Туата Дэ

Глава XVII

Гостиница - Номера

Она ничего не замечала.

- А ты самый настоящий полковник?

-Полковник! И даже генерал!

- И ты воевал?

- Ещё как! - виски ударило изнутри черепа как молот, - Да что генерал - я бог!

- Бог! - ахнула она, хихикнув, прижав ладонь с наманюкиренными пальчиками ко рту.

- ДА! - крикнул я, - Меня нельзя. Убить!

Но у ячменного янтаря, похоже, получалось. Я вновь рухнул на хрустящие от крахмала гостиничные простыни, ласкаемый страстными руками

- Понимаешь или нет?- шептал я ей на ухо,- Понимаешь?!

-Да, - выдыхала она духи в моё ухо.

- Почему я бог? Потому что я владею страхом. Я разрешаю врагу бояться меня. А если бежит мой солдат... Знаешь что я делаю?

- Что ты делаешь, мой генерал?!

Моя правая рука, наконец, нашарила под кроватью то,что нужно. То,без чего я уже жил так долго.

Что мне нравилось в этой шлюхе… Что нам всегда нравится в шлюхах? За что мы платим любым шлюхам? За их умение врать. Она так страстно шептала, вторила мне…. Но эта девка-ночь даже виду не подала, что видит пустой рукав, а под ним - отсутствующую по локоть руку и грубую штопку культи из которой выглядывала сохранившая подвижность,обломанная косточка...

-Уох! - в притворном ужасе вскрикнула она, когда из-под простыней появилась деревянная кобура, а из неё- огромная рукоять «тампера» .

На колени.

Она, в одной нижней рубахе, едва сдерживающей её груди, рухнула на даже не спросила- настоящий ли он. Не клеился вопрос о ненастоящести к массивной скошенной пистолетной рукояти и потёртому ребристому цилиндру казённой части. Она зачарованно глядела на блестящий как ртуть полуфутовый стальной кожух - частично принимавшему на себя ярость пороховых газов, вырывавшихся из похожего на осиного гнездо дополнительно наставленного полуфута ствола.

Возможно, хотела что-то спросить или сказать, но не успела - когда я смог сдвинуть замок и «тампер» в у меня левой руке просто сломался.

Я швырнул ей раскрытый пистолет.

Это было даже забавно.

Золотое донце двухфунтового артиллерийского патрона, выдернутого из-под обшлага, -обычно у меня их с собой по десять, но сейчас я смог достать только два - сверкнуло в свете люстры и и мягко шлепнулось у её затянутых в шёлк коленок.

А она ждала, что я её буду раздевать?

Девочка, ты, в самом деле, мягкая и в тебе много жира…

Я потрепал её по пухлым мокрым щекам и показал, что и как надо делать.

Должно быть, огнестрельное оружие было её призванием. Во всяком случае, эта золотоволосая кукла была понятливой. Гильза исчезла в граненой серости патронника.

Девочка никогда не видела настоящего оружия, она была восхищена и испугана…

Наверное, она даже не понимала, насколько всё серьёзно. К этой громадине у меня было всего два патрона. Европа -это тебе не Тяжёлый Континент. Тут оружие достать не так просто.

Но пустые руки горели огнём словно бы я подцепил какую-то кожную заразу. Клянусь, сперва, так и подумал. Даже купил какое-то вонючее,злобное мыло и драл им руки до красноты при каждом удобном случае. Чесотка, конечно, пропадала - на время, - сменяясь болью высушенной химикатами кожи. Но с каждым днём, проведённым в бездействии, она только усиливалась.

