Туата Дэ

Глава XLIV

Пирмазен - Александровские казармы- полигон Графенвер.

Отнеси меня в тот замок,

Что властитель Монтезума

Для своих гостей испанских

Предложил гостеприимно.

Но не только кров и пищу

В расточительном избытке,

Дал король чужим бродягам

И роскошные подарки;

...

Как та праздничная пьеса

Называлась, я не знаю,

«Честь испанская», быть может,

Автором был ея Кортец.

Генрих Гейне, «Вицли-Пуцли»

Огромный тягач медленно катился по ночной дороге. Усиленные нейлоновыми нитями шины с шипением медленно катились, будто бы двигатель для того, чтобы столкнуть с места почти сто пятьдесят тонн гигантской автомашины, напрягал какие-то великанские мышцы, упирался ногами в грязь, а грязными огромными ладонями в похожий на железнодорожную шпалу бампер - и всё ради того,чтобы ось, - каждое колесо больше легкового автомобиля, - сделала ещё один оборот. Конечно же, это было не так. Для бомбардировочного двигателя головного тягача это были смешные усилия. Этот мотор делали для машин, способных лететь хоть вокруг Диска с полным бомбогрузом на такой высоте, где, без кислородной маски, начинали задыхаться люди. Если бы механизм, как и люди, знал, что такое работа, усталость пот, грязь, холод и долгая дорога - то восьмидесятифутовый ствол и массивное основание показались бы ему не тяжелее охапки дров. Тем более, что ему помогала и хвостовая спарка...

Он мог взреветь, разбудив всю ночную Германию, только-только успевшую привыкнуть к тихим ночам, когда не слышно железных звуков военной охоты, подняться на дыбы как бешеный конь, возглавлявший одну из призрачных охот и рвануть не медленнее любой гражданской «лягушки», выдав с места сорок четыре мили в час.

Но гигант катился очень и очень медленно, выдавливая воздух из протекторов, скрипя раздавливаемыми камешками и перемалываемым песком. Всё дело было в ночной дороге, в холодном воздухе, в Луне, надевшей свое лучшее платье из черного бархата, в редких деревьях, чьи контуры появлялись в темноте, как на проявляемой в темной комнате фотографии -и тут же исчезали. Как не ярки были конусы фар, размерами могущих поспорить с иным аэродромным прожектором и не редки машины на дорогах послевоенной Европы- двигаться следовало с осторожностью.

Ударить головным тягачом о деревянный столб линии электропередач - самое малое и безобидное, что могло случиться. Гораздо опаснее были пусть и редкие, но встречающееся железнодорожные переезды. А ещё можно было соскользнуть с полотна, потерять равновесие и завалить весь автопоезд на бок - как индийского слона, которому легионеры подрубили сухожилия. Это грозило крупными неприятностями от которых ни куратор, ни даже сам Селестин не смогли бы их прикрыть. Потому что стянуты будут полиция, военная полиция, а ставить на колёса артиллерийское чудовище будут военные инженеры. Учения 657-го артиллерийского батальона, служившие им прикрытием, будут сорваны - и уж виновниками скандала наверняка заинтересуются наблюдатели... Поэтому их автопоезд был только вторым, штурманом на первом шёл Капелька, Гришем, бессменный начальник штаба и адъютант самого Тампеста.

Согласно плану развёртывания, помочь перебраться через водяную пропасть Рейна батальону тяжёлой артиллерии должен был помочь Рейнский Патруль, имевший в своем распоряжении высадочные средства нужной грузоподъёмности. Но Гришем имел предостережение от Айка - любой ценой избегать ненужных контактов с военными. Это было понятно. Несмотря на своё высокое положение в Интендантской Службе, полковник был всего лишь полковником - и далеко не всесилен. И жаден - не желая делить полученные от Агентства деньги даже с теми, кто мог бы бы их взять.

На Айка Уиллем, может быть бы и наплевал - но отказаться от десантных барж Рейнского Речного Патруля ему прямо указывал сам Тампест. Ему тоже так было спокойнее.

Айк, обрадованный согласием, предложил так же полковнику перебросить пушки через реку по железной дороге. И Тампест снова согласился.

