Туата Дэ

Глава XXXVII

Фотографический снимок времени - Мать

-Хрррак! - сыто чавкнуло жадно, по- собачьи лакая то, что, что было в отлетевшей вместе с тоненькой похожей на фарфоровую чашку кости жёлто-зелёное похожее, не то на разогнутый чьими-то могучими руками серп, не то на нижнюю челюсть хищника лезвие.

Зрачки Утты, движением которых не управляла превращенная в одну серо-красную холодную кашу одним, не особенно затруднившим его движением, кора мозга, - расширились и смотрели на неё.

Голова девочки, превращенная в какой-то странно декорированный кубок одним движением, не стоившим однорукому почти что никаких усилий, мгновенно наполнилась густой,как хорошее вино,красной кровь.

Тело Утты ещё некоторое время удерживалось в равновесии - а потом она рухнула, прямо на стол, за которым сидела вся семья, распластав руки. Вино из её черепа, впитавшее в себя нежный вкус юного мозга, тут же пролилось большой неаккуратной лужей… Первым движением, почти неосознанным, у матери было встать и вытереть, снова вымыть до блеска испачканный пролитым напитком обеденный стол.

Только потом она закричала.

Выражение лица английского офицера, глядящего на совершённое им, оставалось неизменным и даже скучающим. Он выполнял сейчас какую-то нудную и тяжёлую работу, которую просто надо было выполнить . Что-то столь же мало затрагивавшее его внутренний мир - если только внутри его черепа, за жёлтыми глазами, был какой-то мир,а не наполненная парой горстей праха пустота сгнившего мертвеца, - как рубка дров

Убийца вытер лезвие, которое, местами, начинало поблескивать жёлтым в тех местах,где патина стёрлась о кость и обивку кресла.

- Ну вот зачем ты это сделала? - спокойным голосом произнес он, - Милая.

Мать сначала не поняла, что обращаются именно к ней.

Это было бы понятно - если бы убийца говорил с трупом.

В радиопостановках такие всегда говорят с убитыми красавицами, - а Утта была(БЫЛА ! ТЕПЕРЬ НАВСЕГДА - БЫЛА!) красивой.

Злодеи не сносят пол-головы.

Злодей, аккуратно взрезает кожу и мясо, чтобы подсоединить мертвым и пустым сосудам механическое сердце - часовую сферу из сотен вращающихся шестерёнок и валов.

Лишь потом он, заговаривает с прекрасной покойницей, отбросив с пепельно-серого лба чёрные волосы, в то время как медные поршеньки насосов хотят вверх-вниз, как наигрывающие колыбельную клавиши клавесина -отсасасывая отсавшуюся трупную кровь, и заменяя ушедшую жизнь светящейся зелёной энергией раствора солей радия - которая и будет питать отныне механическое сердце, вечно покорной служанки-трупа.

Маньяки обязательно потом разговаривают с жертвами, надеясь вымолить у них прощение или клянясь вечной любви… По крайней мере, она так читала в полицейской хронике.

Такими должны быть злодеи и маньяки.

Злодеи не сносят своим жертвам пол-черепа с таким остающимся спокойным даже при страшном и отвратительном для любого человека зрелища человеческих потрохов, лицом, недовольно подергивая уголком губы будто случилась досадная незапланированная помеха, а потом - обращаются к окружающим, будто бы убеждая помочь. Будто бы помогать этой серой шинели с огромной серой саблей из желтого металла в который впиталывались кровь и мясо её девочки - непреложный и святой долг несчастной женщины . А она посмела…

Развернувшись, он быстро зашагал ней. Подойдя к матери Утты, однорукий офицер, неожиданно отбросив только что вытертое им лезвие, сиротливо звякнушее по столешнице, в сторону. прямо в лужу начавшей уже подсыхать крови.

Питекантроп в военной форме взял своей единственной обезьяньей рукой привязанную к креслу женщину за щеку. Потом, больно, до слез, рванул кудри. Ладонь, густо заляпанная ещё теплой, но уже подстывающей и липкой как крахмальный раствор кровью, возила по её лицу как некая кисть - бывшим доселе чистыми щекам, лбу.

