Туата Дэ

Глава XXVI

Часы на каминной полке протекали далеко за полночь, когда она пришла в себя. Взгляд, который привык находить даже малейший беспорядок, привыкший к тому, что здесь, в этом доме раз и навсегда все на одном и том же месте, моментально углядел, что было не так. Безделушки на каминной полке оставались сдвинутыми - так как это сделал полковник.

Муж сидел в кресле напротив неё, сгорбившийся, съежившийся, сжимающий в потном кулаке ту самую - бумажку.

Бутылка с коньяком, остававшаяся наполовину полной, была давно пуста, наполнена ночной темнотой - но пьяным он не выглядел.

Часы тикали. Гулко, как в доме покойника. Время отмерять уже не для кого, а глупый механизм продолжает…

Кресло под ней пахло кожей, потом, порохом, нефтяным запахом масла и горячего металла. Это ЕГО запах. Она вдохнула поглубже - так будет пахнуть и Джон. Когда вернётся. Если вернётся.

Даллесон заметил, что труп жены в кресле подаёт признаки жизни и поднял виноватый взгляд. Он бы давно дал ей нашатырный спирт или шлепнул по щекам… Но ему сказали, сказали ждать. И он ждал. А если бы она не проснулась? Умерла?

Мячик знал ответ.

Он бы продолжал ждать.

Так приказал полковник.

Он ушел? - спросила она. Голова кружилась, в виске начинался странный тик. Она сейчас выглядела как сухая, строгая классная дама.

Из тех, для кого этот образ - как корочка пирога, как бетонный купол подземного склада снарядов. Словом, для тех, кому есть что скрывать. Может, подавленные эфебофилические наклонности, прорывающиеся только во время пощёчин и разминания девичьих бедер во время обыска воспитанниц. Мало ли что не хочется чтобы увидели. Или потому что, если не удержать в себе - дубы на десять миль окрест посечет…

Даллесон, как всегда, не знал урока.

Д-да… - только и смог выдавить.

Ты опять уедешь, - безо всяких эмоций сказала она, посмотрев на бумажку. Горло горело огнем, - Воды мне принеси, сукин сын.

Д-да, да,- обрадованно засуетился.

Он долго гремел на кухне, хлопая лишними дверцами, открывая и закрывая их - словно забыл, где стоит посуда. Но она терпеливо дождалась, пока он нашел и принес стакан, полный самой чистой воды из фильтра.

Она пила долго, наслаждаясь каждым глотком - и искоса поглядывая на мужа. Даллесон терпеливо ждал, глядя на то как она пьет.

Ты уезжаешь, - повторила она, отняв стакан от губ.

Да, - на этот раз твердо и четко произнес Даллесон. Бумажка хрустнула в кулаке, - Нам нужны деньги.

Когда? - произнесла она так, что Мячику хотелось её обнять и никогда отсюда не уходить.

Он скосил взгляд на листок.

Послезавтра, - ответил наконец он, - У меня есть кое-какие дела в конторе и я постараюсь их уладить. Но на послезавтрашнее утро мне уже заказано место. 407 рейс, ВОАС - он повернул билет, - Первый класс. Это “Барбазон”, наверное. Так что, видишь как хорошо - не придется тратиться, тебе и Майклу останется больше денег…

Подставив широкий стакан, уже почти пустой, на дне которого осталось лишь немного воды и подтаявшие кубики льда на стол, она протянула руку. Даллесон удивлённо посмотрел на неё, но позволил взять.

Там был всего лишь адрес на немецком. Из всех слов она поняла только "Бремен". И номер рейса.

Мэри вздохнула и вернула клочок бумаги.

Тебя надо собрать, - решительно сказала она, - Ты сам у меня все забудешь…

Она хотела что-то ещё сказать, оттолкнуть мужа с дороги, чтоб не мешал встать, но Даллесон взял её за покрытую венами сухую руку так,словно это была тончайшая резная диадема из хрупкой слоновой кости. Рука была холодной и он долго тер её меж ладоней, согревая.

Сейчас, когда Мэри сидела, у неё не было её всегдашнего преимущества над низкорослым Даллесоном и она покорно принимала его заботу.

