, примостившись на гусенице, чтобы передохнуть. – Эти проклятые климатические качели доконают нас раньше срока. Позавчера знобило от сорокаградусной жары, вчера целый день ливень хлестал, норовя смыть все дороги, а сегодня зима пришла. Белым-бело кругом – ни черта не видать дальше собственного носа.

Ваня хмуро оглядел заснеженные развалины вокруг – остовы когда-то оживленной трассы, здесь и там торчащие обломки машин, припорошенные снегом бетонные плиты. Серое затянутое облаками небо давило низко над землей, обещая новую порцию снегопада.

– Транспортный график надо соблюдать, знаешь ли! – буркнул Ваня. – За каждый час простоя компания штрафует нас на полторы тысячи кредитов. Кому нужна эта промёрзшая Антарктика, не пойму. Лишь бы ресурсов побольше выгрести. Будто на своей-то территории для стройки нефтяных вышек мало места...

Костя крякнул с усмешкой и полез за спрятанной под курткой фляжкой.

– Не береди старые раны, а то я опять вспомню, какой красавицей была наша столица, пока не сожрали её эти металлические монстры...

Они ещё некоторое время поворчали, греясь терпким самодельным самогоном и вспоминая прошлое, а потом снова принялись расчищать огромное брюхо дрона от льда – иначе им не удастся запустить механизмы и продолжить транспортировку столь ценных ныне масс разрушенной территории их родной страны в далекую мегакорпорацию, строящую себе новые небоскребы из чужих костей.

– Ты боишься бури, наверное? Ничего! Я рядом. Мы со всем справимся, правда? Иначе и быть не может!

"Твоя белёсость – всего лишь ещё один цвет, а не знак превосходства. Похож ты на меня, уродец, похож. Лишенный всякого чувства, кроме основного. Обрубок. Изгой самого себя".

По мере того, как белый юноша приближался, напряжение в воздухе усиливалось. Казалось, вся гравитация места собирается вокруг этой новой для здешнего поля фигуры. Может, именно в новизне крылась причина? Или в здоровом токе сил, ступившем на эту забытую землю? Отростки на голове Существа потянулись уже не вниз, а вперёд.

Как наэлектризованные. Как нейронные окончания.

Человек проговорил что-то ещё своим глупым улыбчивым ртом, но Повешенный уже не слушал, ибо новая гравитация потянула его с мощной силой, той самой, которую он не мог найти в своём запасе воли и желания жить – с такой силой, что запутанный в расщепленной ветке хвост высвободился. Существо скользнуло на землю и стремительно, как только могло, кинулось на своего избавителя.

Повешенный спешил – но, странно, человек даже не попытался бежать.

"Посмотрим, каков ты на вкус, расчеловеченный белый выродок!" – восторжествовал Повешенный, всеми присосками лап вцепляясь в тело перед собой. Он взобрался на добычу одним скользким рывком, как на ствол или торчащий из воды камень. Человек покачнулся под весом иссиня-липкого тела, но не упал.

Отростки поползли в уязвимые ноздри, глаза и уши. Существо пульсировало от предвкушения. Закрепившись, оно вытянулось, зазмеилось тонко и целиком ринулось прямо в усмехающийся рот.

Влага гортани манила его слишком сильно, слишком поздно Повешенный осознал, что улыбка в последний момент стала шире. Слишком поздно – когда, заглатывая и растворяя кислотами мягкий язык, он нашёл на нём вкус последних слов:

– Тебе моё, Повешенный. Мне – твоё.

Слишком поздно, чтобы разочароваться или испугаться потери свободы, ибо все прочие слова этого пришельца уже вошли в голодного Повешенного, как новая кровь. Теперь он знал всё.

Зачем пришёл этот выродок, чего боялся и желал, каким образом укрепил улыбку на своем лице. Как позволил себе раскинуть объятья для перевернутой твари. Для чего ему свободная одежда.

А главное – путь, по которому можно вернуться.

То, чем стали оба, откинуло с лица иссиня-липкие пряди. Бывшая блуза оттянула рукава почти до земли, получив новую материю. Накидка раздвоилась, сползла на грудь.

– Теперь можно записывать во много раз больше, – довольно сказал этот новый, осмотрев себя. Тут же он начертал эту мысль несколькими знаками – прямо ногтем, чернильным и заостренным, на развороте многослойного рукава. Затем он повернулся и скользнул к воде.

– Как меня будут звать-величать? – спросил он себя.

Ручей весело блестел под огненными сполохами, заволокшими половину неба. Вода бежала быстро и свободно из одной дали в другую. Новый удовлетворено кивнул своим мыслям и нырнул в поток.