И я купил «тампер». Случайно. Вместе с двумя штатными сигнальными зарядами. Его продавал матрос, которому явно было не на что выпить. В этом не было ничего удивительного. Ведь «тампер» и есть однозарядный пистолет, рассчитанный под гильзу английского двухфунтового пушечного патрона. Они до сих пор есть на любом судне. Очень полезная штука. Способен бросить холостым выстрелом прикреплённый к деревянной стрелке леер на сотню метров. Или трахнутьв небо сигнальной ракетой. Или выстрелить ярким фосфорным плевком. Правда, у него есть ещё одно замечательное свойство - к нему прекрасно подходят и обычные снаряды от этой пушки. Причём неважно - «тампер» может быть американского производства, как мой, хартфордский «Кольт патент файрармз мануфактуред ко.», а патрон английского. А может, быть и наоборот. Ами освоили этот бесполезный, слабый бронеломный снарядик от английского орудия, именно из-за «тампера» .

Официально -вовсе не «тампер»

Говорили, что он был так сделан специально - возможность стрелять артиллерийским патроном была дана, чтобы жару призовым немецким партиям. Может и так, не знаю. Вот что точно известно - я мало видел, как по людям из «тамперов» стреляют. Люди - слишком худосочная мишень. Но двухфунтовый снаряд, весит не меньше, чем каждая из ринувшихся на волю из её разорванного лифа грудей. Такой вполне может повредить даже лёгкий корпус подлодки...

Охотиться им просто замечательно.

Она даже не подумала, что может выстрелить в меня.

Я касаюсь дульным срезом кожи между грудей и под стук сердца, что доходит до меня сквозь сталь и дерево, вспоминаю, как на Такоради, мы с Гришемом, брали джип и ездили охотится на мастодонтов.

Если бы это был бронебойный... Легко бы он проломил кость между её кобыльих сосцов, огромных как миномётные бомбы.

Шёлк трещит и рвётся.

Надо же, ничего, в самом деле ничего под ними нет.

Даже не заметил бы её грудей. Бронебойный…

- Блам!

И опускаю «Тампер» к её сердцу, раздвигая молочную кожу

Моя сегодняшняя ширли темпл натужно смеётся, принимая всё это за игру. Мне нравится её смех.

Бронебойный превращает в кашу голову старого самца, от толстого черепа которого отскакивают, только царапая кожу и раздражая его, даже винтовочные пули триста восьмого калибра ... После двухфунтового бронебойного - даже пила не нужна,чтобы достать бивни. Просто дёрнуть посильнее - и они сами выпадут из потрескавшейся верхней челюсти мастодонта. В месиве из кости, мяса и мозга их держит только успевшая подсохнуть вязкая липкая кровь.

-Блам!

Наверняка, ей такого видеть не доводилось

На Тяжёлом Континенте достать бронебойные к двухфунтовкам было легко. Их целыми кораблями отправляли на Восток, так спешно и быстро, не считая сколько осталось в Му.

Но здесь -Европа! Да и тот квебекец совершенно не походил на полковника Айка. И выбор у него был меньше - один ворованный судовой «тампер», невесть как оказавшийся внутри Советской Германии, и два сигнальных патрона к нему. Но, в отличие Айка, он не заставляет меня ждать

Никакого особенного смысла в его названии не было. Пистолет называется не «тампер». На моём, пахнущим маслом и пластиком, было проштамповано КАЛАЙБР 157. МОДЕЛ 1941 СМОКЛЕСС. Сами видите - у этого оружия нет никакого имени.

Правительственная модель -и всё. Совсем как я.

Но звук выстрела бьёт по черепу как молот по раскалённому куску железа -потому его и зовут «тампер».

Осветительные я взял просто для того, чтобы в пистолет можно было хоть что-то зарядить . И чтобы тот матрос не думал обо мне плохого. Ну идиот, ну хочет бахнуть погромче, повеселить дам...

Хотя, сигнальный снаряд - это плевок белого фосфора в томпаковой оболочке. Такой способен проломить борт броневика,если в упор.

Собственно, я даже не знал, что мне с ним делать - но проходить мимо тоже не стал.

Гришем ввалился в номер без стука. Вот уж не подумал бы, что забыл запереть дверь. Впрочем, американский самогон всегда больно бил пор моей памяти....