Бережно положив руку, он долго смотрел ей в глаза и вдруг - поцеловал Мэри. Это произошло так внезапно и совсем не вписывалось в картину её мира. Муж, вот так вот запросто, её целующий, в сухие, как пыль, как глина в жару, губы…

Этого не было никогда или было так давно, что Мэри об этом не помнила. Даже не подозревала, что такое возможно.

Веки вздрогнули сами по себе, поднимая каплю расплавленного стекла её кукольных глаз - синюю, белую, радужную, до того прозрачную, что солнечный луч пролетал её почти не преломляясь.

Я вернусь, - пообещал муж своей жене.

Вторым был Дамьен Дюпре.

За ним полковник ездил отдельно. Сам. Один.

Надо думать, это было разумно - не только потому что бывший капитан береговой батареи из Орана был и оставался вишистом. В том смысле, что он не признавал никого. Ни англичан, ни янки - и ни де Голля и новой Франции. В этом он находил оправдание любым своим поступкам. Гришем уже не раз пытавшийся переубедить Тампеста, роняя многообещающие замечания на тему того,что им стоило бы поискать кого-то, кроме “этой собаки”. Надо думать, даже присутствие полковника не остановило бы его и он бы что-нибудь да сломал “нацистской сволочи”.

Но Дюпре, вовремя бежавший из английского госпиталя и просидевший весь остаток войны в Палестине, подальше от стрельбы и “Свободной Франции”, а ныне, по счастливому совпадению случайностей, каким-то чёртом застрявший в Гамбурге - знал как управляться с чудищами подобного калибра, которые не изрыгали хвост пороховых газов из расположенных позади сопел и потому считались во всех военных академиях Диска устаревшими из-за своей огромной массы. И именно Дюпре, метаясь внутри пятиугольной открытой всем ветрам башенки мыса Ла Кастель, наводил эти самые орудия - в полутораметровые фонтаны бурунов, омывающие от соли борта английских крейсеров.

Конечно, не надо думать, что Дюпре, если не признавал голлистов и ненавидел англичан, то относился хоть с каким-нибудь почтением к старому маршалу, заключенному в казематах Иль-Д`Йе. Он сам себе был Пятая Республика и делал, что хотел. Он ни с кем не заключал перемирия.

На Иль-Д`Йе его бы ждал суд, а то и расстрел. И Дюпре снова побежал - от марионеточной, английской Франции, - так он её называл.

Каким образом его сумбурные политические воззрения пригнали его на службу к полковнику Реджинальду Тампесту- насквозь англичанину и воюющему на англичан?

Оказаться на Тяжёлом Континенте человеку умеющему стрелять, после войны было не просто, а очень даже просто.

Что его свело именно с Тампестом? Случай и не больше. Он мог бы оказаться в рабстве - в подписав кабальный контракт охранника одного из бесчисленных рудных составов, с грохотом несущихся через пустынную зону по бесконечной лееве железных дорог . Его могла бы завербовать любая из десятков стран или компаний.

Но Тампест был первым.

Полковник платил - и давал оружие, чтобы продолжать воевать за свою Республику.

К нему было можно - бежать даже в мокрых и драных носках.

А орудия с которыми он управлялся, снятые с древнего линкора “Верньо”, были как раз нужного сейчас Тампесту калибра. И если Дюпре,как он говорил, в самом деле разнёс машинное “Камберленду”, то для своей роли командира артиллерийского поезда, он бы подошёл даже лучше Даллесона.

Поэтому полковник, которому это всё надоело, только и сказал, чтоб Гришем выметался вон и, к послезавтрашнему дню нашел контору в Бремене.

И чтоб, когда он закончит - позвонил на его старую берлинскую квартиру.

И Гришем, поморщившившись будто проглотив горькую пилюлю хинина, пожал плечами и сказал: "Сделаем".

А что ему ещё оставалось?

Проблемы с французом было ровно две.