Сжав её волю как орех, между большим и указательным пальцем, он не давал несчастной матери, на глазах у которой зарубили дочь, заплакать.

А потом поцеловал. Женщина иногда представляла как её насилуют - и в первые послевоенные годы эти плохие сны могли обернутся явью. В этих кошмарах её тоже целовали. Грубые обветренные губы терзали её рот будто имелся ещё один, ранее неизвестный в Европе, способ лишить девушку девственности. Это было так же больно, как руки мнущие её груди и тяжёлый белый кулак, ударяющий, в ещё не заживший после рождения последней дочери, живот. Но, по крайней мере, у них были губы.

А сейчас будто бы её, положили в тесный снарядный ящик - такие использовали заместо гробов, - и сверху, не замечая, что она ещё жива, грохнули сухие, обтянутые кожей гнилые кости, движения в которых порождали иногда касавшиеся её кожи, ползающие по наваленному на неё, обглоданному костяку, холодные от покрывающей их слизи, трупные черви.

И застегнув замки, понесли.

Она хотела бы рваться и метаться, отбросить от себя жуткого любовника - но доски впивались в локти и ладони, не давая сделать ни единого движения. А шевеления головой приводили только к тому, что она плотнее прижималась к сохранившему остатки кожи и черного мяса черепу. И не возможно было разобрать - то ли она целовала лишенные плоти, бесчувственные челюсти, то ли мертвец лобзал её своими стучащими от каждого шага, от каждой неровно каждый неровности на дороге зубами. Настолько страстно было это изъявление чувств.

-Сладкая, - произнес, дав наконец испуганной до такой степени,что огонек горя, на мгновение, притух, немке, вдохнуть, наконец, воздуха. Сам он дышал всё так же ровно, -Сладкая.

Я не понимаю, -произнесла женщина, наконец, обретя дар слова, - Я не понимаю ничего из того, что вы говорите. Слышите! Вы! Не понимаю! Ни ! СЛова!

Глухо прозвенело тяжёлое бронзовое лезвие о поверхность обеденного стола, вокруг которого собралась семья. Привязанная к стульям.

Всё ты понимаешь, - ответил Тампест, всё так же, по- английски. Его совершенно не заботило, что они с хозяйкой квартиры, захваченной им с налёта, говорят на разных языках, - Всё. Абсолютно.

Кровь, стекавшая с жёлтого металла, собиралась в черную лужу на лакированном дереве.

Он быстро наклонился поцеловал её в сухую щеку.

Мать вскрикнула - и, дёрнувшись, попыталась высвободить руку, чтобы прижать её к ране. На самом деле, это только казалось поцелуем. Мужчина, своими на диво острыми и сильными зубами прокусил ей кожу до крови -откусив и проглотив кусочек её тела.

Будешь дальше их подначивать - сказал он аккуратно утирая, губы платком и убирая его в карман, - Слетят головы оставшихся. Рты на замок, что вам не понятного, дуры?

Подул странный ветер. Тем более странный, что окна в их квартирке господин офицер закрыл.

Мать впустила господина офицера - потому что… Потому что… Потому что он военный! Не пьяный! И не солдат! От него странно пахло горячей нефтью - как от свежеуложенного асфальта, но он - английский господин!

Почему они сидели привязанные? Потому что их, в начале, было четыре. А теперь осталось две.

Когда он вошёл, заплакала маленькая Улла, лёжа на пелёнках, сжимая розовые кулачонки. Мама хотела посмотреть -не развелась ли у неё там сырость или взять девочку на руки, но их странный гость успел первый. Плач испугавшейся вошедшего Уллы в колыбельке замолк так быстро,что они даже не успели понять - что это за сухие красные ягодки брусники рассыпались по маминым подушкам и теплому одеяльцу - и почему тихо садятся, опускаясь на пол, на перин, и на пухленькое, в накрахмаленном и чистеньком чепчике, личико их сестры, вспугнутые резким движением перья из разрубленной подушки.