Увидев разорванную ткань, нагую по пояс американку, меня, забравшегося в обуви на кровать и давящего каблуком нежную кожу девичьих бёдер свалившуюся ночную рубаху и - готовый к бою сигнальный пистолет в моей руке,воткнутый- как эрегированный член, как кол в сердце упырихе, - меж её огромных… Он, не стал терять драгоценные мгновения.

Я думал, что успею нажать на спусковую скобу - пока его взгляд, хоть на мгновение, задержится на её кобыльих достинствах…

Мне, в самом деле, было интересно - уцелеют ли её огромные груди, если я разнесу её сердце выстрелом в упор?

Золотокудрая головка, даже сейчас не прекращавшая жевать резинку, уж точно должна была бы остаться целой. Я бы оставил её муску себе.

Старый индеец учил меня как спускать воду из тканей, вынимать раздробленные кости и сушить голову, не давая убежать плененной муску.

Очень даже хорошо, когда убивают из такого сильного ценциак как “тампер”. Душу, не понявшую,что она уже мертва легче обдурить…

Но ничто мужское не дрогнуло в Гришеме. Даже мышцы глаз не дрогнули, чтобы хоть краем глаза приласкать эти конусы снарядов из мяса и жира с красными чувствительными наконечниками взрывателей - на которых нет и никогда не было предохранительных колпачков.

Не тратя попусту слов на пьяного, он, одним звериным шагом, покрыл расстояние от двери до постели и просто ударил что есть силы. Пальцы разжались, «Тампер» выпал из руки, покатился по шелковому одеялу и со стуком упал на пол.

- Господин полковник, -заявил он сходу, повиснув надо мной, едва пришедшим в себе от падения, - Извольте выбросить бабу из номера! Сами!

Опять немецкая проститутка? - спросил он, не смущаясь присутствием всё ещё искавшей свои вещи девицы.

-Ну что ты! - я слабо шлёпнув подвернувшиеся обильные кобыльи достинства, вываливающиеся из украшенной путаницей кружев котомки из белого шёлка, - Смотри какая океанская корма! У немок нет такой роскоши. Они сухие и тощие, как лядащие клячи.

Дурак! -бросила мне она, чисто автоматически. Как всегда отвечала на любое замечание по поводу своей задницы.

- Что ты от меня хочешь, Капелька? - спросил я, когда она ушла, оставив на память свое разорванное нижнее бельё. И впервые понял,что мой верный пёс смотрит на меня с презрением.

- Сейчас, - в тон мне ответил мой адъютант,- Ничего.

Или... Он уже не мой Гришем? Вынужденная неделя безделья, бесполезная работа мозга на холостом ходу, перемалывания одних и тех же решений в ожидании решения расплавила меня. Я размяк. Да что же это такое со мной?

В Гонсуэльясе я бы давно пристрелил кого угодно...

-Напрасно я тебе показал эту штуку, тогда, в Такоради, -сухо сказал он, вне всякой связи с предыдущим вопросом.

Гришем снова выбил у меня из пальцев артиллерийский пистолет, основательно избил меня и, схватив меня за шкирку, потащил в ванную. Я безропотно, как влажная глина, принимал удары, считал босыми ногами пороги и струи ледяного душа, пропитывавшие мою такую замечательную шёлковую рубаху -изорванную и измятую Гришемом. А мозг продолжал работать автоматически. Словно бы в нём, как в бредящей радиостанции, под ударами Капельки, какие-то контакты вставали на место....

Они легко, даже слишком легко туда вошли. Пятеро мальчишек, пятеро «косточек». Большой Баррас, Гонсалес Пуля, Нож Иванес и самый младший, Хорхе, которого никогда не звали по имени,а только - Малыш вошли в заброшенный особняк вслед за своим вожаком Мануэлем.

Это место когда-то принадлежало не то какому-то комендадору, арестованному за своё богатство президентом, не то старому испанскому роду, пришедшему в Мехико чуть ли не с самим Кортесом. Некоторые утверждали, что огромным особняком когда-то владел старый генерал, воевавший не то с испанцами,не то с американцами. Когда-то он был известен, но, выйдя в отставку обеднел и был всеми забыт.