Вторая -это характер Дюпре. Смуглокожий гигант, похожий дерево, вокруг сучьев которого оплёлились тугие лозы бугристых мышц, крепко стоящий на вскормившей его южной каркассоноской земле и никогда не теряющий в бою равновесия и сил, пока хоть одним пальцем касается земляного пола или деревянного настила - буквальное воплощение мощных, частых, хлещущих как проливной дождь ударов знаменитой “марсельской игры”, славился таким же взрывным как и у Гришема характером, неуемной тягой к любым удовольствиям. Женщинам, смертельному для наемника алкоголю. Даллесон… Да и Гришем тоже - все они клялись, будто видели его жующим листья “дым-травы”.

Деньги у него надолго не задерживались. И так же легко им добывались -с его-то загорелыми пальцами-сучьями, которые в неимоверном напряжении, могли удерживать на весу, на полусогнутых руках, семидюймовый снаряд.

И он нигде не задерживался - по этим же причинам.

А вот первая … Первая проистекала из второй самым логичным образом . Сейчас он сидел где-то в Германии, обутый в самые настоящие кандалы, дававшие сделать ровно половину шага - за убийство.

Тампест именно поэтому и узнал том, что Дюпре в Германии - из охочих до скандалов газет.

“ПОДПОЛЬНЫЕ ГЛАДИАТОРСКИЕ БОИ! УБИЙСТВО АМЕРИКАНСКОГО СОЛДАТА!

“16-го сентября, поздно ночью, в полицейский комиссариат на улице Жаворонков, был доставлен отбивающийся и рычащий полуголый матрос огромного роста. С ТАТУИРОВКОЙ РАСПУСТИВШЕЙСЯ РОЗЫ НА ЛЕВОЙ ВЕРХНЕЙ ЧЕТВЕРТИ ГРУДИ.

Чтобы доставить его в полицию, его друзьям,а затем и патрульным, пришлось применить, может быть, даже несоразмерное никаким целям насилие.

Он отказывался отвечать на заданные ему вопросы на немецком и английском, а также, во время ареста, ругался только по-французски. Но, располагая его, матросской книжкой и показаниями его приятелей, полиции удалось с узнать, что его зовут Жан Дювальяк, матрос первого класса с “Киншасы”, большого торгового судна,, принадлежащего конголезской морской компании и недавно пришедшего из Матади.

С их слов, будучи в сильном подпитии, он и “один большой черномазый”( сержант 1-го класса Роберт Д. Дэвидсон), повздорили. Их вовремя остановили, но Дювальяк, видимо, затаил злобу. Дождавшись своего противника на улице, пошёл за ним и, выбрав момент, когда рядом никого не будет, ударил в спину Дэвидсона большим складным ножом, который есть у всякого моряка - для резки линей и тросов.

Заподозрившие что-то не то собутыльники Дэвидсона поспешили к нему, но нашли Дювальяка уже затаскивающим тело негра во двор разбитой при бомбёжке кирхи.

Правда, даже при беглом при осмотре тела, оставленном на месте преступления полицейским сержантом, помимо раны в животе, обычной для таких дел, у пострадавшего, помимо рассеченного лба и разбитых в кровь губ, обнаружилась ещё обширная травма головы - височная кость была, буквально, вмята внутрь черепной коробки… “

Как всегда, Дюпре, когда он был нужнее всего, опять ввязался невесть во что. В прошлый раз, насколько помнил Тампест, этот негодяй прибежал к нему без ботинок, постоянно оглядывался, в засаленной и измятой рубашке, с закатанными до локтей рукавами, кусочек которой, будто флаг капитуляции светился из незастегнутой ширинки наспех натянутых штанов - а из мокрых, грязных и изодранных от долгого бега по асфальту носков торчал туз пик.

Единственное, что он сделал правильно -и, наверняка, у него это получилось случайно, - он умудрился влипнуть не где-нибудь,а именно в Гамбурге.

Гамбург -переданный американцам, - изначально находился в зоне британской оккупации. И, хоть сейчас, немцы чувствовали себя посвободнее и даже имели свое правительство, они всё равно оглядывались на штаб в Менхенгладбахе и британского комиссара. В этом контексте, аккуратная, ушитая самим полковником -точно по фигуре, - с двумя аккуратными складочками на спине британская офицерская шинель со значками офицерского достоинства имела немалый вес.

Оставалось убедится в том, что это именно Дюпре.