Но обдумав хорошенько это дело, Гришем пришёл к выводу, что они обойдутся без помощи. Весь чёртов смысл затеянной полковником тихой войны был в том, чтобы его подопечные смогли изучить их как можно лучше.

Смотревшие на него глаза полковника говорили «Нет».

Весь смысл бы в том,чтобы они проехали этот путь на этих машинах, чтобы их спины ныли от веса тащимого колёсными монстрами орудия,

Тем, кто будет стрелять из них в Лозанго, надо привыкнуть к новым масштабам и дальности. Они должны, если не породниться с этими динозаврами, то хотябы знать границы их силы.

Сами манёвры армии его не интересовали. Но они сковывали его по времени. Важно было без происшествий завершить ночные марши, но и прибыть на Графенвёр строго к назначенному сроку.

И, самое сложное - Рейн. Временные рамки учений связывали свободу Гришема. Во-первых, полигон. Во-вторых, через некоторое время, некоторые мосты, будут считаться уничтоженным - как подвергнувшиеся ударам авиации противника . Встреча с депутацией посредников сама по себе противоречила приказам Тампеста А если его ещё и объявят вне игры, принудив вернуться в Пирмазен...

Это, кстати, была ещё одна причина отказаться от радушного предложения Айка. Приняв участие в учениях, пусть и под чужими масками, они должны были полностью принимать и условия чужой игры.

Айк, поморщившись, согласился, что там будет полно воинских эшелонов, направляющихся на Восток. Но он поклялся, что сможет найти «окно». Гришему подумалось что уже тогда,в Пирмазене, это звучало жалко. Да и орудия, которых здесь не должно быть привлекут ненужное внимание.

Ни один гражданский мост на всём течении реки от Страсбура до Майна, просто не мог выдержать автопоезд весом 83 тонны. Рейн ,как и тысячи лет назад, надёжно преграждал путь во Внутреннюю Германию. Когда пришёл проконсул Цезарь, ему пришлось строить свой мост. Теперь, вслед за Цезарем, пришла очередь капитана Гришема.

Вся надежда была только на длину орудийного прицепа, размерами могущего поспорить с иным железнодорожным вагоном, и запас прочности, вкладываемый во все гидротехнические сооружения. Если двигаться аккуратно, то вес удастся распределить на два пролёта -и тогда вполне возможно... Если медленно. Зубы Гришема опять сорвали мокрую корочку только-только запёкшейся крови с истерзанной нижней губы. Уиллем был уже на грани того, чтобы начать серьёзно обдумывать проход по мосту без одной из машин. Отцепить концевой тягач и медленно - просто протащить его на толстом стальном блине основания. Он выполнен из лучшей американской стали и рассчитан воспринимать тяжкие удары отката при Искры, раздробленное асфальтовое покрытие -но какая, скажите, ему, Уиллему Гришему, печаль? Пусть об этом грустят немцы…

…..

Капли холодной воды цеплялись за грубые волокна шерсти, не желая ни скатываться вниз, ни впитываться в и так уже промокшую серую ткань утеплённой офицерской шинели. Они сливались одна с другой становясь похожи на крупные бриллианты - и градом сыпались с плеч и спины, когда он преступал, разгоняя кровь в застоявшихся ногах.

Высокая желто-зелёная трава, наслаждающаяся здешней сырой болотистой почвой, которую здесь давным-давно здесь никто не косил, достаёт ему до колена. Она хлещет его по непроницаемым бортам шинели, а ветер налетает треплет тяжёлую от сырости ткань и лупит по лицу будто бы сырым полотенцем с размаху.

Огромные тягачи, которые в этом мокром и холодном мире, казались единственным островком тепла - из-за буквально излучавших его похожих на мокрые бетонные волноломы огромных кабин и бензинового запаха быстро остывавших под ледяной моросью выхлопных газов, так же хранили воспоминание о жаре моторов.

Сердца машин работали сейчас не менее напряженно, чем во время долгого пути, питая гидравлику мощных домкратов.