Хозяина дома оставили слуги, которым ему нечем было платить и внуки, которым он более ничем не мог быть полезен и даже наоборот - о родстве с ним следовало как можно скорее забыть, ведь оно могло повредить карьере и полезным знакомствам. И потому старый генерал умирал в одиночестве, на грязных простынях, в неубранном доме. И хоронить его никто не пришёл...

Много слухов ходило об этом доме, окружённым некогда роскошным садом, полным позеленевших мраморных скамеек и высохших прудов, а сейчас заросшим и похожим скорее на лес, чем которым он был раньше. Много, очень много.

Но что наверняка знал о нём Платеро - «Серебристый», -алькальд всех «бычьих косточек», шаек малолетних оборванцев со скотобоен, орудовавших по всему городу - так это то, что слишком долго «косточки» обходили своим вниманием заброшенное здание на краю города. Тем более, что никто не охранял, никто не претендовал на оставшиеся там вещи...

Со стен, охранявших особняк и сад сыпалась древняя высохшая извёстка и из кладки можно было даже рукой вынуть любой кирпич - но перелезать через них или искать пролом в ограде им не потребовалось. Покрытые рыжей пылью петли, изъеденные океанской солью и дождевой водой и временем, не выдержали веса когда-то чёрного, а теперь рыжего -но всё ещё неподъемного, морской якорь, чугунного литья ворот. Нижняя сломалась, оставив в сколотом кирпиче штырь, а верхняя просто выехала

Упавшая левая створка ворот лежала в пыли. В особняк можно было войти с парадного входа, шлёпая босыми пятками по расползавшейся брусчатке и дурачась.

- Не стоит отставать генерал дон Хорхе! - легкий подзатыльник смущённому вниманием Малышу Хорхе, который умудрился наступить на какую-то сухую ветку, расползшиеся по всему присел на треснувший мраморный бордюр, чтобы вытащить из грязной ступни занозу, - Нас ждут на приёме!

Га-га-га!

- Адмирал дон Малыш!

Мануэль позволил своим подчинённым немного повеселиться, а потом напомнил о деле.

- Ну, хватит, - и они шагнули, сменив жару на прохладу каменной тени

- Тащите всё, что кажется старинным, - напомнил он повеление Платеро, - Любые побрякушки - часы, подсвечники, вилки...

Может быть тишина и стены, покрытые истлевшими коврами в которых тонули звуки шагов - и высокие потолки настраивала на определённый лад и поэтому мальчики вели себя тихо.

Может это их и спасло. Потому что, когда они вошли в очередную комнату -точнее,огромный зал, стены у которого состояли из мутных, покрытых пылью зеркал.

Посреди зала, отражаясь лежал Кровяной Иисус.Такой же громадный, как и в приютской церкви -только насосавшийся с крови и смогший слезть с креста.

Должно быть, именно поэтому место и опустело. Когда Кровяной стал достаточно силен, он просто перебил тут всех.

Сердечко Малыша стучало так громко,что его можно было услышать даже на улице.

Остальные мальчишки не узнали это тварь, а Малыш сразу понял - кто он. Только они с Мануэлем знали...

Время застыло над древней тварью и перепуталось ещё сильнее...

Приют располагался в старом доминиканская монастыре. Когда-то давно, это была богатая обитель, основанная во времена завоевания Юкатана, обнесённая стенами, на чьих землях гнули спину множество работников. Но дни её славы давно прошли. Монахи вернулись в Испанию или разбежались по другим монастырям. Брат-эконом захлопнул тяжелую книгу и чернила в его чернильнице высохли под жарким мексиканским солнцем, земли перешли во владение богачей... Словом, от былого только и уцелело, что бывший дормиторий -задание старинное, времён испанского завоевания, с толстыми стенами, коническими сводами и небольшая церквушка, позднейшая пристройка

- ... римский полковник зарубил его. После чего выбросил изрубленный труп в ров, на поживу голодным иерусалимским собакам.

Так говорил старший, Мануэль, сидя на полу около рядов кроватей.