“В настоящий момент, арестованный содержится под стражей и ему, вероятно, вскорости будет предъявлено обвинение…”

Но чтобы добраться до Дюпре, необходимо было покрыть расстояние от Шпандау до Гамбурга. А это 180 миль. Казалось бы, что сложного,в третьей четверти двадцатого века - когда имеется скоростной железнодорожный, воздушный и автомобильный транспорт?

Дело было именно в этой четверти этого дьявольского века. ВестБерли походил на японскую шкатулку -когда внутри одного ящичка из чёрного лакированного дерева помещается упрятанный хитрым мастером второй и даже третий… Несмотря на то, что он прилетел не в Россию и дела у него были в Германии - надо было как-то пересечь русскую границу.

Самым очевидным решением был, опять же, Темпельхоф. Часовой рейс до Гамбурга в уютном кресле “СуперКонни” или роскошного как номер “Рица ”, гудящего как шершень “Барбазона”, обходительные стюардессы из ПанАм…

Но дело было даже не в цене билета - хотя теперь полковник стал скуповат, перебрался из центра Берлина на окраины, считая, буквально, пфенниги, растягивая оставшиеся деньги в ожидании того благословенного дня, когда он окончательно переселится свою каюту под гулкой стальной палубой “Рианны”.

Хотя, и в деньгах тоже.

В этом чёртовом мире всегда всё сводится к деньгам. Например, если бы, в своё время, один информатор и его наниматели не сошлись бы на тридцати пфеннингах - Диск был бы чуточку другим…

Но важнее всего было то, что Дюпре являлся его импровизацией. У полковника были и другие варианты на место командира артиллерийского автопоезда “Б”.

Но стоило ему увидеть эту заметку, как они пошли к чёрту. Тампест знал, что Дюпре нужен.

А если опять лететь за дипломатический счёт, то придется втолковывать нужность Дюпре Куратору. А тот, возможно, не захочет иметь дело с уголовником.

И даже один день задержки неизбежно приводил бы к тому, что вытащить его стало бы сложнее, а затраты на него выросли бы в геометрической прогрессии- из-за необходимости давать взятки всем, начиная от полицей-президиума и до уголовного суда. А ведь к делу уже подключилась скандальная пресса, чующая запах огромных тиражей…

Кроме того, куда проще будет -если до этого дойдёт,- иметь дело с советскими пограничниками, которых не слишком будет интересовать личность какого-то там британского офицера, чем с дотошными американскими чиновниками…

И вообще, подвергать риску слишком тщательной проверки настоящие документы полковника Реджинальда Тампеста - теми кто в этом понимает толк и знает куда отправлять нужные запросы. Сам полковник давно уже не удивлялся тому, что живёт по бумагам умершего, носит одежды мертвеца и зовётся его именем - тем более, что своё он давно забыл, а нынешнее ему подходило явно больше, чем прежнему хозяину. Но иммиграционные власти ему бы удивить явно удалось.

Его интерзонунг был запланирован изначально, и у него, имелась открытая транзитная виза через советскую Германию.

Надо было просто подхлестнуть события.

Наскоро ополоснувшись, полковник подхватил с пахнущей стиркой кровати свои нехитрые пожитки.

За расчет на месяц вперёд владелец квартиры согласился оказать Тампесту кое-какие услуги и принять звонок от его делового партнёра.

Тем более, хорошо, если у такого щедрого съемщика останутся самые лучшие воспоминания о бедном Клаусе Штирнере.

Покончив с этим, полковник распрощался с мокнущим на берегах Шпрее осенним Берлином навсегда.

Дверь в купе подрагивала в пазах. Уютное постукивание ролика внутри стального желоба, колёс на стыках рельс - всё напоминало барабанные ритмы дождевых капель, отбиваемые на теплой черепице затерянного в лесах домика…

В каком-то смысле так оно и было. В том смысле, что гамбургский экспресс нёсся к границе, отрезанный от остального мира… Республики.

“Республика”.

Это латинское слово будило в полковнике Тампесте странное, сложное и крайне отрицательное чувство.

Он не мог бы сказать почему- усилия его памяти проваливались в пустоту, словно оступившись ночью в горах.

Но оно, безусловно, было.

Подкатывало к горлу как мокрый комок рвоты.

Он расшифровывал его состав для себя его так.