– Имя тоже стрёмное, – продолжал придираться Флёйк. – Что-то мне подсказывает, что оно похоже на выдумку диванного философа, который не знает, как назвать персонажа для своего аллегорического эссе. Давай я тебя буду звать Весельчак, ну или Пофигист.

Аллегро покопался в кармане и наугад вытащил фигурку.

– Ну смотри, – он повертел фигуркой в воздухе, – вот такого можешь называть подобными односложными кличками. Если бы у меня было мозгов, как у игрушки, то подошло бы, вот только такая конфигурация означала бы, что у нас огромные проблемы. Вырождение, так сказать.

– Ну тогда Трикстер, допустим!

– Пошло, – поморщился Аллегро. – Просто роль, функция. Одним голым архетипом быть позорно, это слабость, потому я всегда был несколько против слишком глубокого погружения в термины мозгоправов, вот уж из чего культ делать нельзя... Нет уж, я – то, что я есть, и набивать карманы буду всем, что мне подходит. Как бы неприятно ни смотрелся – тебе придётся привыкать. Посуди сам, характеристика очень точная, а следовательно – удачно само имя.

Флёйк отвернулся и через некоторое время заговорил снова:

– Да уж, вырождение... Видел бы ты своё лицо, с трудом похож на человека. Откуда вы лезете, хотел бы я знать? В свое время тут было относительно пусто.

Аллегро навострился.

– У меня была комната, а в ней рояль, – продолжал Флёйк. – Душная, конечно, а по полу носились комья пыли, но зато из окна можно было глядеть на яблони, они цвели. Только я никогда не мог открыть окно, даже не понимал, что его держит задвижка... Я играл этюды, а Флора, как я теперь понимаю, приходила из сада послушать через стекло. Я не видел её, но замечал силуэт. Казалось, за мной всегда кто-то присматривает.... – Флёйк мечтательно вздохнул. – А теперь Тео на крышке того рояля в пять нафиг слоев раскладывает свои чертежи, карты и чем он там ещё упарывается. Скажи, вот ты шаришь вроде? Какого хрена он там ищет?

– Да то же, что и все, наверное. Только он не ищет в прямом смысле слова. Он делает то же, что я, но на собственный лад: изображает всё, что уже знает, и надеется на возникновение новых зон прямо на пергаменте. Синтез, иными словами. Иногда получается. Самый простой пример – это, представь, несколько уже известных зон выстраиваешь на карте так, чтобы похожие контуры оказались рядом. Вуаля, теперь всё остальное пространство – твоя терра инкогнита – получает очертания...

– Нет и не может быть никаких карт, – перебил Флёйк и с размаху надел фуражку. – Седлаешь мотоцикл и херачишь вперёд, или куда заведут дороги. Ну и смотришь, что тебе откроется... Хотя нет, – добавил он уныло, – забудь. Такие заходы оставили мне только груду металла.

– Ошибка выжившего, – осторожно начал Аллегро, – заключается в том, что мы на чужом примере латаем не те места, которые уязвимы на самом деле. Поступаем логично, но наоборот. Если ты прилетел с боя на честном слове, да на одном крыле, как Тео любит напевать, это значит, что у тебя по крайней мере правильно была собрана обшивка. Всё остальное издержки, нефатальные дырки на крыльях... Так ты говоришь, далеко катался?

Поздно ночью Тео выбрался из дома.

Он был сыт по горло, о чём не забывала напоминать ему незаживающая старая рана, собственно, поперек шеи. Он забинтовал её так туго, как только мог. Полузадушенный, он не мог как следует работать. Как назло, именно сейчас его полоумные соседи вовсе с цепи сорвались. То Аллегро притащил какую-то сверкающую безделушку и требовал консультации по ней. То Алина со своим Чесноковым носится, как с писаной торбой.

"Ещё недавно я понятия не имел ни о каком Чеснокове!"

Нет, с Тео было довольно.

Чтобы ни с кем не столкнуться напоследок, он покинул дом тайком, как вор. Связал простыни из своей постели и выбрался из окна одиночной мансарды на карниз второго этажа. Потом Тео спрыгнул.

Его ноги принял в себя верный снег, хрустнув настом под тяжестью тела. С этой стороны дома всегда было холодно. От Пустошей здание отделяла только старая изгородь, сломанная в нескольких местах. Перелезая груду беспорядочно скинутых досок, Тео зацепился за одну курткой и удрученно заметил, что не так легок на подъем, как раньше. Но ничего. Он найдёт свой флаер. Почему он не занялся этим раньше? Бедная машина ждёт его посреди леса, избитая аномалией... Он починит флаер.

В глубине души Тео надеялся, что если очень попросить, то летательный аппарат починится сам. Срастётся, как разорванная мышца... бывает же так?