Покусывая губу он следит как десятки тонн опускаются вниз столь медленно и аккуратно, что можно видеть как под массой металла гнётся мокрая трава, как она хлещет плоскость из бесчувственного металла, пытаясь одолеть свою неодолимую и тяжёлую как здешние свинцово-серые серые небеса судьбу

- Вы вполне могли бы ... -говорит, вернее, почти кричит - иначе было бы невозможно быть услышанным за работой моторов, - другой, чуть пониже, стоящий за спиной своего патрона. В отличие от него, одет с иголочки, согласно стандартному образцу правительства США. Он не держит руки в карманах как «британец» и на его мокрых, покрытых чёрными следами от солидола и машинного масла руках нет положенных тёплых перчаток.

- Тчшшшш! - осаживают его, нарушающего торжественный момент. Тот замолкает

Даллесон подходит к огромной фигуре полковника, волоча за собой по мокрой траве шнур :

- Затвор закрыт и нужный угол придан. Капсюль на месте. Ударник взведён, шнур зацеплен. Орудие готово к стрельбе, - Тампест смотрит на него не совсем понимая, что от него хочет командир автопоезда “Б” и почему пушка молчит, если всё приготовлено - Мы тут посоветовались с ребятами, сэр. Мы думаем, что первый выстрел принадлежит вам. У каждого должен быть свой выстрел на миллион фунтов.

Мальком быстро оглядывается на обтирающего мокрые замёрзшие руки об оливково-зелёную нейлон парки Гришема. Тот замечает его взгляд, но быстро отводит взгляд делает вид, что ничего делал и не понимает.

-Хорошо - быстро произносит он и выхватывает шнур у Мячика, - Давайте уже выстрелим.

Он идёт вдоль вытянутого во всю длину невероятно огромного, почти в два раза больше самой установки, шнура. Мокрая от дождя грубая тяжелая веревка скользит между пальцев, по ладони, чья кожа похожа на старый изъеденный дождями серый известняк. Остановившись около лебёдки он начинает наматывать трос на руку.

Даллесон бежит к нему:

- Что вы ... ДЕЛАЕТЕ! - намотанная его на кулак, верёвка говорили ясней ясного, - Уходите! - кричит он.

Оглохнете! А если орудие слетит со станка?!

Кожаный кулак перчатки, которым полковник грозит небу и рукав шинели, вокруг которого, как по рукам связанного пленника, туго намотан трос останавливают его.

Раз - и рука резко уходит вниз.

Ничего случиться не может - потому что он так велел.

Удар такой силы, бросает всех оказавшихся поблизости на землю.

Траву бьёт о землю, пригибает с такой силой будто на неё обрушилась вся тяжесть металлических недр тяжёлого континента Му. На десяток метров вокруг орудия люди и природа, нимфы и сильфы, херувимы и серафимы - всё склонилось в поклоне перед зарычавшей на сами небеса высвобожденной бешеной яростью.

В самом центре урагана, почти что под изрыгавшей огонь и дым глоткой пушки, стоял единственный, кто отказался ей кланяться.

Даллесон теперь видел всё. Если бы не соображённая полковником петля - ему бы оторвало, вырвало из сустава руку откатом. Но даже в этом случае он бы выстрелил. Наверное, он имел на это право. Это его день на миллион фунтов. Пороховой ветер отбрасывал полы тяжёлой серой шинели Тампеста, а тот глядел вверх, на поднимавшийся на сорок футов вверх оранжево-жёлтый огонь, горячий как заливаемый в ковш расплав стали - и не закрывал слезящиеся от газов глаза.

Пороховая вспышка и металлический гром, вогнавший его каблуки на дюйм в сырую почву были всего лишь страшным мгновением, которому надо было противостоять.Тампест опустил голову и сделал делает резкое движение, сбрасывая непонятно когда надетые ему Даллесоном наушники. Он собирался бросить больше ненужный ему шнур, но случайно его взгляд падает смотрит на раскрытую ладонь, вокруг которой ещё обмотана идущая к уже сработавшему ударнику верёвка. Измятая тёмная кожа перчаток со светлыми плохо проводит тепло человеческой ладони -да и мало, этого самого тепла, осталось у полковника. Но полковник смотрит и смотрит на ладонь - будто видит её впервые. Потому что на ладони лежит...