Если дети были уверены, что страшный незнакомец, что стоит, смотрит на них, наклонив голову и положивши единственную ладонь на рукоять своей огромной косы из золотого металла,оказался здесь из-за Матери, то сама Мать была уверена, что ей послан Богом. Неужели( крупные капли плавленного хрусталя, обжигающие и солёные катились по щекам), она их любила недостаточно?

Небеса над Германией серы - будто посыпанные промокшей, холодной золой. Оттуда дуют холодные ветры. Такие сильные - будто вращаются сразу сотни винтов многоглазых страшных “Ланкастеров”. С небес, глядят ангелы в полированный хрусталь установленного бомбового прицела, установленного рядом с бомболюком огромного как город “Ланкастера” - чьи медленно вращающиеся винты, масляно блестящие свете сразу двух лун, похожи на дорожку света на глади ночного озера..

Ангелы крутят маховики бомбового прицела из высокопрочной полированной стали с нанесенными черными цифрами сноса, курса и ветра и в сдвигающихся пересекающихся прицельных кольцах, сжимающих и рассекающих, начинают истекать кровью грешные души.

Летящие на “Ланкастере” огненные ангелы видят - Мать прижила их не в браке и не от любви.

Утта - от американского солдата, пойманная в подворотне. За банку кофе. Так давно,что успела вырасти.

Улла - за американские доллары. От моряка. Слишком долго и слишком неосторожно, лишенный женской ласки зверь тушил огненную похоть в её влажном и мягком нутре. Ей было больно, её рвало на части словно железным стержнем - она даже слышала шипение раскалённого металла. Но даже когда на обожженную плоть выплеснулось что-то похожее на расплавленный свинцовый припой, которым ещё сотни две назад вполне могли бы залить ей… Если бы признали ведьмой, понёсшей от инкуба, конечно.

Даже когда ядовитый,отравляющий мозг металл лился внутрь неё - она не заплакала. И даже донесла в себе, сжимая в кулаке чёртовы серые бумажки..

Но она всех любила, их всех! Она могла бы вытравить, но ведь оставила же…

Мать глотала солёные капли, лившиеся ей в рот.

Но божий ангел в форме британского офицера - с помощью тончайших волн бомбового радиоприцела, - легко проникал в мысли немки. Он помнил, как мать ловила себя на мысли, что бы их лучше не было. Что лучше бы они не рождались…

Как даже позволяла старшим сёстрам бить Утту, слишком поздно вмешивалась в детские ссоры…

Щелкнула бензиновая зажигалка

Как загипнотизированные все смотрели на блюдечко в которое падали капли прозрачного расплавленного воска. В ещё не застывшую лужицу корявая рука черного властного человека поставила и утвердила желтую свечу с праздничной рождественской картинкой - найденную им, видимо, в одном из шкафов.

Мы все замёрзли, - сказал Тампест им по-английски, которого никто кроме него не понимал, - Сидите, мои милые леди. И ни в коем случае не вставайте. Я поставлю чай…

Он в самом деле ходил на кухню. Там грохотали его шаги. Он что-то делал. Но Мать так и не услышала как там шумит газ. Какая-то мысль Она смотрела на синее пламя свечи так будто от этого зависела её жизнь…

Помнил ли Тампест, уже через десять минут, о существовании пяти женщин?

Об Утте - от американского солдата, дочери подворотни?

Об Улле - купленной на распродаже, по дешёвке, за честно заработанные доллары. Случайно - вместе с нужным товаром?

Об их матери?

На кой черт о том, что они вообще есть полковнику нужно было помнить даже спустя пару минут?

Мысли о них сдуло из головы, как пепел - взрывом.

-Часы свиданий закончились, - равнодушно отреагировал часовой. Очень легко быть уверенным, когда от всего остального мира тебя отделяет тяжёлая стальная дверь, - И в любом случае…

Вас должны были предупредить о моем визите, - настаивал Тампест.