Но только в глубине души. Поднять оттуда настолько нежное чувство он не смел. Не таким он был, чтобы выставлять напоказ глубокое. Закутав шею и лицо в обрывок плаща, Тео топтал снег, вбивая свой вес в нетронутую белизну. Двигался он уверенно, забирая немного влево от дома. Он знал Пустоши. Он помнил, куда идти, где место его аварийной посадки, из-за которой он застрял в такой дыре с кучей неразумных личностей. Сколько бы лет ни прошло. Знание делало снегопад его личной стихией – он мог без спросу разворошить тут всё, что пожелает.

И никогда в жизни Тео не стал бы так поступать. Ему нужен был один-единственный путь. За его спиной останется безупречная цепочка следов, ведущая прямо к цели. Красота единичности. Она создаётся лишь тогда, когда отбрасываешь всё лишнее, искривленное... недостойное.

Именно этой красоты он добивался в своих чертежах и прогнозистских схемах. Чертил и вычислял их десятками, истощая общую компьютерную сеть – а затем отвергнутые варианты отправлялись в корзину один за одним. Обрезками своих карт Тео топил печурку вечно холодной мансарды, и тем не замерзал насмерть. Необработанные черновики занимали ещё одну ничейную комнату на первом этаже с каким-то ненужными музыкальным инструментом посередине. Из его крышки вышла отличная столешница.

"Теперь Аллегро станет совать в них свой нос, – с досадой думал Тео, – да только не поймёт ничего! Что он сделает с черновиками, интересно? Очередные настольные игры? Безделица! Только и возятся с пустым баловством! Я для них всех тиран, ишь ты. Ну так вот, больше я за вас не отвечаю. Я отправляюсь к тому, что для меня главнее всего. Я улечу. А вы хоть провалитесь."

Стало хорошо и свободно. Тео с удовольствием вдыхал ледяной воздух. Снегопад резал ему лоб и щеки, но и пробуждал от затхлого домашнего воздуха. Движение разгоняло кровь. Белая куртка делала Тео почти невидимым. Это ему нравилось больше всего.

Тео не сразу понял, что его шаги звучат иначе, чем прежде. Когда хрустнуло так, словно кому-то пробили череп, он остановился и взглянул под ноги.

Белизны под ним не было. Только невесомую пелену пороши гнал ветер.

Чёрный лёд треснул ещё раз и вдруг плюнул водой.

"Я действительно слишком тяжёлый", успел догадаться Тео, прежде чем холод сковал его мышцы и ворвался внутрь. Всё произошло слишком быстро. Окаменевшее в судороге тело пошло на дно. На дне – Тео чувствовал – ждала смерть. Она была более чужой, чем можно себе представить, и именно этим убивала.

Сознание вытекало последними бредовыми картинами: будто пепел от всех обрезанных и сожженных возможностей и желаний сделал воду настолько чёрной.

Или не возможностей, а...

Смерть дыхнула Тео в лицо гнилым дыханием. Вдруг он ощутил рывок наверх.

Через неопределённый промежуток времени Тео обнаружил себя всё ещё существующим. Даже выкашливающим воду. В затылке стучало, будто по нему битой ударили. Зрение из всех чувств вернулось последним и показало Тео смутный черный силуэт высокого роста.

– Благодарю... – прохрипел Тео, пытаясь сфокусироваться.

От силуэта шёл пар. От одежды, от мокрых волос, свисающих верёвками. Одна рука незнакомца поглаживала то ворот, то рукав плаща, как будто пыталась успокоить загнанного зверя.

– Домой, – выдавил из себя Тео и отключился, вверяя себя рукам незнакомца.

Шварц наклонился к спасенному. Пальцы пробежали по шее, отгибая мокрый, сбитый бинт. На секунду остановились на полосе розовой кожи. Шварц искривил рот в асимметричной усмешке, проникая под ворот куртки. Оттуда он вытащил шнурок с ключом, стянул его с Тео через голову и повесил себе на шею.

Он ушёл прочь от озера, ступая след в след по цепочке, которая привела сюда Тео. За спиной Шварца усиливался снегопад.

Плащ давил ему на плечи мертвым грузом. Можно было сбросить его, оставить и побежать налегке. Пусть бы плащ застыл багровой коркой. Шварц вместо этого замотался в него плотней. Было тяжело и тепло – пропитанная кровью ткань грела его, не так, как греет огонь или солнце, но особым, болезненным теплом, сохраняющемся среди гниения. Ткань льнула к нему. Шварц был не против. Он тоже любил выживать любой ценой.

– Как тебя зовут? – спросил он на ходу, чтобы не молчать.

Смесь множества отбросов, сросшаяся с его одеждой, зашевелилась, отдавливая Шварцу плечи.

– Ага. Так ИМ и представимся.