- Чудо, - наконец произносит он.

- Артиллерийский снег - говорит подошедший Даллесон.

Мокрая снежинка медленно тает на ладони полковника. Он бросает похожий на дохлую змею шнур, подходит к лафету, снимает перчатку и проводит ей по мокрому холодному металлу, нагребая полную пригоршню мокрой белизны.

-Никогда такого не видел.- говорит Тампест, глядя на тающий снег.

-Артиллерийский снег, - повторяет Даллесон, - Его можно увидеть только, если стреляют из очень и очень мощных пушек.

-Никогда не видел, - взгляд Тампеста вонзается в старшего артиллериста и тот вздрагивает. Мёртвые глаза полковника похожи на линзы дальномера. Даллесон предпочитает не спрашивать - когда ему доводилось наблюдать стрельбу из орудий хотя бы крейсерского калибра.

Тишина. Тишина после ударов орудий сверхтяжёлых ТГ-1, заставлявших звенеть небо и землю, была оглушительна - громче выстрела бетоноломным.

Но вот уже десять минут как русские «Вампиры» больше не сотрясали камень дороги и окружающий её лес.

И он не слышал сатанинского хохота моторов этих огромных монстров, что растоптали старую королевскую дорогу - что свидетельствовало бы о том, что они передвигаются за войсками или ищут новые позиции для стрельбы, чтобы выбросить “чемоданы”, весом с хорошего бычка из глубоких и темных как сама преисподняя жерл.

Большой палец команданте, до щелчка утапливает кнопку связи на эбонитовой плашке

- Почему прекратили огонь!? - брызги пахнущей табаком слюны летят в чёрный кружок соединённого проводом с блоком связи.

- Мы не будем стрелять!

Не может быть. Опять отказ гидравлики подвески. Вечный недостаток русских машин и их слишком,чрезмерно мощных орудий. Сотрясения корпуса особенно часто ломали и без того перенапряженные гидравлические поршни -даже если огромная тысячетонная машина опускалась на брюхо, заставляя земной шар поглощать большую часть энергии отдачи. Из-за того, что даже застопоренные гусеничные ленты сдвигались и машина откатывалась назад, порой даже очень резко, удары буквально вбивали жидкость обратно, ломая шестерни, срывая уплотнения, золотники и стальные цилиндры электромоторов со своих мест.

Но орудия, равных которым у республиканцев не было, не было стоили любых мучений с технической частью древних машин. Если бы их залпы не расчищали путь войскам Белого Генерала…

Стало понятно, что приданная им машина не могла поднять стальное днище с влажной сонной земли.

- Я пришлю ремонтную бригаду, - чуть устало ответил он.

И только тут понял,что услышал. Вся разница была в глаголе.

Не “Мы не можем!” - как если бы произошла очередная поломка, а “Мы не будем!”

Но ответ, который пришёл с позиций, разъяснил всё - поломки или сопротивление остатков президентской гвардии тут было не при чём.

- Республиканцы не успели отойти из предместий... прорвались из... квартала к Бенито Хуаресу! - возвестил встревоженный голос в динамике, совсем с другой частоты, не принадлежавшей танкам, - Отставить огонь из тяжелых мортир - вы обрушите базилику! Им и так уже не отойти с холма Тапейак!

Команданте чертыхнулся, но попытался настроится говоривший с ним «Вампир» снова.

Откуда взялся в качественной русской акустике шлема управления этот бесконечный звук, похожий вопли сотен разрезаемых тупыми ножами кошек, вызванный не то помехами, не то коротким замыканием в каком-то блоке

Конечно же, он не мог видеть развороченной головы наводчика штурмовой мортиры. Выпущенная в упор, пуля,пробив нашлемный акустический блок, вколотила внутрь чавкающей, плюющейся красными брызгами и тёплым кровяным паром темноты осколки закаленной стали и костей. Звук выстрела, громкий, слышный хорошо всем даже даже в шумном отделении танка, уничтоженная выстрелом акустика передать не могла из-за разрушения тонких пластинок, мембран и проводящих схем, до не понимавшего,что произошло команданте…