..- Только даже собаки, которых евреи скупились кормить -мол, голоднее, злее будут,- продолжал он, - Не стали жрать желтый труп Кровящего. Даже отрубленную голову и ладони не стали. А ночью, каждая отрубленная рука, каждая часть тела поползла - загребая песок и глину. Так появились они - лепились любой к человеческой мертвечине, собирались в подобие тела…

Перед тем как закончить свою страшную историю, достал из своих необъятных карманов крошащуюся плитку табака. Мануэль жевал табак - надо ли говорить, что в приюте Святой Катарины это было запрещено? Но он не боялся, не боялся ничего - ни того, что его могут застать не в постели после отбоя, ни того, что сестра Рикандинья услышит запах табака.... Впрочем, ему много чего дозволялось. Сёстры побаивались его. Стареющим женщинам было и так приходилось трудно. А тут ещё надо как-то сладить с буйным, жарким ураганом уже два раза вырывавшимся из толстых старинных стен дормитория -и возвращавшихся обратно с улиц Илии в сопровождении карабинеров. Даже сейчас, лишь обещание сестры Рикардиньи, поклявшейся, что если его приволокут и в третий , то она сдаст в его исправительную колонию, заставляло его день за днем, терпеливо дожидаться срока выпуска.

Впрочем, истошно визжавший поросёнок, неизвестно как поднятый к самому кресту и перебудивший всех в то утро заместо петуха, насчёт терпеливого ожидания, мог бы и поспорить...

- Сёстры - подал голос кто-то из-под одеяла из мешковины, - Сёстры это как-то не так рассказывают.

- Больше слушайте их!- усмехнулся Мануэль,- Сёстры знают о Кровящих Иисусах больше всех. Думаете, они вас просто так порют, по воскресеньям, разом, за всю неделю - перед одним из Них? Вот уж нет.

Порка в детском доме была регулярным ритуалом.

- Сестра Мария читала, что он может кровь из вина делать. Зачем ему пара капель из наших спин...

- Нет, - авторитетно качнул нестриженой гривой чёрных волос Старший, - Это не так делается. Тут нужна не наколдованная. Живая кровь. Без неё не встать.

- Но римский полковник же зарубил его - шепчет из-под одеяла самый младший,

Библия учит, что поставленный над Иудеей римский полковник зарубил распятую тварь - Потому как услышал с креста речи социалистические, противогосударственные. Навроде, так нам читают. Как же тогда кровяные иисусы расползлись по всем сторонам света?

Он очень боится историй о живых мертвецах - особенно любимых в приюте.

Его мать умерла прямо на табачной фабрике. Какое там дать имя - она и вздохнуть не успела, когда её огромное горячее брюхо распорол нож ревнивой соперницы. Да так широко прошёлся, что его самого,с разрезанным лицом, смогли достать из неё ,ч уть раздвинув руками края раны. Пришлось посылать и за врачом, и за полицией. Впрочем, врачу и страже много дела тут не нашлось. Причина смерти матери была очевидна. Убийцу крепко держал за руки сразу десяток работниц. А синевший, недоношеный малыш, всё-таки смог, может быть с помощью прикидывавших к животу ладанки и дурно пахнущие негритянские талисманы, шлепавших и мявших его, а так же просто оравших, молившихся и просто мешавших друг другу баб, сделать первый вздох и закричать на на весь цех, громче женщин и ругавшегося на них за остановку работы - ещё до прихода карабинеров и доктора.

Он должен был умереть - по всем медицинским законам. Так сказал осмотревший новорожденного доктор. Но вот,лежал и требовал молока. Дурные девки и бабы, только что сами совавшие ему в рот колдовскую дрянь, тут же зашептались про нзамби.

Если б не управляющий - рявкнувший и посуливший пятьдесят песо,- быть бы кому голодным. Ведь мать его была мертва, а давать сосать грудь мертвому вурдалаку, даже мокрому, как обычный ребенок, пахнущему как ребенок, кричащему как обычный ребенок, чтобы там ни говорил доктор…