Глаза, такие же унылые, как висящие под носом усы, под серой пилоткой в щели

Я позвоню на пост, начальнику смены, - пожав плечами, сказал часовой и прорезанная в толстом клепаном укрепленном полосами железа металле прямоугольная щель с лязгом закрылась.

Немец, и в самом деле, развернувшись на каблуке, сделал первый шаг к караульному помещению из красного кирпича. Всё-таки британский офицер наверняка появился здесь не просто так … Но это определённое нарушение заведенного порядка. Мир колеблется и громы небесные грохочут как кровельное железо, если нарушается раз и навсегда заведенный, привычный и единственно правильный ordnung - и целая минута потребовалась ему, чтобы понять реальность доносящихся до него звуков.

Срывая с плеча своё единственное оружие, он посмотрел на массивную воротину, дрожавшую словно бы под ударами кувалд. Не сразу, в подступающих вечерних сумерках, он заметил загорелую до черноты огромную руку, которая схватилась за шершавый черный камень, венчавший гребень возвышающейся почти на три человеческих роста толстой стены из красного кирпича.

Halt! - прицелился он поверх ворот, забывая от страха, что его винтовка не заряжена.

На секунду часовому показалось, что все прекратилось и стало таким,каким должно быть. Он на посту, он приказал нарушителю и тот…

А потом, тот самый британец, подошвой своего сапога нащупал клепку, полоску стали идущую наискось ворот или ещё какую-то неровность на поверхности массивных ворот, оттолкнулся, одновременно рванув вверх все тело своей единственной огромной рукой.

Ворота отозвались ещё одним раскатом грома на удар толстой подметочной кожи, совсем таким же как в тот раз, когда этот бежал вверх - иных объяснений для грома, кроме как удары узких, блестящих как нефть сапог по воротам, отталкиваясь от клёпки в металле, теперь у часового не было.

Застыв, на мгновение в неустойчивом равновесии на самом краю, он оттолкнулся носком от каменных глыб, словно танцор, исполняющий хитрую комбинацию из природной гибкости тела и отточенного искусства - и прыгнул - как дикая собака прыгает на бегущего человека. Прямо к светящей бледным белым светом, только взошедшей, Селене, первой, материнской луне.

И задранная потоком воздуха незастегнутая тяжелая шинель трепетала как огромные крылья за его спиной

Halt, - прошептал несчастный бюргер, - Bitte…

В полёте, монстр занёс для удара свою единственную руку в которой он держал не то топор, не огромную косу похожую на топор.

Плохо вычищенный затвор сразу стал слишком тугим и неудобным. Как он чёрт, вообще, должен двигаться… Боевая пружина карабина, загнала сразу два блестящих, как лужа пролитого масла патрона и в казённой части словно бы по-новой открылась стянутая плохими швами глубокая рана.

Даже под ударами ладони, металлический стержень отказывался идти вперёд,а перекосившие патроны намертво заклинило так,что пришлось бы разобрать его старенький “маузер”, чтобы вытащить их.

Мысль, что стальным стволом можно и заслонится, а то и ударить, вколачивая этот фарфоровый, неестественно бледный нос, копию настоящего человеческого, обратно в дыру на черепе, которую он заслонял - запоздала. Тяжёлое, весившее не меньше чем карабин, кривое лезвие, просвистело рассекая лунные лучи - и к силе обычного удара, добавился весь немалый вес Тампеста, падавшего почти с пяти метров.

Древнее бронзовое лезвие легко рассекло наискось слегка полноватого, низкорослого охранника так же легко, как хорошо наточенный тесак в руках опытного мясника отрубает кусок от свиной туши. Голову, ляжку, ребра… Чего желаете?

Полковник поморщился от недовольства , перевернув жалко всхлипнувшую мокрую тушу.

У часового, конечно же, не оказалось пистолета. Воспользоваться его винтовкой он бы не смог в любом случае из-за отсутствия левой руки. А искать в караульном помещении или даже сортире, где это жирный, страдавший,судя по желтизне лица от больной печени, проводил много времени и вполне мог бы даже уронить оружие в дыру ... Увольте. На эти игры у него не было ни времени, ни желания.